К 1839 г. число прихожан униатских церквей в пределах Российской империи составляло ровно 1 600 000 человек [по Литовской епархии – 986 249, по Белорусской епархии – 613 751]. Их воссоединение с православными по итогам Полоцкого объединительного Собора носило бескровный и малоконфликтный характер. Этот факт заставляет задуматься о том, что состояние униатской паствы имело ряд специфических особенностей как религиозного, так и социально-экономического характера, которые способствовали осуществлению проекта разрыва Брестской церковной унии в границах Российской империи, предложенного прелатом Иосифом Семашко в 1827 г. Выявление этих особенностей представляет собой сложную задачу из-за малого числа источников, раскрывающих умонастроения и чаяния простых людей в религиозной сфере. Тем не менее общее представление о том, что из себя представляла униатская паства в конце XVIII и впервые десятилетия XIX в., и как особенности ее положения повлияли на упразднение унии, можно составить.
Прежде всего нужно обозначить главное. Критическую важность для выживания униатского церковного объединения в пределах Российской империи, законодательно объявлявшей Православную Церковь господствующей в стране, а католичество лишь терпимой религией, имела уверенность простых верующих униатов в спасительности пути, предлагаемого унией. Только в этом случае от них можно было ожидать твердой приверженности униатскому церковному объединению перед лицом поддерживаемого властями православия. Однако идея объединения христиан Востока и Запада посредством заключения церковного союза является сложной и дискуссионной с богословской точки зрения. Ее восприятие напрямую связано с высоким уровнем знания истин христианской веры и церковной истории, широтой теологического мышления, культурным плюрализмом и, самое главное, с определенным особым направлением богословского чувствования. Все это не может быть доступно широким массам верующих, в основном живущих минимумом религиозных знаний и освященной временем церковной традицией. Поэтому униатская идея ее чистом виде принадлежит немногочисленным маргиналам от духовной жизни. Ее пропаганда хотя и является единственным средством приобрести для унии верных последователей, но не может иметь большого успеха. Далеко не случайным представляется то, что распространение церковной унии в Речи Посполитой не было связано с проповедью народу идеи восстановления христианского единства через союзный договор Церквей, но носило государственно-правовой и церковно-практический характер. С одной стороны, это обусловило переход в католичество римского обряда минуя унию большого числа западнорусской шляхты и лично свободных мещан; с другой стороны, массы крепостных крестьян были объявлены униатами формально. Названные униатами крестьяне не разбирались в различиях между православным и католическим вероучениями, а в обрядах Кирилло-Мефодиевской традиции видели религиозную святыню и ограждение своей русской этничности, которые являлись единственной защитой от угрозы ополячивания. В итоге Брестская уния за два века своего существование так и не сумела превратить предков современных белорусов и малороссов в убежденных католиков. Это со ссылкой на классиков марксизма-ленинизма, признают современные белорусские апологеты унии. «Факт захавання пад уніяцкай абалонкай праваслаўнай веры, – пишет С.В. Морозова, – адзначаны Ф. Энгельсам і пацверджаны шматлікімі крыніцамі». Обращение к мнению Ф. Энгельса касательно духовной бесплодности унии в среде простого народа западной Руси выглядит не слишком естественно, поскольку первым, кто высказал подобную мысль, был униатский епископ Иосиф (Семашко). Наиболее определенно он выразил ее в адресованной Н.А. Протасову записке, датированной 1 декабря 1838 г. «Народ униатский, – писал Семашко, – за весьма малым исключением, таков почти ныне, каков был до обращения его в унию».
Сохранившаяся в начале XIX в. в России греко-католическое церковное объединение составляли неграмотные крепостные крестьяне и беднейшие слои мещан и шляхты. Среди них проблема убежденности в религиозной правде унии не была решена так же, как она не была решена и в предыдущие два века. Приходское униатское духовенство не только не пропагандировало униатскую идею, но и вообще, в силу своей слабой богословской подготовки, очень мало занималось элементарной катехизацией народа. Эта проблема была предана гласности в 1780-е гг. униатским визитатором Г. Туркевичем. Такое положение вещей не могли изменить немногочисленные выпускники папского Виленского алюмната, закрытого в 1799 г., и католической Главной семинарии при Виленском университете, открытой в 1803 г. Оно оставалось практически неизменным вплоть до конца существования унии в России, так что, по замечанию современной исследовательницы этой проблемы М. Корзо, «сведений о непосредственных методах катехизации в униатской церкви еще меньше, чем о ее содержании».
