Существование церковной унии составляет особую страницу белорусской церковной истории. Слово «уния» перешло в русскую лексику из польского языка (unia), а корень этого слова латинский (unio). «Уния» означает «союз», «соединение», «согласие». История же церковной унии показала, что это не союз, основанный на согласии, а подчинение части православной иерархии и паствы римскому папе. Подчинение, имевшее самые горькие последствия для тех, кто на него решился. В жалобе православной шляхты Белой Руси и Украины варшавскому сейму 1623 г. уния именуется яблоком раздора, брошенным между поляками, русскими и литовцами: «Оно вместо единства и согласия повлекло за собой разногласия, отталкивающую вражду, ненависть, беспорядок и не на благо нашей родины, оно, вероятно, во время сна людей было брошено врагом человеческим».
В идее, уния как восстановление утраченного единства между христианским Востоком и Западом выглядит исполнением заповеди о церковном единстве (Ин. 17:21). Однако на практике между православными богословами и католическими теологами есть существенное различие в трактовке самой основы церковного единства. С православной точки зрения она заключается в соборном согласии о важнейших пунктах догматики, выраженных в обрядности и правилах благочестия (канонах). В католическом понимании основой единства является признание главенства римского епископа, который санкционировал бы формулы веры и нормы церковной жизни. Соответственно, полемизируя веками по вопросу о единстве, обе стороны выдвигали разные требования: одни настаивали на отказе от исключительных прав римского епископа и провозглашенных через него новых догматов веры, а другие – на подчинении папской власти и согласии с католическими особенностями вероучения, канонической и обрядовой практики.
Этот спор привел римскую партию к выводу, что, пользуясь различными политическими обстоятельствами, можно не ожидать соборного обращения всех православных, а приводить их к подчинению по частям. Одним из опытов такого рода и стала уния, заключенная с «клиром и народом русским» в Риме в 1595 г. и провозглашенная в следующем году в Бресте.
По условиям унии, Киевская митрополия Константинопольского патриархата должна была перейти в римскую юрисдикцию, сохраняя свое особое церковной устройство и восточные богослужебные традиции. Согласие с католическими догматами веры выражалось на первых порах только в епископской присяге и в участии униатских епископов в латинских службах по особенным поводам. Имя римского папы, конечно, стало поминаться униатскими архиереями вместо имени Константинопольского патриарха. В остальном единство поначалу только декларировалось без видимого проведения его в жизнь. Римский папа Климент VIII сделал уступку о допущении в унии восточных традиций, «если только они не противоречат догматам и учению Веры Католической и не препятствуют общению с Римской Церковью» (конституция «Magnus Dominus»). Такая оговорка могла трактоваться по-разному в зависимости от обстоятельств, поскольку «противоречие» возникает тогда, когда православная сторона настаивает на исключительности своей практики. Если же она соглашается с латинскими обычаями, то ее собственные традиции становятся терпимыми наряду с господствующими в католичестве как местные обычаи, освященные древностью. Однако оставалась возможность уничтожать эти особенности ради теснейшего сближения униатов с латинянами. И такая возможность со временем становилась необходимостью для католической иерархии в Речи Посполитой, ведь уния была заключена по инициативе высшего духовенства, а не народа, и когда власть униатских иерархов прекращалась на территориях, занятых войсками казаков или московского царя в ходе военных конфликтов в XVII в., оказывалось, что уния прекращала свое существование вместе с убегающей частью униатского духовенства.
Двойственность, или, лучше сказать, обманчивость унии очевидна. С той стороны, где церковное единство декларировалось (между униатами и латинянами), сохранялась настоящая конфессиональная граница (особенная от латинской униатская духовная иерархия, храмы, язык и традиции богослужения, календарь, праздники и посты, частичный запрет на переход из униатского обряда в латинский). С другой стороны, где каноническое единство было разорвано (между униатами и православными), видимой конфессиональной границы не существовало (то же богослужение, церковнославянский язык, календарь, праздники и посты). Более того, сохранялось общее этническое самосознание народа-Руси, память об общих святых (Владимире Крестителе, княгине Ольге, мучениках Борисе и Глебе), употреблялся долгое время без изменения Никео-Цареградский Символ веры. Поэтому униаты оставались при убеждении, что они сохраняют «веру отеческую», «апостольскую», а не какую-то новую («униатскую»).
