Тема русского народно-церковного осмысления личности и правления святого государя Николая II имеет и сугубое приложение к белорусской земле. Западники всех трёх ветвей секулярно-безбожной идеологии – либеральной, марксистской и националистической – характеризуют данный период белорусской истории исключительно отрицательно: как время угнетения белорусов «царизмом» и «великоросским шовинизмом», а «родным» и «светлым» в нём для них было-де «национально-освободительное движение», самым же главным событием – его успешное завершение в виде революционного свержения православного Помазанника Божьего и разрушения Российской Империи, которое-де даровало белорусскому народу суверенитет (или его основы). При этом «национальное освобождение» началось масонской Февральской революцией, вслед которой был рождён (творческим гением поляка-кресовца Клавдия Дуж-Душевского) и «первый национальный» символ «независимости» – бело-красно-белый флаг (синтезировавший революционную символику и подобие польского знамени). Завершилось же – Октябрьской революцией, которая подхватила сепаратистские наработки «Белорусской Национальной Республики» и создало белорусскую советскую республику – «социалистическую по содержанию и национальную по форме» (хотя, в действительности, наоборот).
Совершенно иное видение эпохи царствования святого Николая II возникает в недрах христианского миросозерцания и соответствующей православно-консервативной идеологии. Это было время исторического подъёма – духовного, демографического, политического, культурного, экономического – белорусского народа, официально считавшегося (и подтверждавшегося наукой, в том числе европейской) ветвью триединого государствообразующего русского народа, создавшего одну из величайших в истории христианскую Империю, которая, будучи таковой, строилась не на началах порабощения и угнетения народов, но на их гармоничном объединении в единую семью, в которой метрополия всячески развивает провинции, а имперская русская культура не подавляла иные, но, напротив, взаимно с ними обогащалась, создавая условия для развития каждой в их созидательных началах (отсекая лишь мрак и варварство). В данном государстве суверенитет белорусского народа (как возможность полноценно развиваться, осуществлять свои глубинные идеалы, сохранять свободу от исторических врагов и достигать великих исторических целей) всячески утверждался, а вот распад Империи (как и впоследствии СССР), вопреки народной воли, его подрывал, подменяя суверенитетом формальным.
Белорусский народ подошёл к эпохе правления Царя-мученика в онтологическом смысле исторически молодым: лишь 30 лет прошло с начала его полноценного возрождения при генерал-губернаторе М.Н. Муравьёве-Виленском – религиозного, образовательного, социально-экономического, культурно-языкового, как общности с национально-историческим самосознанием. До этого, – после двух столетий планомерного превращения белорусов польско-католической элитой Речи Посполитой в рабов, лишённых каких-либо прав и духовной культуры, и в «этнографический материал» для польской нации, – процесс белорусского возрождения в Российской Империи буксовал из-за её духовной и сословной деформации в условиях сильной вестернизации правящего сословия, хотя предпосылки для него накапливались при всех императорах, а особенно – при Николае I, поддержавшим святительский подвиг Иосифа (Семашко) в воссоединении униатов с Православной Церковью и крестьянскую реформу.
После же отмены крепостного права и политических свершений графа Муравьёва белорусский край стал обретать свой утраченный в XVI-XVII вв. исконный западнорусский облик, а его коренной народ – условия полноценной жизни, развития и исторического творчества. Империя стала открывать для себя белорусских духовных просветителей и подвижников, учёных и инженеров, полководцев и флотоводцев, спустя 250 лет начала возрождаться западнорусская аристократия. При этом белорусы продолжали оставаться в основном крестьянским по составу субэтносом русского народа: в городах проживало около 3% всех белорусов, а сами города Белой Руси ещё с XVII века были преимущественно еврейскими по этнической численности и польско-еврейскими по культуре (доля белорусов в них колебалась в районе 5%): даже к концу XIX века, несмотря на всю белорусофильскую политику власти, доля белорусов в городах едва достигала 15%, а в западной Белоруссии не доходила и до 10%, в 1,5-2 раза уступая даже численности поляков: доминировали же по-прежнему евреи с долей в 50-70%.
Снижение выкупных платежей за счёт казны отцом Николая Александровича императором Александром III и деятельность учреждённого им Крестьянского поземельного банка позволило заметно разогнуть плечи белорусскому крестьянству (по сути, белорусскому народу). Из тяжёлого наследия последнему Царю в Белоруссии досталось, во-первых, сохранявшаяся заметная часть польско-католических землевладельцев, большей частью (но не полностью) нацеленных на фронду, во-вторых, зародившееся в 1880-е хлопоманское движение – попытка польской и ополяченной католической шляхты и интеллигенции внушить православным белорусам их национальную чуждость великороссам и, напротив, близость самим польским хлопоманам путём разработки и продвижения особой «белорусской» национальной идентичности (с атрибутами в виде, прежде всего, языка и отчасти культуры) – формально «не русской и не польской», на деле же – «краёвой» (или кресовой) – провинциальной разновидности польской идентичности. Наконец, в-третьих, – капиталистический путь, по которому после либеральных реформ Александра II пошло развитие городской промышленности, и который ещё и формировал оппозиционные настроения к власти среди появившегося класса наёмных рабочих, в котором, впрочем, в Белоруссии преобладал априори революционно настроенный еврейский элемент.
