Современное общество воспринимает революцию как резкий слом старого порядка и переход на новый уровень развития. При этом практически всегда революция оценивается положительно. Например, термины «научная революция» или «промышленная революция» подчёркивают движение к прогрессу. Однако в конце ХХ в. термин «революция» перестал означать реальный коренной слом. Под революцией стали также понимать смену власти путём насильственного свержения правящего режима. При этом не менялось государственное устройство, не происходило радикальной смены старого порядка и замены его новым. Примером таких изменений служат «цветные революции», которые не несут в себе потенциала реального прогресса, на самом деле подменяемого набором лозунгов, обещающих улучшение жизни, но не способных изменить её. Таким образом, термин «революция» постепенно размывается, вбирая в себя разнообразные примеры смены правящей верхушки, которые точнее можно назвать не революциями, а государственными переворотами.
Стоит отметить, что наполнение термина «революция», к которому привыкло общество в XIX – XX вв., изначально не рассматривалось как резкий слом системы. Эта нагрузка термина закрепилась в Европе лишь на рубеже XVIII – XIX вв., а в других странах и того позже. Термин «революция» появился в XIV в. и обозначал хождение по кругу, вращательное движение. В XVII в. революцией называлась обычная смена правителей или государственной элиты в целом. Таким образом, смена монархов – это и есть революция с точки зрения XVII в. И поскольку монархи чаще всего сменялись по праву наследования, которое, так или иначе, базировалось на традиции, революция никакого резкого слома системы не означала. Так было вплоть до конца XVIII в.
Поворотной точкой в деле смены наполнения термина «революция» стал 1789 г., когда во Франции была ликвидирована абсолютная монархия и провозглашена республика[1]. Термин «революция» закрепился за французскими радикальными событиями конца XVIII в., но это не произошло быстро. Например, в «Словаре академии российской», издававшимся в 1789 – 1794 гг., слова «революция» нет[2]. Т.е. на протяжении нескольких лет термин «революция» не получил окончательно того значения, которое позже стало восприниматься как основное. И лишь в 1806 г. в русских словарях термин впервые нашёл себе место. Он означал «внезапную перемену в правлении какого народа, произведённую сильным потрясением всего общественного тела для установления другого порядка вещей»[3]. Это подчёркивает, что лишь в начале XIX в., изменившийся после событий во Франции в 1789 г., термин «революция» приобрёл иной смысл и именно с этим смыслом закрепился в словарях.
При этом термин «революция» не имел однозначно положительной или отрицательной нагрузки. «Внезапная перемена … для установления другого порядка вещей» утверждала лишь то, что ситуация изменилась, правда, изменилась при помощи «сильного потрясения всего общественного тела». Однако и «сильное потрясение» нельзя однозначно признать определённо негативно маркированным словосочетанием. Проблемой остаётся вопрос является ли революция однозначно положительным или отрицательным явлением. И можно ли её рассматривать более широко – как слом старой традиционной системы и выстраивание на её обломках новой, эффективность которой не запрограммирована, и которая может оказаться менее прогрессивной.
Естественно, что победившие революционеры видели в произошедшей революции положительные моменты, новые возможности для общества, формирование более правильного, с их точки зрения, порядка вещей. В Советском Союзе победившую Октябрьскую революция рассматривали однозначно положительно, как процесс, который переводит общество на более высокую стадию, т.е. революция связывалась с прогрессом. Также революция позволяла создать более справедливую, по мнению революционеров, форму общественных отношений. Противники революции видели в революции лишь крушение устоев, доставлявшее людям лишние, порой опасные для жизни проблемы, которых не было бы при отсутствии революции. Революция как однозначный негатив или позитив воспринимается отдельными, зачастую многочисленными группами общества, которые пострадали от революционных событий или, наоборот, получили от них преимущества. Так или иначе революция разрушает прежний порядок вещей, старые стереотипы и традиции. В новом постреволюционном обществе возникает проблема создания новых традиций, которые способны транслировать следующим поколениям новые идеалы и сложившиеся вновь шаблоны поведения. В связи с этим может возникнуть вопрос, существуют ли собственно революционные традиции в стране, в которой революция уже победила?
