Ярким и показательным примером вопиющего произвола польских властей в отношении белорусского гражданского населения стал демонстративно совершенный польской полицией акт бандитизма в отношении жителей села Великогать Косовского уезда Полесского воеводства ночью 22 ноября 1922 года. По информации советского наркома по иностранным делам, «22 ноября, в 1 час ночи, комендант старовольского постерунка в Коссовском уезде и 2 вооружённых полицейских ворвались в дом крестьянина д. Великогать Ив. Басаля, 60 лет, разбудив всех спящих, стали требовать, чтобы старик указал им, где скрывается один из его родственников, недавно арестованный полицией и, по-видимому, убежавший от полицейского конвоя. Не получив от допрашиваемого нужных сведений, полиция стала его истязать с целью получить нужные сведения. Заступившуюся с плачем и мольбами за мужа 62-летнюю жену его Праскеду полиция наконец послушала и бросила бить мужа, а стала бить её. Не добившись ничего, полицейские ушли, захватив с собой два десятка яиц, масло и 4 куска полотна. Спустя некоторое время, по-видимому, подкрепившись, те же полицейские пошли в другую хату, к гр. Ульяне Савви, с тем чтобы узнать, где её муж. Не получив удовлетворительного ответа, начали бить её. Смертельно перепуганная сестра мужа выбежала на улицу и стала кричать о помощи. Выскочивший за нею комендант за косу приволок её по земле в хату и, схватив первую попавшуюся палку, стал бить её, разбив до крови голову и руку. Мать девушки, старуха 68 лет, видя истязание своей дочери, взмолилась за неё. Озверевшие окончательно полицианты набросились на неё, стали бить и топтать старуху ногами. Когда несчастная потеряла сознание, полицейские стали окатывать её холодной водой. Это – рядовой случай обращения польской полиции с белорусскими и украинскими крестьянами» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 55),[1] – подчёркивалось в ноте Г.В. Чичерина.
В советской дипломатической ноте также приводился яркий пример полицейского произвола в отношении белорусского гражданского населения Дисненского уезда. По информации советского наркома по иностранным делам, в Дисненском уезде «при допросе агентами полиции… арестованных белорусов Паратшо, Михасевича и их родственников, обвиняли, между прочим, в государственной измене и десятилетнего ребёнка. При допросе допрашиваемых подвергали пыткам, защемляли руки в двери, ноги вязали и били по ягодицам, между пальцами вкладывали шестигранные карандаши, вынимали половые органы, оттягивали и били линейкой. Битьём в зубы и головой о стену занимался комендант дисненской уездной полиции г. Лиходжевский. После таких пыток держали несколько дней под арестом, не пуская к доктору, а затем по одному отпускали домой, предупреждая, что если будут жаловаться, то арест повторится» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 56)[2]. Приводимые в ноте подробности свидетельствуют о том, что значительная часть служащих польской полиции и органов безопасности отличалась ярко выраженными садистскими наклонностями…
Акцент советской дипломатической ноты на вопиющий произвол польской полиции в отношении белорусского населения вполне соответствовал и настроениям белорусских депутатов польского сейма. Так, например, в обращении Белорусского посольского клуба польского сейма о пытках арестованных польской полицией в Западной Белоруссии от 14 декабря 1923 года говорилось о том, что «в наш клуб постоянно поступают жалобы населения «Восточных кресов» на дикие избиения арестованных и постоянные издевательства над ними со стороны полиции… Для того, чтобы выбить нужные показания, политическая и криминальная полиция прибегает к средневековым способам издевательств над арестованными. Непрерывные избиения подозреваемых полицией стало систематическим явлением. Население проникается ненавистью по отношению к палачам-полицейским, а также по отношению ко всему польскому, включая польский язык и польскую письменность… Избиения и мучения арестованных и содержание невиновных в тюрьмах в течение длительного времени создают на территории «Восточных кресов» атмосферу бесправия и полного произвола со стороны государственной полиции. Мы призываем правительство, – говорилось в обращении депутатов польского сейма, – немедленно подать сейму объяснения в вопросе об избиениях арестованных государственной полицией и приступить к реализации необходимых мер с целью прекращения полицейского произвола» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 50)[3]. Однако каких-либо серьёзных последствий данное обращение не имело.