След святого Царя в жизни Белой Руси в период его правления можно разделить на 2 части: тех благотворных влияний, который проистекали из общеимперской политики, и сугубых мероприятий на белорусской земле. В первую очередь, конечно, следует отметить усерднейшее попечение государя о духовном просвещении народа: если для либералов это воспринимается как бессмысленная трата сил на третьестепенный вопрос «культурного досуга», для коммунистов – как коварный обман народа опиумом в целях закрепления его эксплуатации, а для националистов – как «шовинистическая русификация», то для христиан – это важнейшая составляющая жизни человека и ключевое направление государственной политики, имеющее решающее значение и для благополучия всех прочих сфер жизни общества.
По всей империи за время правления Николая II число храмов и монастырей приросло числом более 10 тысяч. К общему стыду, по Белоруссии точных статистических данных нет или они хорошо сокрыты. Ручной подсчёт позволяет определить, что после довоенного богоборческого погрома, возобновлённого лидером СССР Хрущёвым, к настоящему моменту сохранилось (с реставрацией) 106 храмов николаевской эпохи (по областям: 30 – в Брестской; 24 – в Витебской; 22 – в Гродненской; 16 – в Минской; 10 – в Могилёвской; 6 – в Гомельской) – в основном архитектурных сокровищ (и почти целиком – в деревнях). Ещё один великолепный Казанский собор, взорванный в 1936 году, планировали начать восстанавливать осенью 2022 года. Особое почитание святым государем белорусских святынь, а также строительство новых храмов с его личными пожертвованиями описано в брошюре «Царственные страстотерпцы и Беларусь», созданном по благословению святого старца Николая Гурьянова.
Разумеется, в то время не одно строительство стен составляло основу православной духовной миссии. Росло просветительское служение Церкви и его потенциал. Продолжилось развитие 4-х базовых духовных школ в белорусских губерниях (Могилёвской, Минской, Витебской, Виленской семинарий), которые стали устойчиво выпускать не только священнослужителей, но и мирскую интеллигенцию, в том числе учёных-гуманитариев и государственных деятелей имперского уровня. Духовные школы вместе с православными братствами в это время начали проводить богословские научно-просветительские чтения. Одновременно росло церковное окормление начального образования: при общем всплеске создания народных школ с начала XX в. росла и доля церковно-приходских среди них (в частности, в Восточной Белоруссии – с 65% до 71%). Особое значение Церковь стала уделять сотрудничеству с религиозно настроенной интеллигенцией, «стремившейся видеть в Христианстве социально значимую силу».
В том же русле преизрядным феноменом духовного возвышения не только умственной, но и всей общественной жизни белорусского народа (притом самобытно-общерусской значимости) в эпоху царя Николая II стало возрождение самих православных западнорусских братств (наследников славных бастионов Православия тёмных XVI-XVII вв. ВКЛ и Речи Посполитой), – костяка истинного славянского и русского гражданского общества, – заря которого взошла ещё при прежних монархах. Их просветительская миссия была утверждена в первый же год последнего святого царствования «открытием при Виленском Свято-Духовском братстве специальной комиссии по устройству религиозно-нравственных народных чтений»: отсюда началось широкое религиозное просвещение простого народа – прежде всего, богословское, «направленное на укрепление в истинах веры», далее духовно-нравственное, потом научно-хозяйственное и, наконец, общественно-политическое на православных началах – вплоть до «активного участия в совещаниях по вопросам о выборе депутатов в Государственную Думу, о введении земского самоуправления в западных губерниях».
Апогеем братского движения стало проведение в 1905-1907 гг. ряда братских епархиальных, а в 1907 и 1909 гг. двух всебелорусских съездов представителей всех западнорусских православных братств (соответственно, в Минске и в Вильно): «На съездах была поставлена задача создания при всех приходах Западного края братств, которые своей деятельностью должны были охватывать все слои населения. Братства создавали ссудные товарищества, активно развивали издательскую деятельность: публиковали периодику, книги по гражданской и церковной истории белорусско-литовских земель, проводили публичные богословские чтения». На съездах поднимались «проблемы укрепления православной идеологии в крае…, разрабатывалась программа по укреплению православного влияния». Здесь же Гомельский (позже Минский) епископ-подвижник, священномученик Митрофан (Краснопольский) задал стратегические ориентиры: «Начиная с семьи, братская организация должна охватить все стороны нашей жизни, дух братский должен соединить в один крепкий, стойкий союз селения и города».
