С самого начала определим подлинную сущность понятия дворянства, которое в сознании многих (не без наследия многолетней коммунистической пропаганды) сливается с понятиями «привилегированного класса» и помещиков. Отметим сразу, что очернённое в восприятии понятие помещика (поместного землевладельца) как раз-таки указывает на исконно русский путь определения места высшего сословия: как признавал ещё крупный американский правительственный советолог-русофоб Ричард Пайпс, если вектор развития землевладения на Западе шёл в направлении аллодного феодализма или безусловного землевладения и привилегированности (который стал основой и для капитализма), то принявшая Православие Русь, напротив, двигалась от вотчинного землевладения к условному поместному, полностью превращая аристократию в служилое сословие.
Собственно, понятие дворянина (который лишь в определённую эпоху привязывался к земле как помещик) означает принадлежность ко двору государя в качестве служителя его и общегосударственного дела – в отличие от европейских аналогов (noble, Adlige), означающих знатность происхождения. В этом плане внесословная опричнина Ивана Грозного или введение Петром I всеобщей возможности и порядка приобретения дворянства выходцем из любого иного сословия было для России достаточно органичным. Однако именно петровские западнические реформы и открыли путь к будущим потрясениям и катастрофе.
До Петра I русское дворянское сословие своё становление происходило по самодержавной воле государей под духовно-идейным руководством выдающегося духовенства и с полной поддержкой всех сословий русского народа – в том числе через проведение земских соборов, которые предварялись или даже объединялись с церковными. Это был идеал симфонии властей и сословий, общественно-политического устройства жизни на земле вообще. Несомненно, греховная человеческая природа себя проявляла в дворянстве – происходили рецидивы удельщины, постыдные проявления местничества и споров о родовитости, западнические увлечения и предательства (вплоть до распространения ереси жидовствующих). Однако таковые получали непременное осуждение Церкви, государей и самих лучших дворян (в том числе думных бояр), коих тогда было в изобилии, – и их совместным радением преодолевались. Знаменитые введения Иваном Грозным временных режимов опричнины («перебор земли русской») в проблемных областях происходило не карательным диктатом над несчастной местной знатью, а зачастую по просьбе самой местной знати.
Дворянство создавалось как военно-управленческое сословие, получавшее право на землевладение на условиях пожизненного и наследственного несения государевой службы: вся военная и исправительная служба была на дворянстве, а верховным землевладельцем от лица народа – государь как хозяин русской земли. Крестьяне были тягловым сословием, где само тягло было справедливым – согласным в общем восприятии, умеренным в объёме. Крепостничество в той или иной мере было изначально и подразумевало не сковывающее ущемление и унижение крестьян, но встраивание их замкнутого патриархального быта в общегосударственный строй с его задачами освоения земли, налогообложения, равномерного содержания дворянства, а также обратного закрепления земли за самими крестьянами, оберегающего их от злоупотреблений (типа бесчеловечного английского огораживания).
Дворяне жили с крестьянами (как и горожанами) единой православной верой, единым русским языком и единой русской православной культурой. Дворяне проживали с крестьянами одним укладом, а зачастую в одном доме, – по сути, как старшие братья. Дворяне были не просто поголовно верующими, но преимущественно религиозными людьми, прекрасно отдающими себе отчёт в том, что, обладая более удобными условиями быта, образованностью, определённой властью над крестьянами в течение краткого отрезка временной жизни, они за распоряжение этим (как и купцы – своим богатством), а также за государеву службу, понесут сугубую ответственность, которая предопределит их вечную участь. Дворяне вместе с крестьянами стояли в одних храмах, исповедовались у одних священников, причащались из одних потиров, часто уходили в монастырь (особенно на склоне лет), где лишались всяческих преимуществ перед прочими насельниками, включая простонародных. Праздность и гедонизм среди дворянства почитались за тяжкие грехи, а потому энергия этого свободного от материальных проблем сословия направлялась преимущественно на государственное, народное и культурное созидание. Постоянными войнами в дворянстве укреплялась жертвенность духа, а справедливым характером войн – его благородство. Постоянное нахождение у порога смерти и вечности вкупе с христианской верой делало русское дворянство подлинным слугой Бога и Отечества.