Большое внимание в ноте Г.В. Чичерина было уделено и различным методам колонизации белорусских и украинских земель, которые широко практиковались польскими властями. В частности, в ноте обращалось внимание на то, что «в своём стремлении колонизировать восточные кресы и Восточную Галицию польские власти применяют метод военно-постойной повинности. Размещённый в этих округах польский солдат, преимущественно из центральной Польши, смотрит на них как на завоёванные «его кровью» «варварские страны», с населением которых стесняться вовсе не следует. Нужно ли говорить, что эти польские солдаты чрезвычайно мало обращают внимания на принятые польским обязательства по отношению к национальным меньшинствам. Подтверждением этому могут служить данные о злоупотреблениях солдат 26-го уланского полка, размещённого близ м. Городея Несвижского уезда. Со времени расквартирования в м. Городея и его окружности 26-го уланского полка местное население начало страдать от нападений, насилий и издевательств со стороны солдат. Солдаты собирают с поля хлеб, выкапывают корнеплоды, часто пользуясь оружием и грозя сжечь дома и хаты, обливши их керосином. Польские власти на все эти бесчинства не обращают внимания, и жалобы населения на беззакония, творимые солдатами, остаются без результатов» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 56)[4] – говорилось в ноте Г.В. Чичерина.
Любопытная оценка в ноте советского наркома давалась польской колонизационной практике в виде осадничества и его социальным последствиям. По словам советского наркома по иностранным делам, «колонизаторская политика польского правительства восточных окраин Восточной Галиции проводится путём ещё так называемого осадничества. Свободные земли в этих окраинах предоставляются особо отличившимся бывшим чинам польской армии. Осадники образуют замкнутый круг лиц, враждебный местному населению. Подобная политика приводит к тому, что местные крестьяне мстят пришельцам, уничтожают их постройки и, в конечном счёте, расплачиваются за это самым ужасным образом. Атмосфера взаимной ненависти, на почве которой происходят убийства, пожары, является следствием этой политики польских властей» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 57)[5].
В ноте Чичерина большое внимание было уделено и ярко выраженной дискриминационной политике польских властей в области образования на белорусских землях и в Восточной Галиции. В документе, в частности, указывалось, что «колонизаторская политика польского правительства не ограничивается осадничеством и системой открытых репрессий против национальных меньшинств и церквей, но стремится также захватить под своё влияние интеллектуальную жизнь национальных меньшинств. Повсеместно украинские и белорусские школы закрываются, следствием чего является растущая безграмотность среди населения… Сельские народные школы в Новогрудчине закрыты все, кроме одной; в Гродненщине осталась из существовавших ранее 153 только 1; В Виленщине из бывших ранее 200 осталось 36; в Полесье и Волыни закрыты все украинские школы. Кроме закрытия низших школ закрыт целый ряд учительских семинарий, как-то: в Свислочи, в Бурунах и др., и в Галицию было выслано 240 белорусских учителей якобы для прохождения краткого курса польского языка. Никто из этих работников на родину не возвратился… Сотни имеющих ценз и опыт белорусских учителей, не согласившихся уехать из Белоруссии, попросту выброшены из школ, а на их места водворены учителя из Восточной Галиции с гораздо меньшим педагогическим стажем, не знающие к тому же ни белорусского языка, ни местных условий…» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 58)[6]. По сведениям Г.В. Чичерина, 18 марта 1923 года в г. Холм польская полиция «терроризировала украинский учительский съезд, арестовав целый ряд учителей. Во Львове в 1923 году была закрыта учительская семинария…» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 58)[7].
Показательно, что глава советской дипломатии особо выделял многочисленные факты массовых нарушений прав православной церкви и православного населения в Польше. По его словам, «всякого рода насилия, захваты, разрушения религиозных памятников – всё это является обычным в практике польских властей. Эти явления настолько разительны, что даже белогвардейская эмигрантская пресса, симпатизирующая современной польской государственности, систематически отмечает с горечью и раздражением факты неслыханных гонений и притеснений православной церкви в Польше» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 57)[8].
В числе конкретных примеров Чичерин указал на то, что на Холмщине из 300 с лишним православных приходов к 1924 году осталось только 28 и что на территории Западной Белоруссии в начале 1920-х годов польской администрацией были конфискованы десятки православных церквей; в частности, только на Виленщине с 1919 по 1923 годы были отобраны «кафедральный собор, Благовещенская, Андреевская, Военно-Госпитальная, Тюремная, Михаило-Архангельская, Антокольская, Кладбищенская, церковь Марии Магдалены с монастырём и 7 домовых церквей» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 56)[9].