Второй съезд белорусских братств представлял собою уже настоящий церковно-народный собор, в котором «приняли участие 7 епископов…, 8 членов Государственной Думы, много священников, не меньше и мирян, представителей различных слоев общества начиная с генералов и кончая простыми крестьянами», при этом «среди них царило замечательное единодушие…, клир и миряне, пастыри и паства представляли одно стройное целое, что более всего соответствует понятию братства как церковно-общественной организации», ставились стратегические задачи. Под особым прицелом были революционная смута и иноверческо-западнические духовные влияния. Несомненно, если бы этот белорусский опыт земского собора был распространён на всю Русскую Церковь и Империю, – то судьба русского народа была бы совершенно иной. Ни на йоту злободневность темы не ослабла и спустя 110 лет.
Следом за духовным рывком (против течения в виде сложившегося глубокого кризиса) на белорусских землях в эпоху 20-летнего довоенного правления Николая II последовала и вся прочая жизнь. Озаривший царствование демографический взрыв, увеличивший за это время население Империи сразу на 45%, на белорусских землях ощутимо превысил средний уровень с учётом переселения 335,5 тысяч белорусских крестьян на земли вглубь России по столыпинской программе (к которым следует добавить и детей, рождённых у них со времени отъезда). Само население Белой Руси выросло примерно на 45% – с 6,3 до более 9 миллионов и превысило его нынешнюю численность (на пике к распаду СССР численность жителей БССР была ненамного больше – 10,5 миллионов). По научному прогнозу профессора Д.И. Менделеева, только к середине XX в. белорусов должно было стать более 15 миллионов.
Наряду с прочим (и прежде всего религиозно-нравственным возвышением народа), этому поспособствовал подготовленный ещё с 1870-х рывок системы народного здравоохранения, причём стремительно переводившейся в разряд бесплатной при росте финансирования из казны в 2,5 раза за 12 лет, включая взлёт высшего медицинского образования и науки. Причём этот рывок носил характер ускоряющегося ускорения: достаточно одного такого потрясающего факта, что за 3 года (с 1911 по 1914 гг.) число подопечных у земских врачей снизилось в 2 раза (при стремительном росте населения и притом именно детской его части)! Как следствие, в кратчайшие сроки общая смертность рухнула на 30%, детская на 20%, а при эпидемиях – на 60%. По этим показателям Россия почти догнала ведущие европейские страны (с несравнимо роскошными климатическими и логистическими условиями).
Оценка данных успехов самим Николаем II была поистине не демократической, а царской: «В 1908 г. в своей резолюции на доклад министра внутренних дел [не на выступлении с трибуны] он писал: “Обращаю самое серьезное внимание на безотрадное состояние в России врачебного дела. Необходимо во что бы то ни стало добиться не только улучшения его, но и правильной постановки. Нужно быть в состоянии предупреждать эпидемии, а не только бороться с ними. Требую, чтобы безотлагательно было разработано и внесено на законодательное рассмотрение дело упорядочения в России санитарно-врачебной организации». Несколько иными были оценки российского здравоохранения и общего народного попечения в николаевской Империи со стороны учёных Германии (враждебной перед войной): «Ясно, что этому самому могущественному из всех народов, так основательно исследующему свои жизненные условия и с такой преданностью думающему о том, как их улучшить, должно принадлежать будущее этого мира». Здесь хорошо видно и коренное отличие христианской критической самооценки (которой часто злоупотребляют разные клеветники) и либерально-демократической похвальбы и лести.
Второе крыло «государства для народа» – народное образование – переживало такой же всплеск. Достаточно сказать, что число обучающихся в школах на всех её уровнях за 14 первых лет XX века выросло ровно в два раза (заметно быстрее даже стремительного роста населения). Одно за одним Белоруссию покрывала целая сеть учреждений среднего специального образования, которая взращивала провинциальную белорусскую интеллигенцию (силами которой, наряду с великороссами, будет создаваться и белорусская промышленность в предвоенную и послевоенную сталинскую эпоху). Для самых же усердных и талантливых открывались двери высшего образования и имперской элиты. Именно в это время происходил расцвет научного творчества филолога имперского и даже мирового уровня академика Евфимия Карского с рядом прочих учёных-славистов и целой плеяды выдающихся учёных-историков, учеников профессора Санкт-Петербургской духовной академии и основателя школы западноруссизма (основания подлинной исторической памяти белорусского народа) Михаила Кояловича. Формировался целый слой профессоров императорских университетов из белорусских земель (притом уже белорусов, а не поляков как ранее) – как гуманитарного, так и естественнонаучного профиля. И многие из них уже были даже не дворянского происхождения, а из простого народа.
