Один из крупнейших чешских историков и политических деятелей XIX века Франтишек Палацкий (1798-1876), который обоснованно считается основателем современной чешской историографии и автором чешской политической программы «австрославизма», окончательно сформулированной в ходе революционных событий 1848 года, в своих научных трудах и публицистике уделял огромное внимание вопросам истории славянских народов и России и их отношениям с Европой.
Одним из мотивов, побудивших Палацкого обратить самое пристальное внимание на славян и Россию, стали, по его собственному признанию, «необоснованные предрассудки, господствующие в общественном мнении Европы» по отношению к славянским народам вообще и к России в частности (Palacký 1977: 53). Вторым важным мотивом этого интереса были печальные результаты нахождения чехов в составе Священной Римской империи германской нации и систематической политики германизации, которой чешские земли и Моравия подверглись после поражения чешского антигабсбургского восстания в 1620 году. Когда Палацкий впервые посетил Прагу в 1823 году, состояние чешского общества «было почти безнадёжным. Тот, кто хотел быть или хотя бы казаться образованным, предпочитал говорить только по-немецки» (Morava 1998: 54). Сложный, часто трагический опыт взаимоотношений чехов с соседями-немцами, окружавшими славянскую Чехию с севера, запада и юга, предопределил устойчивый интерес Палацкого как к чешско-немецким, так и в целом к славянско-немецким связям и контактам.
Размышляя о «славянском духе» и пытаясь выявить отличительные черты славянской истории, Палацкий в своих научных и публицистических трудах неоднократно подчёркивал, что «славяне никогда и нигде не выступали в роли народа агрессивного, воинственного, стремящегося к подчинению, завоеванию и угнетению других народов. Разумеется, они воевали, но лишь тогда, когда они были вынуждены это делать, при том часто они умели побеждать (как, например, чешские гуситы в своих войнах почти со всей католической Европой). Но славяне, – утверждал Палацкий, – никогда не стремились к завоеванию ни своих соседей, ни даже врагов…» (Palacký 1977: 54). Следование сформулированным им самим принципам «славянскости» было для Палацкого важным критерием оценки славянских элит. Так, например, польскую шляхту он резко критиковал за забвение и прямую измену славянским началам и за проведение откровенно антиславянской политики.
При этом, как полагал чешский мыслитель, главный недостаток славян состоял в том, что в своём «чрезмерном стремлении к свободе» славяне часто оказывались неспособными признать необходимость «высшего авторитета» в виде централизованной власти, которой нужно было подчиняться. Именно этим, как считал Палацкий, объяснялась изначально характерная для славянских народов склонность к хроническим распрям, вражде и междоусобицам (Palacký 1977: 55). Определённое исключение в этом отношении Палацкий усматривал в истории русских славян и в особенностях их государственности.
Исходя из «Повести временных лет», Палацкий связывал начало древнерусской государственности с 862 годом, когда, по его словам, «славяне пригласили к себе правителей с чужбины, дабы они помогли установить у славян порядок, которого у них якобы недоставало. Тем самым, – полагал чешский историк, – Руси были привиты принципы не только высшего авторитета, но также господства и тенденции к экспансионизму, которые достигли наивысшего развития у таких народов, как римляне, монголы и германцы…» (Palacký 1977: 55). В этой связи Палацкий недоумевал по поводу того, что немцы обижаются, если их сравнивают с монголами. По словам чешского мыслителя, «Чингисхан был не только одним из самых успешных полководцев на свете, но и великим законодателем, а возглавляемый им народ стал мастером как в подчинении чужих держав, так и в искусстве централизации, которому могли бы поучиться у монголов и наши венские политики…» (Palacký 1977: 55).
Отдав должное способностям соседних народов, Палацкий подчёркивал, что славяне должны были позаимствовать многие таланты своих многочисленных противников, дабы иметь возможность успешно им противостоять. Особенно это касалось русских славян, с самого начала своего государственного существования вынужденных противостоять многочисленным и опасным врагам как с востока, так и с запада. «Без централизации и экспансии, – подчёркивал чешский историк, – была бы невозможна победа над врагами и было бы невозможно появление могучей Российской империи» (Palacký 1977: 55). Любопытно, что похожие мысли об объективной необходимости высокой степени централизации на Руси ради выживания и победы над врагами высказывал позднее известный чешский политик и мыслитель Карел Крамарж (Крамарж 1925).
Говоря о современной ему России, Палацкий высказывал мысль о том, что, сохраняя и преумножая своё военное искусство, Российская империя сможет достичь новых успехов на пути прогресса с помощью возрождения старых славянских принципов, к которым он относил миролюбие и отсутствие стремления к господству над кем-либо. Палацкий особенно подчёркивал своё желание увидеть распространение «истинно славянского духа» среди самых широких кругов русского народа, при этом он считал особенно важным привитие «истинно славянских начал» представителям русской политической элиты. По мнению чешского мыслителя, славянское самосознание поможет русскому народу «расширить свой духовный горизонт» и будет способствовать общему культурному развитию России. В этом отношении показательно, что Палацкий с удовлетворением констатировал рост влияния славянофилов в русском обществе в 1860-е годы и ослабление сопротивления западников распространению «славянской идеи» в русских общественно-политических кругах (Palacký 1977: 56).