В 1952 г. в журнале «Вопросы философии» вышла статья И.Я. Щипанова «К истории революционной мысли в России и о революционных традициях русского народа»[4]. Зачатки революционных традиций И.Я. Щипанов находит ещё в средневековых выступлениях и бунтах крестьян против феодалов. «Революционные традиции русского народа – это исторически сложившееся социальное качество; они вырабатывались в жестокой классовой борьбе трудящихся со всякого рода угнетателями,» – пишет он[5]. Т.е. революционные традиции – это социальное качество, сформировавшееся в противостоянии с угнетателями. Появление революционных традиций может говорить о том, что противостояние трудящихся с эксплуататорами было длительным, что способствовало формированию традиций борьбы. Традиции помогают сохранять устойчивость и передавать опыт и стереотипы будущим поколениям. Как пишет И.Я. Щипанов, «героический революционный опыт 1905 года, его революционные традиции воодушевляли рабочих и крестьян на великие революционные подвиги 1917 года»[6]. Т.е. революционные традиции – это традиции борьбы угнетаемых против угнетающих. И.Я. Щипанов утверждает, что накопленные традиции революционной борьбы в конце концов привели к Октябрьской революции. В принципе, это объяснение можно признать логичным, если бы не подозрение, что средневековые выступления крестьян никак не тянули на революционные действия. Крестьяне не стремились сломать систему, они готовы были довольствоваться малым – изгнать помещика, заставить отменить какие-либо налоги и т.д. Т.е. крестьяне не стремились свершить революцию. На это обратил внимание и И.В. Сталин, беседуя в 1931 г. с немецким писателем Э. Людвигом. Советский вождь, отвечая на вопрос немецкого писателя, посвященный личности С. Разина как «идейного разбойника», сказал, упомянув, помимо С. Разина ещё и Е. Пугачёва: «никогда не надо забывать, что они были царистами: они выступали против помещиков, но за “хорошего царя”. Ведь таков был их лозунг»[7]. Помимо того, И.В. Сталин подчеркнул, что большевики «видели в выступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета»[8]. И.Я. Щипанов же указывал, что «революционные традиции являются выражением сознательной борьбы трудящихся за коренное преобразование общества революционными методами»[9]. Исходя из этого, можно предположить, что крестьянские войны С. Разина и Е. Пугачёва не представляли собой воспроизводство революционных традиций, поскольку были, как минимум, не сознательными, а стихийными выступлениями. Разинские и пугачёвские крестьяне не выступали за коренное преобразование общества и не пользовались революционными методами.
И ещё одна проблема, связанная с революционными традициями, заключается в том, перестают ли эти традиции существовать после победы революции, ведь революционные традиции направлены на достижение цели революции – слом системы. Отчасти революционные традиции можно сохранить, перенеся их за пределы страны, в которой случилась революция. Как пишет И.Я. Щипанов, «с победой Октябрьской социалистической революции и разгромом иностранных интервентов и белогвардейцев в гражданской войне революционные традиции русского рабочего класса и всего советского народа, освещенные немеркнущим светом марксистско-ленинского учения, развились еще сильнее, глубже, приобретя новое содержание, новую форму, новые цели и задачи, задачи международного значения»[10]. Решение «задач международного значения» может сохранить революционные традиции. Однако внутри страны продолжение эксплуатации революционных традиций становится странным. Пытаясь обойти эту странность, И.Я. Щипанов указывает, что «большевики не только хранят революционные традиции, культурные ценности прошлого, но и развивают, углубляют, совершенствуют и обогащают их с точки зрения марксизма-ленинизма, с учетом опыта классовой борьбы и революционной деятельности рабочего класса и других слоев трудящихся на современном этапе. Они прививают народу революционный подход к труду, экономике, технике, культуре, быту и т. д.»[11]. Отчасти это утверждение можно подвергнуть критике. Например, о сохранении большевиками культурных ценностей прошлого. Вспомним хотя бы судьбу храма Христа Спасителя в Москве.
Революционные традиции после революции становятся ненужными для революционных властей. Если революция – это слом системы, то применение революционных традиций после революции можно рассматривать как попытку сломать революцию, переведя её на какой-то другой уровень, или как контрреволюцию. В любом случае, революционные традиции, оставшиеся после революции, должны нести угрозу существованию революционного общества. Внутри страны предлагается применять революционные традиции для достижения других целей. Но, если революция – это постоянные скачки, тогда насколько можно говорить о стабильности экономики, культуры или быта, к которым будут применяться революционные традиции? Для страны, с которой победила революция, необходимо формирование постреволюционных традиций, способных защитить, а не разрушить постреволюционную реальность.
В целом, положительная или отрицательная оценка революций, а также дискуссии о необходимости сохранения или искоренения революционных традиций больше зависят от идеологической оптики, чем от попыток объективного изучения проблемы.
[1] Перевалов В.П. Революция // Электронная библиотека Института философии РАН. URL: https://iphlib.ru/greenstone3/library/collection/newphilenc/document/HASH01e9048544abc948f0d6f1e8?p.s=TextQuery (дата обращения: 12.10.2017).
[2] Тимофеев Д.В. Российское зеркало европейских революций: понятие «революция» в публичном пространстве первой четверти XIX в. // Либералы и революция. Девятые «Муромцевские чтения»: Сборник материалов Всероссийской научной конференции. 13‑14 октября 2017 г. Орел, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева / Под общей редакцией д.и.н., профессора В.В. Шелохаева. Орел: Издательский дом «ОРЛИК», 2017, с. 279.
[3] Там же.
[4] Щипанов И.Я. К истории революционной мысли в России и о революционных традициях русского народа // Вопросы философии. 1952. № 05, с. 161-179.
[5] Там же, с. 161.
[6] Там же, с. 162
[7] Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом 13 декабря 1931 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. М.: Государственное издательство политической литературы, 1951, с. 113.
[8] Там же, с. 112.
[9] Щипанов И.Я. К истории революционной мысли в России и о революционных традициях русского народа, с. 163.
[10] Там же, с. 174.
[11] Там же, с. 175.