Высшие военные учреждения образования выпускали уже поколения офицеров, из которых сформировался целый корпус имперских генералов белорусского происхождения, первые из которых прославились ещё в славянско-освободительную русско-турецкую войну 1877-1878 гг., а во Вторую Отечественную войну (Первую мировую) они уже входили в костяк командования Русской императорской армией: белорусами были 9 из 63 командующих армиями (13%), всего же корпус фронтовых царских генералов насчитывал 31 белоруса, не говоря уже о полковниках. Белорусские же священники, ещё вчера, до подвига митрополита Иосифа (Семашко), во множестве едва умевшие читать, теперь становились архиереями державного уровня (и охранительного духа): таковыми были, в частности, митрополит Евлогий (Георгиевский), один из руководителей РПЦЗ и первый из строителей моста для будущего церковного воссоединения русского Православия, и митрополит Николай (Ярушевич), глава послевоенной церковной дипломатии на православных антиэкуменических началах.
В целом, следует отметить, что имена и достижения выдающихся деятелей-созидателей Российской Империи (в том числе эпохи святого Николая II) белорусского происхождения до сих пор почти не раскрыты отечественной наукой и не донесены до народа образованием и СМИ: «белорусскими героями эпохи» до сих пор почитаются разного рода польско-хлопоманские деятели культуры и революционеры-ненавистники русской православной государственности – в сущности, западники либерально-марксистско-националистической идеологической триады.
Вопрос же об открытии в Белоруссии императорского университета был лишь делом скорого времени. Он ставился уже при царе Александре II (тогда кандидатом был Полоцк), но был отложен как несвоевременный – по той же причине, по которой на это разумно не решился и царь Николай II: в начале XX века города на Белой Руси продолжали ещё оставаться еврейскими с культурно-идейным преобладанием польской знати и интеллигенции, при этом единственным крупным городом (более 100 тысяч жителей), способным принять университет оставался ополяченный и мятежный по духу Вильно (30% поляков, 40% евреев и лишь 4% белорусов), а следующий за ним Минск имел население в 91 тысячу человек, из которых поляки с евреями составляли 57 тысяч (63%), а белорусы – лишь 8,2 тысячи (или 9%). При этом на открытие учреждённого, несмотря ни на что, Минского учительского института, несмотря на начавшуюся войну, в 1914 году приехал лично государь-император.
Рост численности, здоровья и образованности белорусской ветви русского народа в составе всей имперской семьи народов сообразовался и с бурным экономическим развитием. Которое, несомненно, сильно искажалось весьма глубоким проникновением в городскую экономику на тот момент в целом безальтернативного (в частности, в силу длительного господства западных идей и концепций в социально-гуманитарной науке и образовании) рыночного капитализма (с чем связаны и многие ошибки правительства): но этот капитализм невозможно было преодолеть простой сменой собственника и, тем более, революционным грабежом и введением бессословной эгалитарной коммуны (что вскоре показал провал военного коммунизма и возврат к рынку при НЭПе).
Преодоление капитализма возможно только системными преобразованиями в обществе, во главе которых – воспитание добросовестной элиты (распоряжающейся собственностью): именно на этот путь преобразований нацеливалось всесословное охранительно-монархическое общественное движение, в котором живо участвовал и сам Царь при сопротивлении значительной части элиты (такой, как глава правительства масон С.Витте) – и именно той части, которая имела теснейшие связи как с либерально-, так и с социально-демократическими революционными кругами. Самой большой ошибкой было бы считать, что глубоко верующий Царь испытывал сочувствие к обогащению владельцев капитала за счёт эксплуатации трудящихся и видел в первых (стяжателях и либеральных сторонниках свободного рынка – записного электората партии кадетов) классовую опору своего правления. Прорывные же теоретические разработки православных консервативных экономистов и деятелей, наподобие идей С.Ф.Шарапова, были позже использованы правительством Сталина (как раз в период его обращения к дореволюционным основам), вскоре после смерти которого началось ускоренное скатывание СССР в олигархический капитализм вплоть до разграбления народного хозяйства с начала Перестройки партийной элитой.
***
Только за первые 12 лет XX столетия число заводов в белорусских губерниях выросло на 62,5%, рабочих – на 77,5%. Вопреки либерально-большевистским мифам доход рабочих был достойным (хотя и далёким от идеалов солидарно-справедливого хозяйства), заметно возрастая по мере роста квалификации, а распределение было таково, что у рабочих средней квалификации расходы на обеспечение семьи жильём и питанием составляло около 70% (жёны же до революции в большинстве своём вели домашнее хозяйство и растили детей). Сравнительная же зарплата рабочих предприятий глубоко аграрной (от времён Речи Посполитой) Белой Руси лишь на 20% уступало таковой по всей России, наполненной мощными промышленными районами с огромными фабриками передовых отраслей и технологий. Разумеется, заметно ниже были и цены. Условия труда постоянно улучшались в общеимперском русле, а продолжительность трудового времени сокращалась: с ограниченной уже в 1897 году продолжительности в 11,5 часов (до этого достигало 14 и более часов) до 9,3 часов в 1916-м. Притом, вопреки мифам о «вынужденном характере» (под революционным гнётом) снижения, уже к 1905 году средний рабочий день составлял 10 часов. Что очень важно при этом, число выходных праздничных дней (в основном церковного происхождения с правом переноса для иноверцев) доходило до 42 в году и значительно превышало советское время (до 7 выходных дней), к которым добавлялись воскресенья (переход к 5-дневной рабочей неделе и в СССР был совершён только в 1967 году).
