Великая Отечественная война является, пожалуй, самым эмоционально сильным местом памяти на большинстве территорий бывшего СССР. Она задела практически каждую семью, что сформировало семейную историческую память о войне. Также память о войне поддерживало государство путём установки мемориалов, парадов Победы, большого количества художественных произведений и т.д. В итоге в обществе сложился консенсус в отношении того, как оценивать события войны. Причём, этот консенсус был не навязанный государственными органами, а вполне естественный, т.к. стремление государства зафиксировать память о войне и отдать дань уважения тем, кто воевал, а также помнить тех, кто погиб, соответствовало общественному запросу. Естественно, память о войне отличалась в различных регионах СССР. Если западная часть бывшего Советского Союза познала и бои, и оккупацию, то восточная часть представляла собой тыл, который поставлял оружие и людей для фронта, в который эвакуировалось производство, наука и культура, который лечил раненных и поддерживал воевавших. Также надо помнить, что отдельные группы советских граждан не разделяли общую память, поскольку они получили другой опыт во время войны, например, сотрудничая с оккупантами. Тем не менее, эти группы были достаточно маргинальны в рамках большой страны и не слишком стремились афишировать свою историческую память.
После распада СССР общая память о войне никуда не делась. Но она стала подвергаться серьёзному давлению новых национальных элит постсоветских государств. Новые элиты начали быстрый поиск обоснования текущей государственности. Обоснование должны было быть героическим, чтобы им можно было гордится. Поскольку немцы во время войны создавали националистические формирования из советских граждан или поддерживали националистические организации на оккупированных территориях, ряд новых постсоветских элит стал использовать память о коллаборационистах и сторонниках нацистской Германии как указание на борьбу за собственную национальную независимость. Но в большинстве случаев эта концепция не стала мейнстримом для общества.
Другой вариант эксплуатации исторической памяти в национальных постсоветских целях базировался на использовании сложившейся исторической памяти, которая подверглась коррекции, исходя из текущей необходимости. В этом случае события войны локализировались, пропаганда основное внимание обращала на бои на «нашей национальной» территории, а такие же бои тех же советских солдат на соседних территориях, входивших в тот момент в состав единой страны, представлялись в лучшем случае фоном для «нашей национальной» истории. В постсоветское время возникла и ещё одна проблема – корректирование смыслов прошлого. Дело в том, что СССР часто называли Россией или Советской Россией, советских людей – русскими, неважно, какого этнического происхождения они были. Это достаточно ярко отразилось и в период войны – немцы напали на Россию, русский солдат дошёл до Берлина… Множество таких высказываний существует вполне естественно и большинству абсолютно понятно, о чём в данном случае идёт речь. Но растаскивание памяти о войне по национальным концепциям истории вступает в противоречие с коллективной исторической памятью. Там, где у участников и очевидцев события были Россия и русские, у их потомков, вооружённых новыми постсоветскими тенденциями поиска отличного от соседнего «своего национального» прошлого, возникает проблема более серьёзной привязки событий ушедшей эпохи к локальной территории. Если этого сделать не получается, можно использовать другую методику – заменить упоминание русскости на упоминание советскости. В ряде случаев это объяснимая тактика, но есть некоторые сюжеты, которые, подвергнувшись подобной обработке, теряют суть. Ведь, если упоминать, что, например, русские не раз воевали с немцами, то это утверждение вполне обоснованно. А если заменить в данном случае русских на советских, то возникает проблема. Помимо Великой Отечественной с некой натяжкой можно вспомнить интервенцию времён гражданской войны в России. Т.е. в некоторых случаях упоминание русскости указывает на более широкий культурно-цивилизационный контекст, на контекст единства исторического, которое не ограничивается лишь советским периодом. Определение себя как русских во время войны было у людей разной этнической принадлежности. В качестве примера уместно вспомнить фразу «Русские не сдаются!», которую перед лицом смертельной опасности произносили люди разного этнического происхождения. И в этом смысле русский и советский различаются тем, что русский – это принадлежность к исторически сложившейся культурно-цивилизационной общности, а советский – принадлежность к новой специфической общности. Во время войны с внешним врагом принадлежность к исторической общности была доминирующей.