Создавая такую унию в Риме, очевидно, надеялись, что время сгладит различия, что конфессиональная граница будет смещаться с запада на восток. Казалось бы, в ходе Смуты в Московском царстве открылась возможность вслед за политическим подчинением восточно-русских земель королю Речи Посполитой распространить на восток и унию. Но этому не суждено было произойти. Тогда на фоне политического соперничества Московского царства и Речи Посполитой яснее становилась нужда приблизить реальную конфессиональную границу на востоке к границе государственной, укрепить лояльность королю у жителей литовско-русских областей. Отсюда появилась цель – полностью уничтожить Православную Церковь в Речи Посполитой, а униатов перевести в чистое латинство. Таким образом, латинизация унии не была плодом какой-то случайности, ни частным делом польского духовенства или каким-то побочным и второстепенным явлением, она была естественным следствием событий, проистекала из государственной пользы и соответствовала настоящим интересам самого папства.
Поэтому содержанием истории унии на белорусских землях стала ее постепенная латинизация и полонизация (фактически духовная и культурная ассимиляция белорусов) и, соответственно, столкновение внутри унии двух тенденций: внешне и внутренне превратить унию в латинство или же, наоборот, поднять ее социальный статус и отстоять восточно-православный облик.
Провозглашение церковной унии не привело к уравниванию униатов с католиками латинского обряда с точки зрения престижа. Обряд латинский выглядел более предпочтительным для людей знатных, чем униатский. Шляхтичи, стремившиеся к государственным должностям, старались сделать карьеру при дворе, переходя на польский язык и принимая латинство. Церковная уния не могла залечить этническую рознь народов Речи Посполитой, различающихся не только по обрядам вероисповедания, но по языку и культуре. Униатские епископы и сам митрополит почти до самых последних лет Речи Посполитой не могли попасть в сенат, где на первых местах заседали латинские бискупы. Все это заставляло униатов чувствовать свое второстепенное положение.
Первые униатские митрополиты Михаил Рагоза и особенно Ипатий Потей прилагали немалые усилия, чтобы в унию переходили священники. Различными репрессивными мерами им удалось привести к этому значительную часть подведомственного духовенства. Однако и по прошествии двух десятков лет уния держалась еще весьма непрочно. Неоднократно представители православной шляхты и украинские казаки поднимали на местных сеймиках и общегосударственных сеймах требование уничтожить ее. Общественное волнение, обусловленное введением унии, не прекращалось. В инструкции папскому нунцию в Польше Джованни Ланчеллоти 1622 г. говорилось: «Фактически существуют епископы и пастыри-униаты, но они почти без паствы и к тому же они опасаются, чтобы их не изгнали из их епархий и чтобы они не были лишены церквей, отобранных у православных и им переданных». В связи с таким шатким положением унии нужна была не только внешняя поддерживающая сила в лице польского короля Сигизмунда III и сенаторов, но также и внутренняя опора. Такой опорой с точки зрения униатского митр. Иосифа Вельяминова-Рутского (1613–1637) стало униатское монашество, сформированное им в 1617 г. по образцу католического ордена иезуитов в орден базилиан.
Свое название базилиане получили от имени св. Василия Великого, одного из основателей восточного монашества, известного своим уставом для общежительных монастырей. Однако от восточной традиции базилиане сохранили весьма немного. Если для православных иноков главным стремлением остается уклонение от мирских забот и уединенная жизнь по любви к Богу, то для униатского монашества главной задачей было служение спасению ближних путем распространения и утверждения унии через обучение, проповедь, исповедь. Особенно базилиане стремились обучать детей светских лиц, хотя строгие правила восточного монашества не одобряют размещение школ при монастырях. Монашеская дисциплина в базилианском ордене также отличалась от традиционной православной, например, униатские монахи могли три раза в неделю вкушать мясо. Если в православных обителях соблюдение богослужебного устава служит примером благочестия, то базилиане первыми встали на путь искажения восточных обрядов. Видимым отличием базилиан от восточного монашества было особое орденское устройство. Православные монастыри, как правило, подчиняются духовной власти местного епископа или митрополита, но во главе всех базилианских монастырей стоял особый начальник – выборный протоархимандрит. Все базилианские монастыри, находившиеся на территории Великого княжества Литовского, объединялись в одну провинцию и не зависели в своем управлении от местных архиереев. Для рассуждения о важнейших делах ордена и выбора должностных лиц каждые четыре года в одном из монастырей провинции собирались генеральные конгрегации (собрания). Особенностью монастырского уклада был обычай ежегодно в день памяти св. Василия Великого возобновлять монашеские обеты безбрачия, послушания и бедности (в православных обителях обеты даются один раз).