В совокупности продолжительность рабочего года в СССР вначале превышала, а потом примерно равнялась уровню предвоенной царской России. Трудовое же законодательство Николая II, напомним, считалось одним из самых народных во всём мире. Снова же следует опровергнуть миф о святом Царе (и его идейных сподвижниках в правящих кругах) как поборнике капитализма, гаранта классовых интересов капиталистической буржуазии и угнетателя трудового народа, озлобленного против «царизма». Всё было ровно наоборот: христианский государь Николай II (подобно «крестьянскому царю» Павлу I) всячески радел о простом народе и постоянном улучшении условий его жизни, в том числе за счёт смещения прав от собственнических классов, представители которых (разумеется, бессовестной их части) вкупе с гордой гуманитарной интеллигенцией, как раз и были главными зачинщиками революции, ложью подстрекая и рабочих с крестьянами (порой успешно), которых чаще всего сами же и стремились безбожно эксплуатировать (как и в случае с декабристами, которые были самыми бессовестными крепостниками).
Но, как было сказано ранее, эти буржуазные искушения непосредственно почти не затрагивали белорусов, которых среди горожан, включая рабочий класс, было мизерное число, а все «пролетарские» волнения были преимущественно еврейскими по составу. Основное внимание в плане улучшения народной доли должно быть обращено к крестьянству. На улучшение положения и условий труда и жизни и были направлены основные усилия царского правительства и, в частности, столыпинской аграрной реформы. В отношении белорусских крестьян для этого требовались и были предприняты особые усилия.
В XIX век воссоединённые с Россией белорусские земли вошли в условиях тяжёлого гнёта белорусских крестьян польско-католической шляхтой, несравнимого с условиями крепостничества в Российской Империи. Их полноценное освобождение и подъём начались только в 1860-е при том же генерал-губернаторе Михаиле Муравьёве-Виленском, при этом сильные помехи внёс перехват крестьянской реформы либеральной группой аристократии. Несмотря на все политические усилия 1870-1880-х, за польской шляхтой ещё сохранялся значительный экономический и общественный вес в белорусском крае. Усугублял ситуацию бурный рост сельского населения при слабом увеличении производительности труда и сопротивлении крестьянской общины необходимым для её повышения мерам, а также значительная активизация деятельности революционной интеллигенции, пытавшейся использовать объективные сложности для достижения разрушительны целей.
Самой слабой частью столыпинской реформы стал как раз проект разрушения вековой общины в целях насаждения предприимчивости среди крестьян и массового формирования зажиточного крестьянства как опорного антиреволюционного класса. Во многом это было вызвано тем, что сильно вестернизированная российская аристократия, превращавшаяся с середины XVIII века из служилого сословия в класс землевладельцев, была не готова органично направлять крестьянскую общину к необходимым преобразованиям при её сохранении. На выходе, однако, произошло значительное расслоение среди базового имперского сословия с ростом внутреннего хуторского отчуждения и ряда противоречий. В остальном же крестьянство удалось облагодетельствовать. При помощи Крестьянского поземельного банка, а также отмены выкупных платежей произошёл значительный рост наделов белорусских крестьян и увеличение общей доли в общем землевладении: доля же помещической земли снизилась с 48% до 36% (что все равно было ещё высоко на фоне общеимперских 10%: Россия была признана самой крестьянской по землевладению страной Европы). Росли и все показатели производительности, хоть и явно недостаточно.
Существенного же успеха царско-столыпинская аграрная реформа добилась в плане снижения национального гнёта белорусов. Помимо общего сравнительного укрепления положения крестьян произошло мягкое (через субсидии) частичное замещение польско-католического дворянства русско-православным. Сугубым усилием премьер-министра Петра Столыпина как русского национал-патриота было введено земское самоуправление в трёх белорусских губерниях с национальными куриями, где русская курия (львиную долю которых составляло белорусское крестьянство) была ограждена от власти польской (которая сохраняла внутри себя все права). Это, помимо прочего, значительно укрепляло вес белорусского крестьянства, мещанства, а также возрождаемого после уничтожения в XVII веке западнорусского дворянства при формировании представительства в имперской Государственной Думе.