В Белоруссии сложно встретить человека, для которого Великая Отечественная война является не таковой, а советско-немецкой или попросту Второй мировой. Тем не менее, пропаганда иногда расставляет акценты таким образом, что общая память о войне национализируется, или корректируется. Из памяти о войне убираются те маркёры, которые были естественны в период войны, заменяясь синонимами или близкими по сути терминами. Причём, такие замены происходят не только в конструировании общих рассуждений, но и при передаче конкретных цитат. Цитата – это не перифраз, это передача информации в том виде, в котором она появилась. Но, если цитата не совсем совпадает с текущим идеологическим курсом, тем хуже для цитаты. Её корректируют.
Например, это произошло с цитатой из написанной в 1974 г. книги Бориса Васильева «В списках не значился». Книга повествует о молодом офицере, прибывшим на службу в Брестскую крепость накануне войны. Он продержался в крепости до апреля 1942 г. Когда он вышел из развалин, и немцы спросили, как его зовут, он ответил: «Я – русский солдат»1.
В 1975 г. появился одноимённый спектакль, а в 1995 г. режиссёром А. Малюковым был снят художественный фильм, который так и назывался «Я – русский солдат».
После распада СССР термин «русский» стал относиться лишь к Российской Федерации. Это произошло не сразу, но новые локальные элиты, конструируя собственное прошлое, постепенно выдавливали массовые представления о культурно-цивилизационном единстве, оставляя в отношении прошлого лишь упоминания принадлежности к общности в рамках государства, т.е. о советскости.
Это повлияло и на цитаты из художественных произведений, которые заменялись на более идеологически выдержанные, демонстрирующие дистанцию от жителей других государств бывшего СССР, в первую очередь от России.
Например, на сайте Белорусского государственного университета «Герои БГУ» рассказывается об обороне Брестской крепости. В тексте упомянут и эпизод о последнем защитнике Брестской крепости, описанный в книге Б. Васильева, когда вышедший из развалин боец произносит: «Я – русский солдат». Но авторы сайта изменяют цитату. Неизвестный боец в трактовке сайта говорит: «Я – советский солдат»2. При этом, в статье указывается, что такую легенду рассказывают в музее Брестской крепости.
На сайте российского детского журнала «Наш Филиппок» со ссылкой на ту же легенду, рассказанную в том же музее Брестской крепости, указывается цитата, в которой речь именно о русском, а не о советском солдате3 (В журнале, кстати, дублируются с текстом сайта Белорусского государственного университета целые абзацы).
Возникает вопрос, зачем сайт Белорусского госуниверситета подкорректировал легенду? Ведь у Б. Васильева упоминается именно русский солдат. Да и сам автор «В списках не значится» не был до конца уверен в том, что история о последнем защитнике была в самом деле, но в конце своей повести от снова напомнил именно о русском солдате: «Историки не любят легенд, но вам непременно расскажут о неизвестном защитнике, которого немцам удалось взять только на десятом месяце войны. На десятом, в апреле 1942 года. Почти год сражался этот человек. Год боев в неизвестности, без соседей слева и справа, без приказов и тылов, без смены и писем из дома. Время не донесло ни его имени, ни звания, но мы знаем, что это был русский солдат»4. Т.е. из легенды, переданной Б. Васильевым, была сделана ещё одна легенда путём корректировки легендарных слов неизвестного (легендарного или реального?) солдата, поскольку документально это событие так и не подтверждено.
Легенда о последнем защитнике Брестской крепости возникла не на пустом месте. Не имея подтверждения в письменных источниках, она стала известна по воспоминаниям. Эту историю рассказал старшина А. Дурасов, попавший в плен в первые дни войны. Он говорил с брестским скрипачом З. Ставским, который непосредственно присутствовал при выходе бойца из крепости. З. Ставского немцы использовали как переводчика. Со слов скрипача, неизвестный солдат сказал следующее: «Я был один, и я вышел только для того, чтобы своими глазами посмотреть на ваше бессилие здесь, у нас, в России»5.
