Некоторые детали, связанные с политикой Габсбургов в Боснии и Герцеговине
Попытка подчинения православной церкви в Боснии и Герцеговине
После упразднения Печской Патриархии в 1766 году православные епархии Боснии и Герцеговины перешли в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Епископами в этот период были в основном греки.
После захвата края Австро-Венгрией, Дабро-Боснийская, Зворникская и Захумско-Герцеговинская епархии согласно Конвенции о создании автономии (1880 г.) перешли из-под юрисдикции Константинополя в состав подконтрольной австрийским властям Карловацкой митрополии (кафедра – г. Сремски-Карловци).
Церковная организация теперь встраивалась в государственный аппарат. Кадровая политика епархий Боснии и Герцеговины теперь контролировалась соответствующими органами, а сами архиереи становились госслужащими, получавшими жалование из казны. [1]
Дабы не только обязанные правительству епископы становились верными исполнителями предначертаний власти, но и рядовое духовенство. Духовенство материально зависело от своих прихожан, то есть церковных общин, и поэтому власти предприняли меры, чтобы поставить и низшее духовенство в зависимое положение от правительства, выплачивая отдельным священникам субсидии.
Выплата субсидий (которые составляли от 100 до 1200 форинтов) ставилась в зависимость от лояльного отношения к властям, и если священник нарушал это правило, он немедленно терял право на субсидию. Душанич в монографии указывает, что в отчете Земельного правительства от 15 января 1897 года говорится, что в предыдущем году субсидию получили 139 священников на общую сумму 30 251 форинт (в среднем около 200 форинтов).
Однако, как пишет Томислав Кралячич в работе «Режим Каллаи», [2] «в православной церкви существовал институт церковной общины, в которой главную роль играли миряне, и которая издревле имела широкие автономные права… Тот факт, что в них решающее влияние имели лаики, придавал православной церкви народный характер и таил в себе опасность для режима».
Вообще, откровенно говоря, состоянию соборности пречанских сербов можно только позавидовать. И это – в условиях жизни под игом – вначале игом османско-фанариотским, затем – габсбургским. Уровень сознательности пречанских сербов был немыслим в иных формально православных державах.
Божо Мадьяр в работе «Движение сербов Боснии и Герцеговины…» [3] пишет, что право церковных общин автономно решать вопросы своей церкви и школьного образования, а также другие вопросы, представляющие интерес для сербского народа, в течение ряда лет настолько вошли в жизненную практику, что вплоть до прихода австро-венгерских властей считалось даже ненужным нормировать эту практику.
Например, Мостарская церковная община своим уставом регулировала, что высшим органом является народное собрание, заседающее раз в год (в день Святого Саввы) и решающее «церковно-народные и школьные дела». Членом собрания может быть любой серб православного вероисповедания при условии, что он «честен, здравого ума и подданный этой земли», проживающий в Мостаре не менее пяти лет и имеющий «какую-либо недвижимую собственность». Собрание заботится о развитии церкви и школы и управляет имуществом, а перед Земельным правительством представляет «общественные интересы народа».
Сербы видели в церковных общинах и церковно-школьных комитетах реальную возможность мирным и законным путем защищать свои ущемлённые права и решать свою судьбу.
Тем паче, что сербский народ представлял собою в целом социальную и культурную монолитность. К.В.Шевченко [4] в своём материале приводит свидетельство русских путешественников о сербах. Конечно, тут речь идёт о жителях собственно Сербии, но состояние народа в Боснии и Герцеговине не сильно отличалось, даже, пожалуй, народ – по вполне понятным причинам – был ещё более сплочён и обладал более развитым религиозно-национальным сознанием.
«Тут нет вражды, нет рабства, а свободное признание власти и отдание ей почета, – так характеризовал отношение народа и властных структур И.С. Аксаков. – … В Сербии нет сословий, как у нас. Есть один народ, из которого одни пашут, другие торгуют, третьи занимаются науками, четвертые служат». Начальники округов, как замечал И.С. Аксаков, находятся «в самых братских отношениях со всеми простыми сербами» (Иван Сергеевич Аксаков в его письмах 2006: 18). Данная особенность сербского общества продолжала привлекать внимание русских наблюдателей и в начале ХХ века; при этом представители русской общественности постоянно указывали на социальное равенство и отсутствие резких социальных различий в Сербии как на главное отличие Сербии от России (Пименова 1908: 66).
Власти Австро-Венгрии осложняли жизнь православных общин введением ограничивающих их деятельность законов. Однако, это было, всё-таки, «осложнение», а не «запрет и ликвидация».
Затем власти обязали церковные общины принять устав (который должен был быть утвержден и Земельным правительством), регулирующий сферу их деятельности, но также и надзор властей над ними. Земельное правительство разработало определенные нормы, которые должны были быть включены в устав. Уставом предусматривалось присутствие на собраниях церковных общин представителя власти, обладавшего широкими полномочиями: он мог (во время проведения) распустить собрание, если оно выходило за строго регламентированные рамки принятия решений, или если работа собрания оказывалась под угрозой. Председатель собрания был обязан представить протокол состоявшегося заседания окружным властям в течение 48 часов, а власти имели право аннулировать решения собрания, которые, по их оценке, не входили в компетенцию собрания, были незаконными или могли иметь последствия, «вредные для общественности».
