Трансформация Австрийской империи в Австро-Венгрию в 1867 году, ставшая одним из последствий поражения Австрии в австро-прусской войне 1866 г., означала компромисс между австрийской и венгерской политической элитой на основе дуализма, имевшего ярко выраженный антиславянский характер. В результате существенного перераспределения властных полномочий Будапешт получил практически полную свободу рук в проведении внутренней политики в венгерской части Дунайской монархии (Транслейтания), в то время как Вена оставляла за собой полный контроль над австрийской частью монархии (Цислейтания). Иными словами, статус ведущих народов Дунайской монархии в результате австро-венгерского урегулирования (так называемого аусгляйха) был окончательно закреплён за австрийскими немцами и мадьярами, полностью контролировавшими свои части империи, в которые, помимо немцев и венгров, входили и многочисленные славянские народы.
Установление дуализма, означавшего гегемонию немцев и венгров, стало тяжёлым поражением чешского национального движения, которое пыталось апеллировать к принципам и наследию чешского государственного исторического права и которое с 1848 года базировалось на идеях австрославизма, предполагавшего преобразование Австрийской империи на основе федерализма с учётом интересов славянских народов Дунайской монархии.
Австро-венгерский дуализм наносил мощный удар по чешской концепции австрославизма, одновременно являясь и эффективным инструментом подчинения других славянских народов империи интересам Вены и Будапешта. Показательно в этой связи, что именно после установления дуализма в 1867 году началась новая мощная волна дискриминационных мер и преследования словацкого и карпато-русского национального движения в Венгрии. В результате к началу ХХ века и словацкая, и особенно карпато-русская национальная и культурная жизнь в венгерской части Дунайской монархии оказалась практически замороженной, а словаки и карпатские русины оказались перед реальной угрозой полной мадьяризации (Dějiny Slovenska 2000: 195)[1].
* * *
Лидеры наиболее зрелого и развитого среди австрийских славян чешского национального движения решили продемонстрировать Вене своё возмущение и неудовлетворённость введением антиславянского дуализма. Именно по этой причине руководители чешского национального движения в это время известный историк и мыслитель Франтишек Палацкий и его ближайший соратник Франтишек Ладислав Ригер, а также их политические единомышленники приняли приглашение из России посетить Петербург и Москву и принять участие в работе Этнографической выставки в Москве, в рамках которой была предусмотрена большая и представительная славянская секция. В чешской историографической традиции данная поездка получила устойчивое наименование «паломничество чехов на Русь».
Прибывшая в Россию многочисленная чешская делегация во главе с Палацким и Ригером была удостоена здесь торжественного приёма на самом высоком уровне, включая аудиенцию у императора Александра II. Примечательно, что всё это происходило именно в то время, когда в Будапеште активно готовилась коронация австрийского императора Франца Иосифа в качестве венгерского короля…
Демонстративное паломничество ведущих чешских политиков и общественных деятелей в Россию в мае-июне 1867 года было как общим выражением популярной в то время в чешском обществе идеи славянской взаимности, так и конкретным примером практического использования данной идеи в качестве своеобразного рычага давления на официальную Вену. Показательно в этой связи, что как в Австро-Венгрии, так и в соседних германских государствах паломничество чехов в Россию было крайне нервозно и негативно воспринято немецким общественным мнением. Немецкая и венгерская пресса в это время развязала шумную античешскую и антиславянскую кампанию, обвиняя чешских политиков, прежде всего, разумеется, в «панславизме», а также во всех мыслимых и немыслимых грехах и даже «в предательстве» (Palacký 1977: 391)[2].