Впрочем, реальная ситуация на западнобелорусских землях была даже хуже. По данным протоиерея Гродненской епархии о. Иоанна Корчинского, к сентябрю 1923 года только на территории Гродненской губернии было закрыто 3 монастыря, включая Красностокский, Супрасльский и Жировицкий монастыри, а также огромное число церквей. В частности, только в Гродненском уезде было закрыто 6 церквей; в Сокольском уезде было закрыто 5 церквей; в Белостокском уезде – 8 церквей, в Бельском уезде – 29 церквей, в Волковысском уезде – 9 церквей; в Слонимском уезде – 6 церквей и в Брест-Литовском уезде – 6 церквей, при этом по некоторым уездам, в частности, по Кобринскому уезду, данные отсутствовали (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 43)[10].
Однако польские власти не просто закрывали православные церкви, но и часть из них активно переделывали в костёлы. Так, по сведениям гродненского епископа Владимира, к сентябрю 1923 года «поляки забрали всего в Гродненской епархии более 50 церквей в костёлы. Из этого числа только 5-6 были когда-то костёлами… В настоящее время осталось православных церквей, не отнятых поляками, около 100…» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 44)[11].
Оценивая ярко выраженную антиправославную политику польских властей, глава советской дипломатии констатировал «безобразные оргии разрушения: реликвии и церковные ценности подвергались самым беспощадным уничтожениям, не щадились при этом предметы, ценные с точки зрения художественно-археологической…» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 57)[12]. Несколько парадоксальным в этой ситуации выглядело то обстоятельство, что в роли защитника православной церкви странным образом оказался один из ведущих представителей большевистского руководства СССР, которое в то время проводило ярко выраженную антицерковную и особенно антиправославную политику. Шляхетские причуды и выкрутасы польской внутренней политики приводили порой к самым непредсказуемым результатам…
В заключение Г.В. Чичерин в очередной раз обращал внимание польского правительства на «полное игнорирование ст. VII Рижского договора» и напоминал, что «строгое и неуклонное соблюдение ст. VII Рижского договора является необходимым условием для установления добрососедских отношений, столь необходимых обоим народам» (Польша – Беларусь (1921-1953) 2013: 59)[13] .
Разумеется, официальная Варшава предсказуемо не вняла очередным призывам и настойчивым увещеваниям советского наркома. Наоборот, политика дискриминации восточнославянского населения в Польше резко усилилась в 1930-е годы, когда она стала быстро приобретать формы явного этноцида. Собственно говоря, польская элита с самого начала не была заинтересована в установлении упомянутых Чичериным «добрососедских отношений», поскольку в своей политике по отношению к СССР ведущие варшавские политики исходили из доктрины «прометеизма», предполагавшего в качестве своей главной цели ликвидацию и расчленение СССР и Советской России на ряд мелких псевдогосударственных образований, которые должны были быть поставлены в зависимость от Польши.
Варшавские идеологи прометеизма, являвшиеся по совместительству и видными представителями польской политической элиты, стремились в первую очередь к разделению Советской России, позже СССР, «по национальным швам», к отбрасыванию России к историческим границам XVI века, а также к существенному расширению сферы политического и экономического влияния Польши на востоке путём создания федерации в составе Финляндии, балтийских государств, Белоруссии, Украины, а также крымского и казачьих государств и союза государств Кавказа.
Для достижения этих амбициозных целей идеологи прометеизма предполагали использовать как национальную эмиграцию, так и сепаратистские круги в национальных республиках внутри Советской России, отводя Польше роль главного координатора в будущей федерации государств-лимитрофов (Симонова 2020)[14]. Именно по этой причине в Варшаве с явной заинтересованностью восприняли приход к власти в Германии нацистов в январе 1933 года, всерьёз рассчитывая на нацистский Берлин как на потенциального союзника в противостоянии с СССР и Чехословакией.
Показательно в этой связи, что уже 26 января 1934 года была подписана польско-германская декларация о мирном разрешении споров и неприменении силы. «Особенности её построения указывали на то, – отмечает основательно изучивший данный вопрос российский историк С.В. Морозов, – что это был скрытый наступательный союз, о чём свидетельствуют данные о заключении секретного договора между Гитлером и Пилсудским 25 февраля 1934 года… Заключение формального соглашения позволяло пилсудчикам участвовать в «восточных» планах Германии против СССР…» (Морозов 2006: 44)[15]. Не менее показательно и то, что очень многие из практических наработок теоретиков польского «прометеизма» позже взяло на вооружение руководство нацистской Германии.