А представительство белорусов в Государственной Думе было очень красноречивым и подчёркивало отношение самого белорусского народа к Царю, царскому правительству, Российской Империи и самосознанию русского триединства: «Во фракцию правых [черносотенцев] в 4-й Госдуме вошло 4 депутата, во фракцию русских националистов и умеренно-правых – 23, в группу центра – 2, во фракцию октябристов – 1, в белорусско-литовско-польскую группу – 5, прогрессистом оказался 1 депутат. В итоге около 80 % депутатов от Беларуси примыкало к правым и консерваторам. Крайне правые и националисты с думской трибуны требовали от правительства дальнейшего ограничения влияния поляков в крае, укрепления черты еврейской оседлости, сохранения единой и неделимой России при господстве русского народа и православия на всей территории империи». Но и это ещё не полная картина! Все 5 представителей католической «белорусско-литовско-польской группы» представляли польско-литовскую курию Виленской губернии, а великороссы и белорусы в ней (северо-запад современной Беларуси) – правых.
Таким образом, белорусский народ (в основном крестьяне) из 30 делегатов в имперский орган власти выдвинул 26 представителей русско-монархических сил (87%), а лояльными ко власти – вместе с центристами (к которым принадлежали и столыпинские октябристы) – всех до одного! Стоит вспомнить, что вдохновителем и духовником главного православно-монархического движения – Союза русского народа – был великий святой подвижник Иоанн Кронштадский, который лично благословил на духовный жизненный подвиг посетившую его белорусскую девочку – будущую блаженную Валентину Минскую. В келье, где совершала свой подвиг святая Валентина, среди икон находилась фотография отца государя Николая II, благочестивого императора Алексанра III, которой она благословляла людей как иконой (и это в суровую коммунистическую эпоху!).
Ни одного представителя либерально-революционных кадетов (ядра Февральской революции), ни одного социалиста-революционера, ни одного представителя национал-сепаратистов (польских или «белорусских», которые, как видим, уже открыто шли в одной «белорусско-польско-литовской» партии). Как сетовал в то же самое время сторонник умеренного национализма и выходец из шляхты, историк Довнар-Запольский, белорусы были идейно одними из самых твёрдых верноподданных монархии среди всех слоёв Российской Империи, а Белоруссия – русской Вандеей вместе с губерниями правобережной Малороссии и старорусской глубинкой. Около 2000 крестьянских волнений, зафиксированных за весь период правления Николая II, были направлены не против царской власти или дворян как таковых (с которыми крестьяне и священники входили в одни фракции Государственной Думы), а против продолжавшегося (хоть и затухавшего) многовекового притеснения со стороны польско-католической шляхты (да и то не всей). В целом, надо сказать, что революционерам повезло, что вся Белоруссия в 1917-м году находилась частично в прифронтовой зоне, а частично – под оккупацией.
Что касается антимонархического движения, то «белорусского революционного движения» не существовало вовсе. Прежде всего, не существовало «белорусского революционного пролетариата»: политической силой рабоче-социалистического движения в Белоруссии составляла даже не РСДРП, а еврейские Бунд и «Поалей-Цион». В частности, протестное «выступление белорусских рабочих» в 1905 году (сразу после объявления весьма либерального Манифеста 17 октября 1905 года, который был воспринят «мирными организаторами протестов» подобно будущему «Соглашению об урегулированию кризиса в Украине» от 21 февраля 2014 года), закончившееся «курловским расстрелом», как видно из имеющегося списка жертв, было, в действительности, антигосударственным еврейским национальным мятежом с небольшим примкнувшим польским элементом.
Со стороны высших слоёв к ним примыкала созданная шляхтой и ксендзами в 1907 году «Краёвая партия Литвы и Белоруссии», а также местные филиалы националистической Польской социалистической партии (возглавляемой сугубо польскими дворянами с университетским образованием): один из них выделился в марксистскую Социал-демократию Королевства Польского и Литвы (во главе с польским шляхтичем Ф.Дзержинским), другой – в «Белорусскую социалистическую громаду», возглавляемую поголовно теми же самыми польско-католическими шляхтичами-хлопоманами – будущим премьер-министром БНР и руководителем «беларусизации» в БССР Вацлавом Ластовским, масоном и автором первой грамматики «белорусского» языка Брониславом Тарашкевичем, издателями «Нашай Нiвы» масонами братьями Луцкевичами, будущим консулом БНР в Москве и далее заместителем министра иностранных дел БССР Алесем Бурбисом, создателем первого «белорусского» издательства «Загляне сонца і ў наша аконца» и будущим лидером гитлеровских коллаборационистов Вацлавом Ивановским, Казимиром Каганцом, Алоизой Пашкевич-Цёткай и подобными им «белорусами».
