Смыслом любого национального движения является укрепление национального самосознания и, в идеале – создание собственного национального государства. Исключением не являются балканские народы, после османского нашествия оказавшиеся в разных государственных образованиях и для которых религия оставалась главным идентификационным признаком. Сербская революция 1804-1815 гг. стала самым значимым событием в балканской истории, в ходе которого сербы силой духа и оружия при поддержке России завоевали себе право создания автономии в рамках Османского империи. Однако одновременно из европейских потрясений, связанных с наполеоновскими войнами, явным победителем выходит Австрия, на Венском конгрессе поддержанная Великобританией в противовес России и Сербии. Последняя для Лондона становится неизменным объектом подозрения в связи с религиозной и славянской солидарностью с русскими. Австрия после 1815 г. получает неизменную поддержку Британии и сама в свою очередь становится «опорой католицизма» и главным защитником Римской курии. Вена в 1817 г. запрещает католикам Далмации, Боснии и Герцеговины и Славонии, находящимся под ее управлением, использовать сербскую кириллицу, что, по определению сербского академика Милорада Экмечича, «произвело тектонический разлом в культуре католиков и православных в направлении их разделения во всех видах общественной деятельности»[1]. После Сербской революции на международной повестке дня остро встал по сей день нерешенный Восточный вопрос, однако ключевым изменением стало вовлечение балканских народов в соперничество великих держав, использующих «малые балканские нации» как инструмент продвиджения своих интересов. Европейские революции 1848 г., поражение России в Крымской войне (1853-1856), создание Италии (1860), Германии (1871), окончание русско-турецкой войны и Берлинский конгресс (1878) изменили геополитическую архитектуру Европы. Венский двор, в 1867-1868 гг. создавший с Венгрией причудливую «двойную монархию», пришел доктрине, согласно которой все потери на западе следует компенсировать приобретениями на востоке Европы[2].
Венгрия, со своей стороны, усилила нажим на славянское население в своем составе, начав жесткую политику мадьяризации, не предоставив хорватам ни подобия автономии. Сабор в Загребе не располагал атрибутами народного представительства. Был, по сути, лишь бан – экспонент венгерско-австрийской гегемонии. Во всех вопросах социальной сферы хорватская политика проходила в кильватере решений венгерских властей, во всем поддерживая последних. Тогда хорватская национальная идентичность выражалась в основном в религиозной сфере и в «особой государственности», вне рамок которой оставались нижняя Славония[3] (жупании Вука, Пожега и Срем), а также Риека с Приморьем. Правашская газета «Hrvatsko pravo» назвала «предателями» тех, кто с хорватской стороны поставил свою подпись под соглашением с венграми, «поскольку теперь Хорватия превращается просто в венгерскую провинцию», «сила Хорватии сведена к нулю. Венгрия присвоила себе право вести в Хорватии такую экономическую, финансовую… политику, которая всецело отвечает интересам Венгрии, а силы хорватского народа используются, исчерпываются и практически уничтожаются…»[4]. Однако в итоге венгры преуспели лишь в одном – хорватская интеллигенция разуверилась в том, что она может защищать свои национальные права на латинском языке и на основе феодального средневекового законодательства. Поскольку хорватское дворянство проживало среди крестьянского населения как иностранные колонисты и находилось вне процесса национального возрождения (за редчайшим исключением), то единственным выходом для хорватов стало представляться выдвижение новых идей, способных выполнить функцию идеологической консолидации населения и новой силы вне круга устоявшейся системы.
Одновременно Вена, с одной стороны, начинает на своих подвластных славянских территориях эксперименты по этноинженерингу согласно формуле «нация – это объединение на основе языка», т.е. создает модель национальной идентичности, формирующейся в сфере языка и культуры, а не государственной независимости и суверенитета. С другой стороны, Венский двор начал реализовывать политику строительства «католического гражданского общества», при этом верующие других конфессий выделялись в отдельную категорию «государства в государстве», а католический прозелитизм получил мощный импульс.