После столь далекоидущих польско-немецких договоренностей 1934 года в отношениях между двумя странами наступил настоящий «медовый месяц»; в Польшу, в частности, в это время совершил продолжительный и весьма содержательный визит министр пропаганды Третьего рейха Й. Геббельс, которого его польские собратья по пропагандистскому ремеслу встретили как друга и единомышленника… У Геббельса и его польских коллег в это время оказалось очень много общих тем для обсуждения.
***
Известный польский политик, мыслитель и общественный деятель Роман Дмовский ещё в 1931 году весьма критически оценивал современную ему польскую внутреннюю политику, характеризуя её как «грустную картину варварства и глупости» (Dmowski 1931: 305)[16]. В огромной степени политика межвоенной Польши в отношении собственных национальных меньшинств способствовала краху межвоенного польского государства в сентябре 1939 года. «Ориентация польского правительства на решение белорусской проблемы путём ассимиляции белорусов оказалась противоречащей интересам государства… Не только советская пропаганда, но и практическая политика польских властей усиливали среди местного населения тенденции радикальной антигосударственной оппозиции» (Mironowicz 2007: 125)[17], – обоснованно констатирует современный польский историк из Белостока Евгений Миронович.
Ликование населения Западной Белоруссии и Западной Украины, хлебом и солью встречавшего части Красной Армии в памятный день 17 сентября 1939 года, было закономерным итогом национальной политики Варшавы в течение всего межвоенного периода. «Планы Варшавы относительно своих восточных окраин так и не были реализованы: ей не удалось абсорбировать население «восточных кресов», – подводит итог польской национальной политике в межвоенной период О.Р. Айрапетов. – Когда в 1939 году польское государство рухнуло как карточный домик, оказалось, что из 13 миллионов населения перешедших к Советскому Союзу территорий Западной Украины и Западной Белоруссии только 1 миллион были поляками…» (Айрапетов 2024: 375)[18].
ЛИТЕРАТУРА
Айрапетов О. История внешней политики Советского государства 1918-1941. Том 1. Москва: Кучково поле, 2024.
Морозов С.В. Польско-чехословацкие отношения 1933-1939. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук. Москва, 2006.
Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). Ф. 325. Оп. 1. Д. 177.
НАРБ. Ф. 325. Оп. 1. Д. 128.
НАРБ. Ф. 4 п. Оп. 1. Д. 14700.
Польша – Беларусь (1921-1953). Сборник документов и материалов. 2-е издание. Минск: Беларуская навука, 2013.
Симонова Т.М. «Прометеизм» в польском сознании: теория и практика // Польша в борьбе за Восточную Европу 1920-2020. Москва: Кучково поле, 2020
Шевченко К. Славянский треугольник. Альянс Варшава-Москва и Пражская весна 1968 года. Минск: Колорград, 2022.
Dmowski R. Swiat powojenny i Polska. Warszawa, 1931.
Mironowicz E. Białorusini i Ukraińcy w polityce obozu piłsudczykowskiego. Białystok, 2007.
[1] Там же. С. 56.
[2] Там же.
[3] Там же. С. 50.
[4] Там же. С. 56.
[5] Там же. С. 57.
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Там же. С. 57.
[9] Там же.
[10] Там же. С. 43.
[11] Там же. С. 44.
[12] Там же. С. 57.
[13] Там же. С. 59.
[14] См. Симонова Т.М. «Прометеизм» в польском сознании: теория и практика // Польша в борьбе за Восточную Европу 1920-2020. Москва: Кучково поле, 2020.
[15] Морозов С.В. Польско-чехословацкие отношения 1933-1939. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук. Москва, 2006. С. 44.
[16] Dmowski R. Swiat powojenny i Polska. Warszawa, 1931. S. 305.
[17] Mironowicz E. Białorusini i Ukraińcy w polityce obozu piłsudczykowskiego. Białystok, 2007. S. 125.
[18] Айрапетов О. История внешней политики Советского государства 1918-1941. Том 1. Москва: Кучково поле, 2024. С. 375.