Таковые и составили костяк «белорусского национального движения» и «отцов БНР» в 1918 году под протекторатом Германии: «благо трудового народа» и для них был лицемерным средством соблазнения простого народа к мятежности, которая далее использовалась ими против православного самодержавия и Руси, а затем – и самого народа. К ним примыкала небольшая часть молодых белорусских учителей (типа членов учительных кружков), разгорячённая (как и в наше время) собственной невоцерковлённостью, поверхностностью ума и самомнением вплоть до мании мессианского величия «совести нации» и «народных вождей к светлому будущему», откуда традиционно и проистекает этно-сепаратистский национализм. При этом ни малейшей неприязни к тому же белорусскому наречию царская власть не проявляла: ровно наоборот, притом издания на нём (свободные от революционной пропаганды, в том числе «художественной») выходили даже при собственной типографии царского охранного Департамента (службы имперской безопасности). Главным оружие революции была ложь.
Следует отметить, что данные русофобские и антимонархические «белорусские патриоты» не смогли добиться даже минимальной поддержки раскусившего их белорусского народа – так же, как и их предшественники во время польского восстания 1863-1864 гг. «Кастуся Калиновского» (потомками участников которого многие из них были): во время выборов в Учредительное собрание в 1917-м они, при полном запрете русско-монархических движений, набрали 0,3% (10 тысяч) голосов. А тираж их рупора «Наша нiва», легально издававшегося в Вильне с 1906 года, на пике достигал 3000 экземпляров. Легальная либеральная пресса была в почёте у польско-еврейских кругов. Грамотные же белорусы в большинстве читали именно правоконсервативные издания «Белорусский вестник», «Епархиальные ведомости», «Северо-западная жизнь», «Губернские ведомости», журнал «Крестьянин», изобилие пищи для ума в которых было обеспечено силами царского правительства и патриотической интеллигенции.
Указанные выше перипетии и свершения в судьбе имперской Белоруссии эпохи правления последнего святого царя Николая II были следствием общегосударственной политики самодержца, усиливаемой или ослабляемой его окружением и исполнительной властью, а также отклика со стороны самого белорусского народа. Но нельзя обойти стороной и личное соприкосновение Государя с Белой Русью и её народом: тем более что для монархической власти как таковой исторически большое значение традиционно имело живое личное общение монарха с простым народом – в отличие от демократии, в которой преобладают безличные институты, отчуждённые процедуры и механизмы.
Близкой для Николая Александровича белорусская земля стала ещё в детстве: как известно, излюбленным местом ежегодного двухнедельного отдыха императора Александра III с венценосной семьёй была, наряду с финскими озёрами (в силу любви к рыбалке), Беловежская пуща. Всё остальное время года было для русского царя непрекращающимся трудом: но и во время отдыха «подождать» должна была только Европа, но не Россия. Именно Александр III утвердил неприкосновенность белорусского заповедника для каких-либо лесных разработок, а сам провёл там с семьёй свой последний отдых прямо перед самой кончиной в Крыму, предварительно устроив возведение Царского дворца в Беловежье – прямо напротив хутора, где в 1991 году была подло совершена вторая (после подписанного в 1918 году здесь же рядом Брестского мира) капитуляция России перед Западом и её новый распад.
Особой вехой в «белорусской эпопее Николая II» стало перенесение из Киево-Печерской Лавры мощей святой покровительницы белорусской земли и русской княгини преподобной Евфросинии Полоцкой – прапраправнучки святого равноапостольного князя Владимира (и полоцкой же княжны Рогнеды, матери всего царственного рода Рюриковичей), отца и крестителя всего единого русского народа – в Полоцкий женский Спасский монастырь, ею же и основанный 780 лет назад. Несомненно, это было особое мистическое событие, когда святая княжна-монахиня, которая особые усилия посвятила, наряду с народным просвещением, борьбе против междоусобной княжеской розни (векового источника всех бед на Руси), вернулась в свой удел из 740-летнего паломничества через стольный Киев в Иерусалим обратно же через Киев. Произошло это ровно тогда, когда сам Полоцк вполне возродился в качестве западнорусского православного бастиона после попадания в XVI веке во власть польско-католической власти и иезуитов (из-за чего перенесение мощей и откладывалось с 1833 года, когда было подано первое ходатайство епископом Витебским и Минским Гавриилом) и накануне новых страшных гонений на Православие и мучительных скорбей белорусского народа.
И освобождение Полоцка из-под инородного и иноверческого гнёта, и его духовное возрождение, и, наконец, возвращение святыни произошло особым попечением благочестивых царей, а также верного епископата и дворянства (во главе с тем же генерал-губернатором Муравьёвым, первым из чиновников горячо поддержавшим возвращение мощей преподобной в Белоруссию), в единой русской державе, за которую святая Евфросиния всю жизнь и радела. В торжествах перенесения мощей приняли личное участие представители Царствующего Дома Романовых, среди которых была и преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна, в честь которой в Минске основан монастырь-сестра Полоцкой обители. Главный собор знаменитой минской обители освящён в честь грозного образа Державной иконы Богородицы, – чудесно явленного в селе Коломенском в день свержения царя Николая II в ознаменование, с одной стороны, грядущего на Русь гнева Божьего и огненных скорбей (нарастающих вплоть до сего дня), с другой стороны, – особого попечения в них о Руси Богородицы и обетования конечного избавления. А крестильный храм монастыря посвящён самим святым Царственным мученикам.