Для сравнения в это же самое время Западная Русь явила собою антагонистический пример того, куда может скатиться русская православная знать в условиях политического господства чужой и ложной веры. После заключения главным злодеем русской истории литовским князем Ягайло Кревской унии (с отречением от православной веры) началась трагическая для Русского мира история окатоличивания и ополячивания западных русичей, в которых главным орудием был процесс янычаризации западнорусской аристократии. История этого процесса, завершившегося полной победой врагов Руси, тем не менее, включила в себя и множественные примеры подвигов со стороны западнорусских аристократов и целых их родов, наиболее стойким из которых пришлось покинуть родные земли и перебраться в Московское княжество.
Суть процесса янычаризации западнорусской знати состоял в умелом тонком её соблазнении временными земными благами – землями, привилегиями, придворным статусом, почестями. Западнорусских иуд откалывали и поглощали по частям: вначале самых подлых – тех, кто стал поляком и католиком за одни лишь выгоды и привилегии, полученными новообразованным сословием шляхты Великого княжества Литовского по итогам Кревской и Городельской уний. Затем уже последовали те, кто рисковал лишиться земель и самой сословной принадлежности после аннексии Польшей Западной Руси по итогам Люблинской унии. Немалая часть западнорусской знати была умышленно подставлена под удар и смерть в воинах польско-литовского альянса (в частности, на Грюнвальдском поле).
Однако общий грех западнорусской знати заключался в том, что в целом она на протяжении нескольких веков спокойно терпела власть над русской землёй иноверных и инородных князей с их окружением и продвижение ими католицизма на исконные русские православные (уже более полутысячелетия) земли, не желая лишаться комфорта и выступать объединённым фронтом за освобождение, в том числе усиленным образованием и просветительской деятельностью, тесно сплачиваясь с другими западнорусскими сословиями. Могла и должна была она солидаризироваться с братской восточнорусской знатью, однако немалая её часть к своему позору не проявляла особо рвения как раз по причине нежелания менять свой вольный шляхетский статус на служилый характер московского дворянства (здесь духовные истоки украинства). Подвиги сопротивления, повторимся, были (яркий образ явили собой личность князя Константина Острожского и освободительная война Великого княжества Русского 1432-1438 гг.), – однако их было явно недостаточно.
Отдельное следует сказать и о грехе западнорусского духовного сословия: таковое не смогло должным образом духовно и идейно просветить западнорусский народ и сугубо западнорусское боярство, настроив на священный подвиг в отрыве от обустройства земного благополучия: история западнорусской Церкви пестрит сведениями о материальных приоритетах попечения всё более значительной части архиерейства, священства и даже монашества, при которых процветала и симония (святокупство). В XVI веке дело дошло до того, что от архиереев и близкого к ним круга священства Православие довелось защищать городским мирянам, объединявшимся в знаменитые братства – государства в государствах. Для борьбы с ними элита Речи Посполитой активно использовала заселение западнорусских городов польскими и европейскими евреями-ашкеназами, что в будущем сыграло ещё одну трагическую роль в общерусской истории. Оставшийся же совсем без высшего сословия народ Белой Руси был обречён на мученичество и медленный этноцид, которые и переживал в XVII–XVIII века польско-шляхетской демократии при подзуживающем соучастии Римского Костёла.
Однако трагедия западнорусского дворянства, явившая последствия отступления высшего сословия от своего призвания и духовно (своей мотивацией) оказавшегося ниже последней черни (хотя прозападная белорусская историография неизменно стремится создать из этих коллаборационистов образ героев, сделавших «мудрый европейский выбор»), отнюдь не ограничивает собою его «вклад» в историю. Вместе с польской ополяченная западнорусская шляхта подала восточнорусской аристократии дурной соблазнительный пример ложного, нехристианского сословного положения, предопределившего будущий распад русского народа и классовую войну с уничтожением самого дворянства.