Любопытно, что в своих рассуждениях о взаимоотношениях славянских народов Палацкий подчёркивал не только этническое родство, но и духовно-религиозную близость русских и чехов. Основанием для подобного умозаключения стало для Палацкого знакомство с идейным наследием русских старообрядцев, у которых чешский историк обнаружил много схожего с Общиной чешских братьев. Так, при прочтении книги Щапова о русских старообрядцах, которую Палацкий получил в дар от «высокообразованной пани Орловой в Ницце в 1860 году», у него возникло ощущение, будто он оказался «среди своих хороших знакомых – гуситов XV-XVIII веков» (Palacký 1977: 56).
Конкретные же черты сходства между Общиной чешских братьев и русскими старообрядцами Палацкий усматривал в их понимании и отстаивании своих религиозных идей, в искренности и глубине своих убеждений, а также в жертвенности и преданности своей вере. Чешский мыслитель также обращал внимание на то, что как чешские братья, так и русские старообрядцы выделялись среди своего народа стремлением к порядку, трудолюбием, порядочностью, надёжностью и в целом более высоким уровнем нравственности (Palacký 1977: 59).
По мнению Палацкого, в изучении взаимных отношений русских и чехов принципиально важное место занимал вопрос о том, имеют ли эти народы общее или разное происхождение. Чешский историк неоднократно подчёркивал в этой связи, что у него нет ни малейшего сомнения в общности происхождения русских и чехов; имеющиеся же различия он объяснял тем, что они естественным образом появились в результате более чем тысячелетнего исторического развития этих народов в различных социальных и культурных условиях (Palacký 1977: 60).
Палацкий был уверен в том, что исторически сложившиеся особенности чехов заслуживают уважения и защиты. Поэтому чешский историк выражал несогласие с теми представителями русских славянофилов, которые выступали за принятие чехами православия и русского литературного языка и письменности. Однако, по глубокому убеждению чешского историка, разногласия по поводу церкви и языка не были определяющими в русско-чешских отношениях. «Как чехи не стремятся и не могут стремиться к чехизации русских, – писал Палацкий, – так и образованные русские в своём большинстве не хотят, чтобы мы отреклись от своих национальных особенностей и от своей истории» (Palacký 1977: 61).
Большое внимание Палацкого привлекали и русско-польские отношения, интерес к которым резко возрос в связи с польским восстанием 1863 года. В отличие от большинства чешских периодических изданий, занявших пропольскую позицию, Палацкий и его коллега по Национальной партии Ригер заявили о своём понимании позиции России и выступили с критикой польских повстанцев. В частности, Палацкий критиковал их за стремление восстановить своё господство над исконно русскими землями Белой и Малой Руси и за использование откровенно террористических методов борьбы с русским правительством (Žaček 1935: 52). Примечательно, что в своих публицистических статьях Палацкий резко критиковал русофобские инсинуации польских деятелей. В частности, получившую популярность в Европе экзотическую «теорию» поляка Духиньского о неславянском татаро-монгольском происхождении русского народа Палацкий брезгливо называл «галлюцинацией», сожалея по поводу того, что «совершенно пустые» аргументы Духиньского ввели в заблуждение многих серьёзных историков (Palacký 1977: 60).
В международной ситуации 1870-х годов в Европе Палацкий проницательно усматривал один важный фактор, который диктовал необходимость как общеславянской консолидации, так и русско-чешского сближения. «Растущая с каждым годом надменность, агрессивность и экспансионизм немцев, уже открыто заявляющих без всякого стыда, что они призваны господствовать над славянами, – писал Палацкий, – не может не пробудить как чувства общеславянской общности, так и двустороннюю тягу и дружбу между русскими и чехами» (Palacký 1977: 61).
Данные строки, написанные чешским мыслителем в июле 1872 года, то есть год с небольшим после объединения Германии, довольно точно предсказали дальнейший вектор развития русско-чешских отношений. Однако первая волна стремительного роста русофильских настроений в чешском обществе последовала даже раньше, чем предполагал Палацкий – уже в конце 1870-х годов, когда Россия вступила в войну с Османской империей за освобождение балканских славян от турецкого ига. По воспоминаниям чешского политика Карела Крамаржа, в это время у чешских патриотов и национально ориентированных представителей интеллигенции на стене непременно висел портрет императора Александра II, которого чехи, подобно болгарам, уважительно именовали «Царём-Освободителем».
Литература
Крамарж К. Русский кризис. Прага-Париж, 1925.
Morava J. Čech. Rakušan. Evropan. Praha: Vyšehrad, 1998.
Palacký F. Úvahy a projevy. Z české literatury, historie a politiky. Praha: Melantrich, 1977.
Žaček V. Ohlas polského povstání r. 1863 v Čechách. Praha, 1935.