Надо отметить, что отсутствие религиозного просвещения среди униатов было известно российскому правительству, и оно пыталось предпринимать шаги для исправления ситуации. Тревожными выглядели сведения о том, что на 1807 г. в Полоцкой униатской епархии число учеников в приходских школах составляло лишь 111 человек. Поэтому в июле 1808 г. правительство обязало как православных, так и униатских священников проявить активность в деле просвещения народа и открыть приходские училища. В ряду предметов преподавания назывался и катехизис. Однако униатское духовенство за малым исключением не откликнулось на этот призыв правительства под предлогом недостатка средств.
Отсутствие религиозного просвещения народа в унии нашло отражение в официальных документах. Например, Витебский, Смоленский и могилевский генерал-губернатор Н. Хованский в 1824 г. сообщал митрополиту Иосафату (Булгаку), что по собранным им сведениям «в некоторых местах невежество крестьян столь велико, что они не знают даже христианских молитв». Так же Хованский обращался к министру духовных дел и народного просвещения князю А.Н. Голицину с просьбой, чтобы тот обязал униатское священноначалие наконец заняться религиозным «воспитанием белорусских крестьян». При этом Хованский отмечал, что униатскую паству составляли неграмотные крепостные крестьяне и беднейшие слои мещан и шляхты.
После воссоединения в 1839 г. невежество простого народав в вере ощущалось еще долгие десятилетия и преодолевалось православным духовенством с большим трудом. Так в 1848 г. Минский епископ Михаил Голубович в официальном отчете об обозрении своей епархии отметил практически полное отсутствие катехизических знаний среди бывших униатов. Даже в 1880 г. приходской священник Великорытского прихода Брестского уезда с горечью писал в церковной летописи: «Умственное и нравственное развитие прихожан находится на самой низкой степени и много пройдет времени, пока поднимется до желаемой высоты…Сущности религии не понимают и требования ее не исполняют… Все спасение полагают на чтение искаженных молитв, смысла которых не понимают, и в строгом исполнении постов и местных обычаев. При таком развитии суеверий и предрассудков распространено много».
Невежество западнорусских униатов в Речи Посполитой не было случайным явлением. Оно культиворовалось искусственно. Известна установка польского католического общества времен Речи Посполитой, направленная на содержание западнорусского населения в нищете и невежестве, «чтобы ни деньгами, ни умом не могли помочь себе». Соответствующим образом иезуитами воспитывались униатские иерархи. Например, воспитанник членов Общества Иисуса митрополит Иосафат (Булгак) в 1820-е гг. вполне определенно высказывался в том духе, что для униатских священников наука не нужна. Достаточно, если они будут уметь исполнять обряды. Полоцкий архиепископ Василий (Лужинский) свидетельствовал, что не только в униатские времена помещики-католики препятствовали распространению религиозного просвещения среди своих крепостных, но продолжали это делать и после Полоцкого объединительного Собора. В своих записках он писал: «Большая часть помещиков в грамотности крестьян видят почему-то большую для себя и для них невыгоду, и не хотят отдавать крестьянских детей в училища к православным священникам, где бы они всего легче, правильнее и надежнее изучили молитвы и истины веры и благочестия».
Учитывая сказанное, невозможно серьезно говорить о сознательной приверженности полуторамиллионной униатской паствы в России идее восстановления христианского единства через союз Церквей. Здесь скорее приходится констатировать религиозное невежество простого народа. Его проявлением было усиление до крайней степени обрядоверия, а следствием – расцвет среди рядовых униатов древних языческих суеверий.
Продолжение следует.