Политический ренессанс Хорватии и Славонии начался в 30-х – 40-х гг. XIX в., хорватское возрождение стало одним из самых поздних среди славян (позже – только болгары), хорваты от чехов переняли идеи «национальных будителей», имевших укорененную традицию в народе. Отличительной чертой всех хорватских государственно-правовых программ второй половины XIX – начала ХХ в. независимо от партийной принадлежности, начиная от проектов ревизии австро-венгерского Соглашения, в основе своей выражали умеренные или радикальные формы одной и той же государственно-правовой доктрины, которые впоследствии органично перетекли в проекты устройства югославянского союза[5].
Если сербы в этот период приступили к созданию политических партий, то для католиков хорватов первыми массовыми организациями стали церковные. Новая идея – культурного югославянского единства – получила распространение в интеллектуальных кружках, особенно вокруг Джаковского епископа Штроссмайера и стала важным элементом формирования хорватского национального самосознания, однако ей не удалось охватить широкие крестьянские массы и городские слои. Следующей появилась магическая формула Анте Старчевича и его Партии права о средневековом хорватском государстве, охватывающем практически все Балканы, и сербах как подчиненной «породе». Девизом Старчевича стало «Хорватии нужны только Бог и хорваты». Сербский идеолог Йован Дучич считал, что Партия права А.Старчевича являлась левым флангом Народной партии Штроссмайера, различия в целях у них не существовало[6]. Отметим мистический симбиоз юриста Старчевича и католического прелата: адвокат Старчевич привнес «дух легитимности» (и пустой, но опасной риторики, вводящей патологическую ненависть к сербам), епископ Штроссмайер черпал национальные цели хорватского народа также исходя из древнего «исторического права». Среди главной цели хорватской политики выделяется расширение границ хорватов и охват ими территорий, которые никогда в истории им не принадлежали. И если Штроссмайер этническую границу хорватов видел на реках Врбас и Плива, то Первый общехорватский католический конгресс, о котором будет речь ниже, сдвигает ее на всю Боснию и Герцеговину[7].
В целом после Берлинского конгресса произошел синхронизованный переход правашей и римско-католической иерархии на позицию безусловной поддержки австрийской власти. Оккупация Боснии и Герцеговины стала «долгожданным призом» и переломным моментом для обеих сторон. Праваши и римско-католическая иерархия осуществляли единую цель: хорватизация и католицизация пространства Боснии и Герцеговины, в связи с этим нуждались во взаимодействии, органично дополняя друг друга. Праваши пропагандировали идею «политического хорватства», церковные круги делали акцент на усиление религиозного сознания «хорватов как оплота христианства». Прочный фундамент тесных отношений между правашами и клерикальными кругами, точнее, уверенный дрейф правашского движения в сторону римско-католического фундаментализма, был усилен деятельностью Сараевского архиепископа Йосипа Штадлера (Йосипа Стадлера), немца по происхождению. Правашизация и клерикализация хорватской политики рука об руку шла с противопоставлением местных римокатоликов сербской национальной идее.
Однако в массах эти идеи не находили отклика, современники отмечали: «Людям было смешно слышать от правашей о том, что нужно все похорватить, в действительности встречаясь с дном, в которое скатилась наша интеллигенция за время куэновщины[8]». В общественных местах не существовало надписей на народном языке, на железных дорогах венгерский язык вытеснил хорватский, проник в финансы, оборону, лесное хозяйство и мореходство. В Загребе возникла колония из нескольких тысяч венгров, тогда как «праваши с упорством, достойным лучшего применения, продолжали настойчиво твердить о «старой славе», о похорвачивании сербов»[9]. Многие представители «хорватского возрождения» констатировали, в «Славонии до 1867 г. имя хорватское было зазорным»[10].