Организованное таким образом униатское монашество выдвигалось в унии на первое место. Белое духовенство заметно уступало монашеской братии и по материальной обеспеченности, и по уровню образования. Постепенно в руках ордена сконцентрировались все имения, предназначенные для заведения школ и содержания священнических советов при епископских кафедрах (капитулов). Из базилиан выходили будущие митрополиты и епископы, их ближайшие помощники (викарии-коадьюторы). В униатский монашеский орден могли вступать лица из латинского обряда. Это создавало далеко не равные условия для латинского и униатского клира: духовные латинского обряда могли продвинуться по служебной лестнице не только в латинской, но и в униатской иерархии, чего не скажешь об униатских священниках и монахах, которым путь в латинскую иерархию был закрыт. Так внутри унии образовался своего рода организационный костяк из людей, державших в своих руках ключевые должности и бывших при этом самыми ревностными приверженцами католичества.
Спорным пунктом во взаимоотношениях между униатским и латинским духовенством была практика взимания десятины. Этот обычай утвердился на западе задолго до унии, и католические епископы старались вводить его во всех зависимых областях, даже если они не были населены одними католиками. После заключения унии такая практика стала широко распространяться в униатских епархиях. Это вынудило униатских епископов посылать жалобы в Рим с объяснениями, что униаты должны давать десятину только своим священникам, а не латинским. Холмский еп. Яков Суша даже выхлопотал в 1665 г. у папы специальное запрещение по этому поводу. Но, несмотря на римские декреты, латинское духовенство продолжало вести себя в Речи Посполитой по-хозяйски, произвольно требуя от униатов десятину.
В областях со смешанным населением из латинян и униатов возникали сложности не только из-за церковных даней. Поскольку римские папы неоднократно подтверждали униатам неизменность сохранения восточных обрядов, латинское духовенство на своих Соборах запрещало священникам латинского обряда допускать униатов к совершению служб в костелах. По той же самой причине в случае брака между лицами двух обрядов венчание требовалось совершать только в костеле. Детей в таких семьях тоже, как правило, крестили в костеле, а не в униатской церкви. Таким образом число исповедующих латинский обряд прибавлялось за счет браков с униатами. При этом нужно учесть, что в разное время латинские священники старались переводить униатов в латинский обряд с помощью проповеди, действуя то явно, то скрытно, что вызывало ропот и недовольство униатского духовенства.
Латинизация унии отразилась и в богослужении. Действительно, литургическая практика Киевской митрополии (как и Московской) имела много укоренившихся недостатков (различия в уставах, богослужебных книгах, действиях священников) и потому оказывалась в невыгодном контрасте с единообразием латинского богослужения после Тридентского Собора. Постепенно латинские особенности стали переноситься в униатские храмы. Уже с середины XVII в. православные делают упреки униатам, что они служат на одном престоле в один день несколько литургий, литургийные молитвы читаются (а не поются), сокращены Утреня, Вечерня и другие службы, постятся в субботу, не вливается в евхаристическую чашу теплота, отменено освящение воды в день Богоявления. Беспорядки от этих перемен только умножились. Одни униатские священники служили по служебникам и требникам православным (изданным митр. Петром Могилой), другие следовали базилианским духовным, перешедшим из латинства, и служили по латинскому обряду. Третьи смешивали одно и второе, по своему произволу опускали, изменяли, искажали молитвы и священнодействия. Несогласованность богослужебных правил приводила к упрекам со стороны как православных, так и католиков. В конце XVII в. в униатских храмах уже не совершались Всенощные бдения, были оставлены службы по Минеям, упразднены пономари и псаломщики. Дело доходило до такого беспорядка, что униатский священник не служил литургию, а просто макал просфору в чашу во время католической мессы в костеле, а потом разделял ее и давал для причастия в униатском храме.
