Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
По итогу петровских преобразований без опоры на православную духовность, после окончания Северной войны и смерти самого Петра I и до русско-турецких войн конца века (в общем же – до Павла I, а после его убийства – до позднего правления Александра I) значительная часть «птенцов гнезда Петрова» (особенно столичных) погрузилась в канитель светской жизни с балами и следованием прочим западным модностям (которое превратилось в болезнь русского общества до сего дня, захватывавшую в позднесоветское время «массы трудящихся» ещё более успешно, чем прежде дворянство), придворных интриг и бессмысленных для России военных разборок за интересы западных стран. В то же самое время именно в XVIII веке происходили самые жестокие полонизация и окатоличивание Западной Руси в уже агонизирующей Речи Посполитой прямо под носом у молодой и мощной Российской Империи. И даже после освобождения исконных русских земель с преимущественно русским населением ещё долгое время значительная часть дворянства проявляла равнодушие к возрождению древнего русского края, а то и потворствовала интересам польской шляхты как «уважаемых партнёров» и коллег.
Вместе с духовной и геополитической дезориентацией произошёл и глубокий надлом в русском сословном строе. Вся землевладельческая аристократия России была поголовно обращена в служилое сословие, на котором держалась имперская жизнь, и привлечена к военному и административному строительству державы (бурному до смерти Петра I) согласно иерархии чинов. Однако крестьянство в это же время было обращено, по сути, в личную форму крепостной зависимости, близкой к рабской (с детства по несчастью оказавшемуся среди европейцев, Петру был душевно чужд простой русский люд). Мало того, оно должно было ещё и поставлять рекрутов для созданной регулярной армии, а также в качестве основного податного сословия её содержать, перенимая на себя значительную часть традиционного бремени дворян. Одновременно упразднялся самобытный институт земских соборов, в которых дворяне, горожане и крестьяне, а также духовенство составляли соборное единство и становились причастными к общей судьбе государства. Крестьянство превращалось из тяглового в эксплуатируемое сословие по примеру соседней Речи Посполитой (несмотря на скептическое отношение к ней Петра): в итоге, его указом русское дворянство было даже на десятилетия знаково переименовано в шляхетство.
Западная, гибридная католическо-протестантская, расцерковлённая культурная атмосфера жизни высшего сословия, созданная Петром, после его смерти закономерно привела к результату, прямо противоположному задуманному, – неминуемому плоду «строящих на песке» (Мф.7:26-27): век дворцовых переворотов и «женских правлений» лишил дворянство волевого направления и стал плавно приучать к светской жизни с крупными и мелкими пороками, отлыниванию от государственной службы и вольнодумству с грёзами о «свободах» – на западный манер. Апогеем этого процесса стал либеральный Манифест Петра III «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» от 1762 года, который юридически превратил русское дворянство из служилого сословия в привилегированный землевладельческий класс европейского образца, свободный от государственной службы, и стал началом его исторической трагедии. Немка на троне Екатерина II своей Жалованной грамотой от 1785 года сделала дворян неприкасаемыми феодалами, а российское крепостничество довела до гротескно-унизительных форм, превратив Российскую Империю в квазимонархическую дворянскую республику.
Весь XVIII-й «женский век» крестьяне раздавались помещикам в личное и неограниченное владение с правом предельно свободного распоряжения. Духовная жизнь и бытовая культура, сам уклад жизни дворянства и крестьянства стали отчаянно расходиться и вполне более никогда уже не сошлись: у аристократии возникла наднациональная и даже надконфессиональная идентичность, в соответствии с которой иноверные и иностранные аристократы оказывались для неё ближе родных крестьян. В определённый период даже языком общения русских дворян между собой был французский. Из дворянского этоса выпал долг заботы о материальном благополучии, светском образовании и духовном просвещении крестьянства: до времён Александра III крестьянство было почти тотально безграмотным и лишённым прочего высшего попечения, в том числе хозяйственного и здравоохранительного, предоставлено самому себе (с чем, впрочем, достаточно успешно смиренно справлялось), даже сельское священство зачастую сильно нуждалось и вынуждено было много заботиться о хлебе насущном вместо духовного просвещения.
Здесь следует отметить, что западнические реформы Петра I и его преемниц политически сотрясли вековые религиозно-общественные основы сословного уклада Руси, однако ни в коем случае не превратили автоматически русских дворян в европейскую шляхту (как и власть большевиков русский народ – в безродного материалиста и космополита): правда была переведена из правовой обязанности в сферу их личной совести. Сложной научной задачей является более ли менее точное определение соотношения образов жизни внутри русского дворянства, однако бóльшая его часть ещё долгое время сохраняла христианское отношение как к самим себе и своему долгу перед Отечеством (самосознание), так и к крестьянству. Феномен Салтычихи потому так и вклинился в историческую память, что был на Руси скорее исключением, а не правилом (в отличие от той же Польши).