Католическая шляхта Речи Посполитой была полным антагонистом православного дворянства Русского царства. Начав также как военное сословие, она всё больше двигалась к статусу не просто привилегированного класса, но коллективного монарха и безотчётного владельца не только земель, но и остального населения своего государства. Шляхта, подзуживаемая религией католицизма и клиром самого католического Костёла, добивалась всё больших привилегий, достигнув максимума по итогам XVI «золотого века» шляхетских вольностей. При этом статус короля постоянно уменьшался, а после пресечения русско-литовской династии Ягеллонов король Речи Посполитой стал выборным и, по сути, превратился на феодальный манер в первого шляхтича среди равных, слугой шляхты. Само польское государство ещё до Люблинской унии стало называться республикой (Речью Посполитой), при этом она была республикой (или демократией) одной лишь шляхты, которая вскоре вообще сменила идентичность со славянской на сарматскую и превратилась в элитарную касту с признаками секты.
Эта смена завершила собою полный отрыв шляхты от тяглового народа, закрепостившей его в поистине рабский статус (и это на пике европейской либерализации!). На западнорусских землях такое закрепощение было закреплено в Статуте ВКЛ, которые те же «национально ориентированные» историки Беларуси стремятся выдать за славу отечественного правосознания. Сама шляхта всё более склонялась к праздной и роскошествующей жизни, смотрела на крестьянство (и даже мещанство) как на скот, презирала всякую хозяйственную деятельность (экономика Речи Посполитой неизменно носила экспортно-сырьевой характер), погружалась в постоянные междоусобные войны не только за земли, но и за честь легендарного «шляхетского гонора». В целом, в это время на западнорусских землях установился целиком языческий по духу общественный строй.
Дьявольский соблазн шляхетства не раз соблазнял часть восточного русского дворянства. Именно с ним была связана необходимость опричнины Ивана Грозного, от него произошла и Смута с её Семибоярщиной и компрадорством. При этом, снова отметим, все эти злоупотребления не носили всеобщего характера и никогда не ставили под сомнение саму безусловную необходимость и значимость высшего дворянского сословия.
Потрясение оснований русского государственного и общественного строя произошло при Петре I, чрезвычайно обольстившемся материальными успехами и мнимым величием западной протестантской цивилизации (правда, ещё на её заре). Не понимая духовных основ народной жизни и государственности, он в священной триаде абсолютизировал самодержавие, как минимум, отодвинув в тень Православие и народность, а, по сути, нанёс по последним огромный удар.
Безусловно, некоторые существенные преобразования были жизненно необходимы – и особенно в отношении дворянства. Во-первых, ему недоставало образованности: татаро-монгольское нашествие разрушило богатую систему образования и просвещения, которая формировалась на Руси в тесной связи с Византийской Империей. На выходе же из ига вся Русь и русская аристократия была расколота на две части (в двух государствах), лишена связи с ромейским источником высокой культуры, но при этом подвержена воздействию малоплодной католической схоластики со стороны Речи Посполитой и её шляхты. Во-вторых, в новых условиях строительства Империи и нарастания противостояния со стороны бурно развивавшегося Запада дворянство должно было перейти из достаточно тихого патриархального уклада (особенно после победного, но не довершённого окончания противостояния с Польшей) в режим имперской мобилизации.
И Пётр I с жаром взялся за решение обеих задач, – но по западным лекалам и с прозападной ориентацией. Образование дворянства было поставлено на рельсы западного секулярного «Просвещения» и отчуждено от отечественного Православия: даже духовное образование претерпело значительную перестройку на рационалистический католический манер. В образовании же светском был совершён полный разрыв с православным богословием: вначале это было не критично в силу преобладания естествознания и военного дела на этапе становления высшего образования, но вскоре вместе с западным естествознанием с Запада полились и западная гуманитаристика и обществознание.