Хорватия получила возможность соединиться со Славонией только после императорского рескрипта от 8 января 1881 г., согласно которому территория демилитаризованной Военной Границы, состоящей из 6 округов (Личко-оточский, Огулинско-слуньский, Баньский, Градишский, Бродский и Петраварадинский) объединялась с Хорватией и Славонией в венгерскую административно-территориальную единицу Королевство Хорватия и Славония. Таким образом, после ликвидации в 1881 г. Военной границы Королевство Хорватия и Славония было расширено на значительную часть сербского этнического пространства, поскольку в середине XIX в. население Военной Границы, в совокупности насчитывающее примерно 673 000 человек, на 90% состояло из сербов[11].
В конце XIX – начале ХХ в. Королевство Хорватия и Славония являлось одной из наиболее экономически отсталых территорий Австро-Венгерской монархии. В 1900 г. 84 % населения были крестьянами[12]. В социальном отношении хорватские земли, прежде всего, Загорье, буквально зависли над пропастью: экономическая катастрофа неумолимо дом за домом разоряла крестьян. Публицисты того времени так характеризовали ситуацию: «иностранец, заклятый враг нашего рода, надменный венгр или лукавый немец, скупает земли наших крестьян и заселяет их, строит себе школы и вытесняет хорватов из Хорватии»[13]. Как отмечает современный хорватский исследователь И.Ковачич, население «буквально увязло в векселях и ипотеках, крестьяне стали рабами капиталистических банков и ростовщиков»[14]. Хорватский сабор, отмечалось в газетах, «превратился в пародию на парламентаризм, Куэн Хедервари правит Хорватией как суверен, он подчинил себе все оппозиционные партии, организовал местное управление так, что оно полностью оказалось в зависимости от венгерской власти…»[15]. Слаборазвитая индустрия, значительную часть которой занимали иностранные предприятия с венгерским капиталом, не могла вместить всех нуждающихся в заработках, и около одной десятой части населения вынуждено было переселиться в экономически более развитые страны. В целом в период с 1900 по 1914 гг. из Хорватии и Славонии за границу (преимущественно в США) переселилось около 230 000 человек[16]. Хорватская аристократия была в подавляющем большинстве онемечена. Торговцами в основном были иностранцы, значительная часть торговли и предпринимательства были сконцентрированы в руках у сербов из Хорватии, Славонии, Военной Границы и Приморья, хорватский капитал был инонацинациональным. В 1895 г. газета «Народне новине» отмечала, что из 50 000 населения Загреба «едва ли 20 % происхождением хорваты и сербы, добрых 4/5 – словенцы, чехи, немцы, но больше всего – венгерских евреев», этим объясняется «причина, по которой большинство населения города связывает хорватский язык с неволей и прислуживанием, оно не знает тонкостей и выражений народного языка, тем более едва ли имеет понятие о народном духе; ему не только совсем чужды народные обычаи, но и сам способ народного мышления и чувства»[17]. Таким образом, буржуазии как носителя культуры и прогресса на хорватских землях не существовало она, в основном, была иностранной, поэтому из ее рядов не могла выйти предпринимательская элита, способная стать катализатором процесса модернизации общества.
Правашство в 90-х гг. XIX в. начало раскалываться, «свободной интеллигенции становилось все меньше, всюду царили отчаяние, пустота и малодушие»[18]. Указанные недостатки являлись системными особенностями хорватского национального возрождения и институтов хорватского национального движения, начавшегося в 1790 г. на принципах религиозной и государственной идентичности, за которые хорваты боролись путем отстаивания прежних феодальных прав. И если до конца XIX в. хорватские политические круги требовали, чтобы хорватов признали хорватами, то теперь было необходимо, чтобы хорваты в самом деле стали таковыми по духу и культуре. Иными словами, если до этого момента было создано политическое хорватство, то далее было необходимо создать культурный тип хорватства.
К началу ХХ вв. вектор общественно-политической жизни Хорватии и Славонии разделился на три направления: либерально-демократическое, эксклюзивистски-хорватское и католическое движение, организованное римско-католической церковью. Основная борьба развернулась между первым и двумя последующими направлениями, политические течения, направленные на утверждение хорватской национальной исключительности шли рука об руку с движениями клерикального характера.