Начиная с правления императора Павла I (ещё в конце того же несчастного XVIII века), прерванного как раз падшей частью аристократии, присягнувшей масонскому интернационалу и совершившей цареубийство в сговоре с их англосаксонскими «старшими братьями», и окончательно с позднего «аракчеевского» этапа правления Александра I, – правовое положение крестьян стало неизменно улучшаться вплоть до отмены крепостного права (ко времени которого крепостными были не более трети от всех крестьян). Как раз напротив: реформы Александра II, перехваченные либеральной частью дворянства, привели к ухудшению экономического положения освобождённого крестьянства, породив малоземелье, очаги сельской нищеты, дворянских рантье, превращая землю в капитал. Несмотря на выдающиеся усилия последних двух государей, изъяны не были в должной мере разрешены и послужили поводом для социал-революционного движения к разжиганию межсословной вражды и подрыву самого государства. При этом к началу Первой мировой войны и скорой революции русскому крестьянству принадлежало более 80% пахотной земли с постоянным ростом этой цифры: Россия была с большим перевесом самым крестьянским по землевладению государством в мире.
При этом по мере хода истории, особенно после «великих либеральных реформ», состав офицерства и чиновничества всё более пополнялся разночинцами («новыми служилыми людьми», полезными, но нередко мещанско-своекорыстного и пронырливого духа, чуждых высокого благородства и чести, идеалов служения), а потомственное дворянство всё чаще пребывало в праздности и неге, из которых закономерно переходило к политической либеральной пропаганде и мятежности. Отметим, что на протяжении всего своего времени, несмотря на болезни бюрократизма, Империя испытывала постоянную нехватку чиновников и правоохранителей, а непосредственное участие государственной власти в ряде областей народной жизни (в частности, экономической) было крайне скудным.
Здесь следует особо отметить и сугубое упущение XIX века – прежде всего, российских правителей и Русской Православной Церкви – относительно дворянства и его взаимоотношений со всегда находившимся рядом простым трудовым народом (прежде всего, крестьянами). Петровская государственная модель и идеология предполагала концентрацию знаний, энергии и сил дворянства на служении государю и общим делам Империи, а вот в отношении частных сторон жизни народа (особенно простого) это долженствование не было сформировано и оставалось уделом личной инициативы: сословное же (не личное!) отношение дворянства к крестьянам было зачастую весьма потребительским. В свою очередь, неизвестно, чтобы Церковь в лице своих пастырей проявляла особое усердие в духовном наставлении дворянства на его осознанный религиозно-политический долг в отношении к простому народу, необходимости ставить благо последнего над своими частными интересами. Выходя в отставку (а после получения вольности порой даже без всякой службы), дворяне всё чаще отправлялись почивать на лаврах в своих поместьях, а то и участвовать в разных вредоносных либеральных сообществах.
Христианский же смысл высшего сословия, образованного и свободного от нужды и трудового тягла, как раз и предполагает его призвание, наряду с исправной государевой службой и прочим благотворением Отечеству в целом (включая развитие науки и культуры), к усердной заботе о благе простого трудового народа: об улучшении его быта, о его образовании, о технологическом совершенствовании хозяйствования, наконец, о его духовном просвещении (вместе с духовенством). Известный порыв сердца святого царевича Алексея «когда я стану Царем, не будет бедных и несчастных» (разумеется, на земле вполне неисполнимый) должен был изначально служить руководством к действию всего русского дворянства, главной темой дворянских собраний и одним из первых предметов повсеместной адресно-сословной проповеди Церкви (отодвигая на второй план традиционные по сей день благостные высокословия), – подобной наставлениям Иоанна Крестителя мытарям и воинам (Лк.3:12-14).
От стратегии верховной власти здесь требовалось бы что-то оставить на совесть дворян (при этом всячески создавая духовно-культурную атмосферу осознания долга и служения вопреки либерализму), а что-то – и правового вменения: несомненно, что сохранение дворянства как высшего сословия Империя предполагало полноценное восстановление его служилого характера и такого же условия владения (и ответственного распоряжения) частной собственностью – не только земельной, но и промышленной. Менее всего Империи, русскому народу и Церкви нужно было сословие и даже межклассовая коалиция свободных от государственной службы и служилой психологии богатых лиц, живущих для личного успеха и объединяющихся в политические сообщества.
В это время заложенные при Петре I пороки вестернизации усугублялись ошибками XIX века и, углубляясь трещинами, духовно разлагали аристократию по мере приближения к революции: дворянство к этому времени отдалялось от церковной жизни, поглощалось западными идеологиями, вступало в масонские ложи (секулярно-гуманистические на низших градусах и антихристианско-революционные на дальнейших), увлекалось модными развлечениями, доходившими до сектантства, оккультизма и разврата. Само масонство, впитавшее в себя всё антихристианское наследие эпохи Ренессанса-Просвещения, было главным источником духовно-мировоззренческого разложения дворянства и орудием разжигания революции во всю эпоху Российской Империи: оно источало из себя многие ядовитые духовные течения (феномены) и вкупе впитывало в себя (вместе с носителями) те, что возникали вне его. По учению святого старца Паисия Святогорца, «диавол закинул сети, чтобы поймать в них всё человечество: богатых он хочет уловить масонством, бедных коммунизмом, а верующих экуменизмом». Борьба с масонством и масонскими ложами в Империи велась, однако потерпела поражение в силу того, что не была истощена сама его питательная духовно-культурная почва.