Как следствие, из «петровско-екатерининского» XVIII-го века значительная часть русского дворянства вышла с глубоко вестернизированным общественно-гуманитарным мировоззрением, цивилизационным выражением которого было доминировавшее «западничество». При этом важно понимать, что дворянское западничество было большей частью (кроме масонства) наивно-мечтательным и героико-патриотичным, захваченным иллюзиями западного «Просвещения» и значительно отличалось от корыстного и подлого («буржуазного») предреволюционного, позднесоветского и современного западопоклонства. При этом консервативный русский православный патриотизм также продолжал жить в значительной части дворянства (особенно провинциального), но лишь к середине XIX века идейно оформился в охранительное интеллектуальное и общественное движение «славянофильства». В целом, к общей скорби, до крушения Империи высшее гуманитарное образование находилось в сильной зависимости от западных идей, а русская консервативная мысль не смогла в нём занять прочные позиции. Также до революции не смогло восстановить святоотеческий дух и методологию духовное образование. Вкупе это и стало главной причиной катастрофы. Та же самая болезнь сохраняется в России и Белоруссии, не говоря уже про Украину, и по сей день.
С мобилизацией дворянства на службу Империи Пётр I также заблудился. Сбрив бороды, надев немецкие платья и привив обычаи западноевропейской культуры, вырвав (а не воззвав) дворян из патриархального уклада молитвенного благочестия, влив в высшее сословие завезённых европейцев (в основном протестантов), царь выстроил их в колонны в строгом соответствии с Табелью о рангах, однако цели и ориентиры у этих колонн были потеряны. Мобилизованное дворянство Пётр I завязал лично на себя в то время, как требовалось вооружить их православной духовностью и высокими идеалами и целями Третьего Рима (которые глубоко поднимали его предшественники на троне). Катастрофой стало выведение Церкви в тень имперской жизни и, соответственно, дворянского этоса – в подражание тем же протестантским «учителям».
В итоге, после победы в Северной войне и смерти самого Петра I и до русско-турецких войн в конце века (в целом же – до Павла I) значительная часть «птенцов гнезда Петрова» (особенно столичных) погрузилась в канитель светской жизни с балами и следованием прочим западным модностям (которое превратилось в болезнь русского общества до сего дня, захватывавшую в советское время «массы трудящихся» ещё более успешно, чем прежде дворянство), придворных интриг и бессмысленных для России военных разборок за интересы западных стран. В то же самое время именно в XVIII веке происходила самая жестокая полонизация и окатоличивание Западной Руси в уже агонизирующей Речи Посполитой прямо под носом у молодой Российской Империи. И даже после освобождения исконных русских земель с преимущественно русским населением ещё долгое время значительная часть дворянства проявляла равнодушие к возрождению древнего русского края, а то и потворствовала интересам польской шляхты.
Вместе с духовной и геополитической дезориентацией произошёл и глубокий надлом в русском сословном строе. Вся землевладельческая аристократия России была поголовно обращена в служилое сословие, на котором держалась имперская жизнь, и привлечено к военному и административному строительству державы (бурному до смерти Петра I) согласно иерархии чинов. Однако крестьянство в это время было обращено, по сути, в личную форму крепостной зависимости, близкой к рабской (с детства по несчастью оказавшемуся среди европейцев, Петру был душевно чужд простой люд). Мало того, оно должно было ещё и поставлять рекрутов для созданной регулярной армии, а также в качестве основного податного сословия её содержать, перенимая на себя значительную часть традиционного бремени дворян. Одновременно упразднялся самобытный институт земских соборов, в которых дворяне, горожане и крестьяне, а также духовенство составляли соборное единство и становились причастными к общей судьбе государства. Крестьянство превращалось из тяглового в эксплуатируемое сословие по примеру соседней Речи Посполитой (несмотря на скептическое отношение к ней Петра): в итоге, его указом русское дворянство было даже на десятилетия переименовано в шляхетство.