Если фраза передана правильно, тогда неизвестный солдат относил Брест к России. Естественно, не к России как к РСФСР, а к России как полному синониму Советского Союза. Но на сайте, посвящённом Бресту, со ссылкой на того же старшину Дурасова цитируется немного иная фраза: «Я один, вышел, чтобы увидеть то, во что я крепко верил и верю сейчас, ‒ в ваше бессилие»6. В итоге окончание фразы, указывающее на место, где происходит действие («здесь, у нас, в России»), почему-то удалено. Непонятно, что это ‒ просто невнимательность автора текста или сознательное игнорирование упоминания о России.
Вообще, коррекция представлений о том, почему та же Брестская крепость оказала такое серьёзное сопротивление, происходит постоянно. В частности, в 2011 г. в одном из репортажей белорусского телевидения в рассказе о Брестской крепости говорилось: «Тогда стояли на смерть. Чтобы сейчас можно было стоять под свой гимн ‒ символ Независимости». Вряд ли защитники Брестской крепости в 1941 г. умирали за символ современной белорусской независимости. Нет ни одного даже косвенного намёка на это. Тем не менее, в репортажах такие утверждения встречаются. Автор этого текста лично слышал в 2011 г. высказывание белорусского историка, делавшего доклад на одной из приводившихся в Минске конференций. Докладчик объяснял фразу Гитлера о том, что немцы при вторжении в Советский Союз открыли дверь, не зная, кто за ней. Белорусский историк однозначно заявил, что «за дверью был советский белорусский народ», но ведь Гитлер нападал на СССР, а не на Белоруссию, и бои шли не только в Белоруссии. Тем не менее, далее тот же историк заявил, что «целями нацистов являлись расщепление и оккупация белорусских земель». А один из российских белорусов в интервью белорусским телеканалам в 2010 г. заявил, что именно белорусы довели Гитлера до самоубийства7.
Оборона Брестской крепости, в силу расположения самой крепости на территории Белоруссии, автоматически повышает желание подменить мотивы защитников крепости, сузив их борьбой за территорию Белоруссии, и нагрузив современными, постсоветскими смыслами. Это, возможно, хорошо для национальной идеологии, но игнорирование оригинальных высказываний вряд ли можно назвать борьбой за историческую правду или сохранением исторической памяти. Это всего лишь историческая политика, когда прошлое выстраивается в нужном для современности виде. Да и, наверное, защитник Смоленска и освободитель Вязьмы, получивший контузию и написавший «А зори здесь тихие…» и «В списках не значился» Борис Львович Васильев лучше современных интерпретаторов понимал, что мог сказать врагам последний защитник Брестской крепости.
1Васильев Б.Л. В списках не значился // Юность. 1974. № 4. С. 65.
2Брестская крепость ‒ крепость-герой // Герои БГУ. Режим доступа: http://hero.bsu.by/brestskaya-krepost.html (дата обращения: 12.05.2022).
3Брестская крепость. Русские не сдаются // Наш Филиппок [архивная версия]. Режим доступа: https://web.archive.org/web/20201125143708/http://www.filipoc.ru/heroes/brestskaya-krepost-russkie-ne-sdayutsya (дата обращения: 12.05.2022).
4Васильев Б.Л. В списках не значился // Юность. 1974. № 4. С. 66.
5Смирнов С.С. Брестская крепость. М.: Детская литература, 1969. С. 239.
6Бешанов В.В. Я ‒ крепость. Ведём бой… // Brest-sv.com. URL: http://www.brest-sv.com/librery/histor/krepost/beshanov_6.html (дата обращения: 12.05.2022).
7Гронский А.Д. Способы национализации белорусской истории // Русский сборникXII. М.: Модест Колеров, 2012. С. 355 – 357.