В начале 1898 года в Ябланице состоялась частная конфиденциальная беседа мостарских лидеров Перы Шантича и Владимира Радовича с правительственным советником Черни. На этой встрече, как пишет Божо Мадьяр в вышеупомянутой работе, «впервые было предложено, чтобы путём устава были урегулированы отношения в области церковной и школьной жизни сербов в Боснии и Герцеговине. Шантич и Радович не хотели отступать ни от одного из выдвинутых до сих пор требований, и единственное, в чём они на этот раз согласились, было общее убеждение, что все заинтересованные стороны должны будут уступить, т.е. пойти на некоторые уступки».
Каллаи предложит Ефтановичу разработать подробный устав организации Православной церкви в Боснии и Герцеговине, который должен быть адаптирован к политическим реалиям и положению церкви по отношению к Константинопольской патриархии.
Основные пункты Устава Ефтановича были следующие: владык избирает духовно-народный собор, а утверждает их константинопольский патриарх; священников избирают церковные общины, а утверждают их митрополиты; церковные общины могут основывать и содержать сербско-православные школы; жалованье владыкам и духовенству выплачивают церковные общины; духовенство самостоятельно регулирует духовные суды и решает важные церковные вопросы. Уставом было предусмотрено, что основной автономной единицей будет церковно-школьная община, затем по вертикали епархиальное собрание и как высший орган церковно-школьный собор (на уровне Боснии и Герцеговины), а исполнительная власть принадлежала бы общинным, епархиальным и соборным комитетам.
В своей монографии Душанич указывает, что Устав Ефтановича ссылался и на устройство Румынской православной церкви и Сербской православной церкви в Венгрии, которые также пользуются автономией, утверждённой императором. Интересно, что несколькими месяцами ранее (10 января 1898), когда возник спор относительно избрания священника мостарской церковной общиной, Каллаи решил проконсультироваться с митрополитом Дабро-Босанским Николаем (Мандичем) и получить от него мнение, противоречит ли участие мирян в избрании священника каноническим предписаниям. Вопреки ожиданиям властей, митрополит Николай (Мандич) не видел в этом элементов, противоречащих канону. Он указал, что и в Румынской православной церкви существует практика, когда народ избирает священников.
Ристо Грджич [5] пишет, что сотрудничество между боснийско-герцеговинскими и воеводскими сербами имело, в целом, положительные последствия для развития национального движения. Однако, он обращает внимание на существенное различие в ведении борьбы за национальные права. «В то время как в Воеводине борьба длилась десятилетиями и велась бессмысленно, причем не были пощажены никакие святыни, ни достоинство высших церковных и народных представителей, в Боснии она была завершена менее чем за одно десятилетие и велась с гораздо меньшей остротой… То, чего в Воеводине никогда не было, т.е. полного примирения и полного согласия между противоположными (сербскими) сторонами, в Боснии было достигнуто». Видимо, в этом проявилась разница культур – глубоко православная культура пречанских сербов и заражённая национал-романтизмом культура сербов Воводины.
Впрочем, это не говорит о том, что несдержанностью страдали лишь сербы Воеводины. Весьма колоритны примеры, иллюстрирующие полемический задор, которым были охвачены лидеры мнений австро-венгерских сербов. Никшичская газета «Невесиње» пишет (23 декабря 1898), что «знаменитый электротехник и пламенный православный серб Никола Тесла писал своему дяде митрополиту Николаю (Мандичу): “Дядя! Проклят будь, если предашь народ и православную веру, и будет проклято сербское молоко, которым ты был вскормлен!”»
В конечном итоге эпопея закончилась тем, что император Франц Иосиф 31 июля 1905 года провозгласил в форме закона «Положение о церковно-просветительном управлении сербских православных епархий (митрополий) в Боснии и Герцеговине», согласно которому православный народ Боснии и Герцеговины «в рамках земельных законов и без ущерба надзорному праву государства, сможет самостоятельно устраивать свои церковные и школьные дела и управлять ими».
Милорад Экмечич [6] отмечает, что «автономное движение с 1896 по 1905 год имело огромное историческое значение для истории сербского народа в Боснии и Герцеговине. В нём было осуществлено историческое перенесение народных целей с неорганизованного бунта крестьянства и заговоров малого числа неизвестных заговорщиков на организованное, легальное и современное движение буржуазии в городах».
Йован Душанич делает очень важный вывод: «Возможно, более значительным результатом борьбы за церковно-школьную автономию было то, что она политизировала сербские массы, создала сильную оппозицию режиму, вовлекла значительную часть сербского народа в борьбу против оккупационного абсолютистского режима и развила таким образом политическое сознание, что привело к тому, что на протяжении всего времени оккупации большинство сербского народа не мирилось с режимом иноземной власти, а сопротивлялось ему различными способами».
Литература:
[1] Кирилл Шевченко. Этноконфессиональная инженерия на Балканах по-венски: церковная политика Австро-Венгрии в Боснии во второй половине XIX в. https://naukaverakuljtura.com/этноконфессиональная-инженерия-на-б/
[2] Краљачић Томислав, Калајев режим у Босни и Херцеговини 1882–1903, Сарајево, 1987.
[3] Маџар Божо, Покрет Срба Босне и Херцеговине за вјерско-просветну самоуправу, Сарајево, 1982.
[4] Кирилл Шевченко. Сербия и сербы в 1860-1870-е годы в оценках русских общественных деятелей и учёных-славистов https://naukaverakuljtura.com/впечатление-молодости-свежести-вес/
[5] Грђић Ристо, Борба за црквено-школску аутономију у Босни и Херцеговини, Београд, 2012.
[6] Екмечић Милорад, Историја српског народа, Београд, 2000.