В целом, государям, их идейным соратникам и выдающимся пастырям (и Русской Церкви как таковой, ослабленной расколом и XVIII веком) не сподобилось вполне решить ряд ключевых задач в отношении дворянства. Прежде всего, – восстановить его православную религиозность, неприступную искушениям и разложению со стороны «успешной» западной техногенной цивилизации. Далее, и в связи с первым, – восстановить у дворянства русское охранительное миросозерцание, включая православную историософию Третьего Рима (Катехона) и собственное имперское, катехоническое самосознание в нём, избавляя его от западничества и секулярных химер Запада, через которые как раз действовал апостасийный враг самого Катехона. В-третьих, – восстановить дворянское сословие в новых условиях как служилое и государствообразующее на новой, не землевладельческой основе, не позволяя губительному обмещаниванию государства с формированием буржуазной элиты. В-четвёртых, – восстановить соборное единство дворянства с прочими сословиями государства и, прежде всего, с самым многочисленным крестьянским – как с младшим братом, требующим особого попечения. Подавляющее большинство дворянства (в том числе патриотичного) попросту не понимало сущность и неизбежный исход происходящего в стране, – как и отчуждённое ими от образования крестьянство: вкупе же те и другие становились заложниками архитекторов смуты.
Весьма красноречивыми здесь стали итоги выборов в Государственные Думы третьего и четвёртого созывов (равно как и сама их деятельность), которые, в соответствии со столыпинской реформой избирательной системы, были преимущественно дворянскими: российское дворянство получило возможность в полной мере раскрыть своё текущее нутро, притом перед лицом прямой революционной угрозы. И картина оказалась достаточно прискорбной. Русский православно-охранительный всесословно-монархический блок (черносотенцы), преобразовательная идеология на исконно русских началах которого спасала Империю и само дворянство, получил 12% и 15%. Близок к ней доктринально был ещё Всероссийский национальный союз, который уже, однако, духовное возрождение отводил на второй план, несколько ограничивал самодержавную власть и проявлял заботу об интересах состоятельных сословий (хотя при этом и особо радел о политэкономическом укреплении крестьянства), что закономерно во время революции обнаружило в нём часть предателей: таковой набрал 22% и 28%. Большинство же остальных голосов набрали откровенно либерально-мятежные партии кадетов и прогрессистов – 20% и 26% и либерально-консервативные центристы (октябристы) – 38% и 23%. К ним добавлялась и группировка революционных социалистов (наполнявших первые два созыва парламента). Особо следует отметить, что в Петербурге и Москве неизменно, даже в самой «правой» Думе, побеждали либеральные кадеты: верхушка российской элиты более всего прозябла проказой.
При всём том важно подчеркнуть, что до самой революции русское дворянство продолжало нести государствообразующее и культурообразующее бремя, определяя развитие ключевых областей жизни православной Империи. Значительная (хоть и меньшая) его доля сохраняла христианское благочестие и дворянскую честь с комплексом добродетелей и сугубо – самоотверженное служение Отечеству на военной и гражданской службе, культуросозидание и напряжённый умственный труд в ответ на вечные метафизические вопросы в преломлении к современности, на сложнейшие вызовы эпохи и практические решения по ним. Особую ценность представлял собою сознательно-идейный русско-патриотический круг дворянства, на котором, в сущности, и продолжала держаться Империя. Идейное охранительно-черносотенное дворянство стало тем очагом, вокруг которого происходило возрождение и консолидация патриотической аристократии, сближение всех народных сословий, осуществлялось подлинное просвещение в православном русском духе, восстановление единства с очагами православной духовности (главным среди которых стала Оптина пустынь – эпицентр дворянского пастырства). Именно против данной аристократии, а не рантье и сибаритов, и были направлены стрелы либеральных и социалистических революционеров – как информационные, так и пороховые.
Подлинным путём спасения русского народа и русской православной Империи в окружении погружающегося во мрак секуляризма и неоязычества Запада было не уничтожение иерархическо-сословного строя во главе с дворянством, а преобразование этого строя на духовно-нравственных началах и, прежде всего, – самого дворянства. Здесь критическое значение имел духовный подъём в самом духовном сословии, его пастырско-просветительской миссии и церковной жизни, находившейся в заметном упадке. Однако Божьим судом (о котором всё предшествующее столетие грозно предупреждали святые старцы) Россия и русский народ были приговорены пройти через принятое ими искушение построения общества не на духовных, а на рационалистических началах «свободы и равенства» и посвящения земной жизни не исканию и строительству Царства Божьего, а устроению как можно большего земного благополучия. Итог закономерен: «Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф.13:12).