Собор в Замостье в 1720 г. должен был принять меры по упорядочению внутренней жизни Киевской униатской митрополии. В соборных постановлениях наиболее отчетливо проявилась тенденция к латинизации унии. Поминовение за богослужением имени папы римского и употребление Символа веры без католической вставки Филиокве, которые прежде не были повсеместными, стали теперь обязательными. Разрешено совершать литургию священнику в одиночку («читаные литургии»). Петровский пост сделался необязательным, равно как и пощение перед Причащением. Формула Крещения с произнесением «аминь» после имени каждого Лица Святой Троицы изменялась, было узаконено обливание вместо погружения в купель. Воспрещался восточный обычай освящать Святые Дары для Причащения больных в Великий Четверг и употреблять их затем в течение всего года. Вместо этого рекомендовалось производить соответствующее освящение раз в месяц. Для хранения и перенесения Святых Даров были заведены по латинскому обычаю специальные сосуды («монстрации», «пушки»). В униатский календарь был внесены католический праздник Тела Христова, дни чествования Иосафата Кунцевича и Андрея Боболи.
Собор выступил в защиту употребления в богослужении церковнославянского языка. В 1722 г. в Супрасле был издан славянский «Лексикон» с объяснением (на польском языке) слов, употребляемых в славянских богослужебных книгах. Однако и до, и после этого священники продолжали пользоваться тетрадками, в которых служба была написана по-славянски польскими буквами. Имели место опыты издания разных поучений на простонародном наречии, но постепенно все вытеснил польский, на котором велось делопроизводство и даже личная переписка.
Со времени Замойского Собора латинизация унии ускорилась. В униатских храмах стали появляться органы, конфессионалы (исповедальни), боковые престолы, главные престолы отодвигались на горнее место, устраивались проповеднические амвоны и проч. Священников на польский манер стали называть ксендзами, настоятелей – плебанами, парохами. Духовенство сковали невежество и забитость перед паном и латинским ксендзом.
Западное влияние выразилось и в архитектуре униатских церквей. Уподобление господствующему вероисповеданию было естественным, ведь площади белорусских городов застраивались высокими костелами, среди которых терялись униатские храмы и совсем редкие православные церкви. В Минске, например, в конце XVIII в. с его 6 тыс. жителей на одну православную церковь приходились 9 католических монастырей, католический собор, 2 униатских монастыря и 3 униатских церкви. Доминированию костелов на самых видных местах соответствовало также их количество. Униатские церкви внешне совершенно сливались с этим католическим фоном. Действительно, здание храма в виде вытянутого прямоугольника в плане (базилика) стало главным типом в унии. В этом можно увидеть явное отступление от традиционного вида византийского крестовокупольного здания. Кроме того, единство с католичеством выражалось сходством униатской церкви с костелом во внешних деталях: две устремленные вверх башни по сторонам главного входа, возвышающийся фронтон, зачастую отсутствие купола (символ неба) над центральным пространством храма («виленское барокко»). С течением времени в униатских церквях исчезает иконостас – самая заметная составляющая внутреннего пространства.
Таким образом, уния занимала неустойчивое положение, воспринималась как временное, переходное состояние. Иллюзорность единения и согласия вынудила униатского Львовского еп. Леона Шептицкого (†1779) сказать в частном разговоре с православным Могилевским епископом свт. Георгием (Конисским): «Мы (униаты) за вами (не-униатами) еще живем; когда вас католики догрызут, тогда примутся и за нас; да и теперь в ссорах называют нас, равно как и вас, схизматиками». Уния шла по пути растворения в чистом латинстве, и ее окончательную судьбу в скором будущем решили те униатские лидеры, которые не желали мириться с такой участью.