Несмотря на выдвижение к началу ХХ в. некоторых представителей светской интеллигенции, в общественной жизни роль духовенства по-прежнему оставалась решающей. Современный хорватский историк С. Трогрлич отмечает, что клир контролировал просвещение, общественные организации национального характера и избирательный процесс[19]. Единственным влиятельным представителем политических интересов хорватского народа на рубеже веков, подчеркивает современный хорватский историк, академик Ю.Кришто, являлась католическая церковь[20]. Католическая церковь была генератором, инициатором и двигателем общественной жизни, католический клир со свойственной ему твердостью и энергией формировал политическую стратегию. Константой оставалась идея Анте Старчевича о «хорватских территориях» и «нейтрализации» сербского фактора.
Распространение к началу ХХ в. в европейских странах либерализм и неразрывно связанный с ним антикатолицизм заметно ослабили положение римско-католической церкви. Большинство представителей клира, столкнувшись с этим явлением, не знало и не могло знать, как следует реагировать на это новое явление. Но сторонним наблюдателем попыток низвести ее влияние в обществе церковь не осталась. В условиях наступления либеральных движений, названных представителями католической иерархии «изощренными спекуляциями идеальными понятиями просвещения, прогресса и свободы»[21] она предприняла «контрнаступление». Новые идеи должны были обрести практическое применение, и этой цели был подчинен Первый общехорватский католический конгресс (Загреб, сентябрь 1900 г.).
Продолжение следует…
[1] Екмечић М. Дуго кретање између клања и орања. Историја Срба у Новом веку 1492-1992. 2, допуњено издање. Београд: Завод за уђбенике (Београд: Едит принт), 2008. С. 201.
[2] Там же. С. 206.
[3] Королевство Хорватия в составе трех небольших округов в 1102 г. вошло (буквально это была продажа) в состав Венгрии и с этого времени, до создания независимого Государства Хорватия в апреле 1941 г., не обладало собственной государственностью. Однако в составе короны св. Стефана оно получило преимущественно сербскую область Славонию. Королевство Хорватия и Королевство Славония административно разделялись территорией сербской Военной Границы (более трети территории современной Республики Хорватии), подчинявшейся, равно, как и Далмация, напрямую Вене. Славония и Далмация в XIX в. практически не имели хорватской идентичности.
[4] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»).Књ. 1. С. 138.
[5] Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С. 86.
[6] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С.33.
[7] Екмечић М. Указ. Соч. С. 297.
[8] Куэн Хедервари – бан Хорватии, Славонии и Далмации с 1883 по 1903 гг.
[9] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С. 84.
[10] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С. 75.
[11] Božić I., Čirković S., Ekmečić M., Dedier V. Istorija Jugoslavije. Beograd, 1972. S. 227.
[12] Ibid. S. 356.
[13] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад, 2005. Књ. 1. С. 78.
[14] Kovačić I. Senj u hrvatskom narodnom pokretu godine 1903/4. // Senjski zbornik. Senj, 1993. № 20. S. 140.
[15] Kovačić I. Op. Cit. S. 142.
[16] Božić I., Čirković S., Ekmečić M., Dedier V. Op. Cit. S. 356.
[17] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С. 92.
[18] Цит. по: Берић Д. Хрватско праваштво и Срби. Нови Сад: «Orpheus», 2005 (Нови Сад: «Артпринт»). Књ. 1. С. 109.
[19] Trogrljić S. Katolička crkva u Istri pred izazovom nacionalnih, socijalnjh i idejnih podjela (kraj 19. i početkom 20. stoljeća)//Časopis za suvremenu povijest. Zagreb, 2002. Br. 2. S. 476.
[20] Krišto J. Dalekosežne posljedice… S. 7.
[21] Korenić S. Prvi hrvatski katolički sastanak održan u Zagrebu dne 3., 4. i 5. rujna godine 1900. Zagreb, 1900. S. IX-XI.