Знаковым историческим событием белорусской летописи императора Николая Александровича стало посещение им Минска и поклонение иконе Минской Божией Матери 22 октября 1914 г. – к концу второго месяца трагической Первой мировой и Второй Отечественной войны. Самовидцем данного события в Минске во время божественной литургии в Свято-Петропавловском кафедральном Соборе (снесённом впоследствии большевиками), оставившим о нём свои воспоминания, был Иван Лукьянович Солоневич – выдающий белорусский писатель, идеолог и общественный деятель русского монархического движения.
Однако, несомненно, апогеем сплетения личной судьбы святого Царя-великомученика и белорусской земли стали события самой Мировой и Отечественной войны 1914-1917 гг., которая на протяжении советской эпохи нарекалась «империалистической», «чуждой трудовому народу» и в основном предавалась забвению на фоне восхваления революции 1917 года (вкупе зимнего и осеннего её этапов). С 23 августа 1915 года началось (и продолжалось до самого свержения в марте 1917-го) почти постоянное пребывание императора в Могилёве, куда была перенесена из Баранович Ставка Верховного главнокомандующего – после великого отступления 1915 года Русской императорской армии и взятия Николаем II командования лично на себя. Важно отметить, что с этого момента Русская армия одерживала исключительно победы, мощь её нарастала, а победа в 1917 году была неминуема по общему признанию даже германского командования.
Сам Могилев на 1,5 года стал фактической столицей православной Российской Империи – главного Божьего государства на земле. В этом также была явная промыслительная метафизика: последней резиденцией последнего русского православного самодержца стал город на Днепре – русском Иордане, в котором 930 назад и крестил Русь первый русский православный самодержец, в городе, который во в.п. XVIII века стал эпицентром воссоединения Западной и Восточной Руси в Российской Империи подвигом святителя Георгия Могилевского, наконец, на белорусской земле, где народная поддержка Царя была самой высокой во всей Империи. Важно отметить, что за время пребывания в Могилеве государь Николай II вместе с часто навещавшей его семьёй (которая всю войну трудилась в госпиталях сёстрами милосердия) был окружён преимущественно теплотой со стороны местных жителей, ходя среди них без охраны и по-свойски общаясь. Ими были исхожены многие близлежащие селения и леса, а самым любимым местом посещения была деревня Солтановка, у которой в 1812 году состоялось знаменитой сражение с армией Наполеона, и где волей Царя ранее была сооружена часовня.
Здесь следует отметить, что святой Николай II был весьма чуток к хранению исторической памяти, соединяя в неё воедино разные эпохи и отдалённые события: так, по его инициативе в Борисове был начат проект храма-памятника Святой Троицы в честь 100-летия победы над объединённым западным полчищем Наполеона – на месте его легендарной катастрофической переправы через Березину. Данный проект, сорванный войной и революцией, осуществляется уже в наши дни. Сам же Царь с начала войны объездил более 50 городов и географических мест Белой Руси (в том числе западной – до оккупации), описывая их в дневниках и удивляясь благодушному восприятию белорусскими крестьянами тягот прифронтовой жизни.
Могилёв стал и центром особого почитания святой Царской семьи общерусского масштаба. Рядом со Ставкой в самом центре города над Днепром уже в наши дни возвысился храм святых Царственных мучеников, а в 2019-м году был открыт выставочный проект «Царская семья. Восхождение», с тех пор постоянно дополняемый (в том числе с вкладом российского Государственного архива) и, объехав многие города Беларуси с бенефисом в Национальной библиотеке и столичном Всехсвятском храме-памятнике, стал осваивать уже российские просторы, побывав и в главном храме Вооруженных сил России в Кубинке. Церковное почитание святого Царя-мученика в Белоруссии увековечено в посвящении ему храмов, коих на данный момент насчитывается 7 (в Могилеве, Лиде, в минском монастыре, в Юзефово под Минском, в Хрисово под Берёзой, в Заходах под Речицей и в Солах под Сморгонью), что является одновременно и достижением, и явно недостаточным.
В целом, представленное воссоздание истории Белой Руси в правление святого Царя-мученика и личной судьбы царя в связи с Белой Русью носит лишь самый общий характер и должно быть раскрыто гораздо более подробно. К сожалению, доселе ни церковная, ни, тем более, светская историческая наука (ориентированная более на идеологический нарратив литвинизма и в целом западничества) не проявила здесь должного усердия.