Поводов для беспокойства для антиславянски настроенного общественного мнения Австро-Венгрии было более чем достаточно. Сразу после приезда в Санкт-Петербург 20 мая 1867 года славянские гости, включая представительную чешскую делегацию во главе с Палацким и Ригером, стали участниками целого ряда резонансных мероприятий. Так, например, Палацкий как почётный член Российской Академии наук принял участие в её торжественном заседании. 26 мая 1867 года состоялось, очевидно, самое важное для славянских гостей событие – в этот день в Царском Селе состоялась аудиенция членов славянских делегаций с императором Александром II, которая прошла в исключительно дружеской и благожелательной атмосфере. Характер встречи определил сам император Александр II, который в начале аудиенции сердечно приветствовал своих славянских гостей как «славянских братьев в родной славянской земле» (Palacký 1977: 391)[3]. Беседа, впрочем, носила сугубо светский характер и никакие серьёзные или тем более острые темы на ней не обсуждались. Тем не менее, сам факт принятия чешской делегации русским царём и тёплая атмосфера встречи стали поводом для разнообразных античешских инсинуаций со стороны австро-венгерских политиков и прессы.
Прощаясь с гостеприимным Петербургом, явно растроганный столь душевным приёмом Палацкий в своей речи, адресованной петербургской общественности, заявил, что «мы пришли к вам как к братьям с немалыми ожиданиями, но то, что мы увидели, намного превзошло все наши ожидания. Я думал, что Петербург – город европейский, не чисто русский. Но братский славянский приём, оказанный нам в Петербурге, превзошел все наши надежды. Поэтому я провозглашаю славу Петербургу и петербургским организаторам нашего мероприятия, которые великодушно устроили нам такой поистине братский приём» (Palacký 1977: 392)[4].
После переезда в Москву славянские гости стали непосредственными участниками Этнографической выставки и связанного с ней Славянского съезда. 30 мая 1867 года в своей речи в здании Московского университета в рамках Славянского съезда Палацкий счёл необходимым подчеркнуть заслуги своих соотечественников – Й. Добровского и П.Й. Шафарика – в создании и развитии научного славяноведения.
Давая характеристику своему коллеге по славистическому ремеслу П.Й. Шафарику, одному из основоположников научной славистики, Палацкий обратил внимание аудитории на «исключительно неблагоприятное время» его научной деятельности, не говоря прямо, но более чем прозрачно намекая на антиславянскую политику австрийских властей. В частности, Палацкий подчёркивал «богатый и редкий по силе дух» Шафарика, который, по его словам, пожертвовал своими знаниями и материальным достатком во благо Славянства и стал, как не без пафоса выразился чешский историк, «мучеником науки славянской» (Palacký 1977: 393)[5]. На Славянском съезде в Москве «славянская наука может славить свой первый триумф. Поэтому я считаю своей обязанностью, – заявил чешский учёный, – отдать дань памяти этому подвижнику науки славянской» (Palacký 1977: 393)[6].
Пребывание в Москве в целом только усилило позитивные эмоции у Палацкого и других членов чешской делегации от их опыта знакомства с Россией. Уже 28 мая 1867 года, то есть сразу после приезда в Москву, Палацкий, обращаясь к своим московским коллегам, «от всего сердца» благодарил их за проявление «любви и участия» и, в свою очередь, заверял их в любви и братском отношении со стороны чешского народа. Здесь же Палацкий счёл нужным воздать благодарность Богу за предоставленную ему возможность «увидеть, хотя и в преклонном уже возрасте, Москву-матушку…» (Palacký 1977: 392)[7].
На торжественном вечере перед отъездом из России 15 июня 1867 года Палацкий в своей прощальной речи заявил о том, что «братский русский народ принял нас с поистине братской любовью, которую мы постоянно чувствовали в поездках по огромной Российской империи» (Palacký 1977: 393)[8]. Здесь же чешский учёный и политический деятель очень уважительно и исключительно высоко отозвался об императоре Александре II и его преобразованиях. Подчеркнув своё «безграничное уважение к великому государю сей великой империи», Палацкий заявил о счастье «лицезреть монарха», который, по его словам, обессмертил своё имя благодаря освобождению своего народа, модернизации судебной системы и улучшению образования и просвещения. В конце своей эмоциональной речи Палацкий провозгласил тост «за долгое и счастливое царствование государя императора Александра Николаевича» (Palacký 1977: 394)[9].
* * *
Хотя поездка чешской делегации в Россию не привела к каким-либо политическим последствиям и «ни организаторы выставки, ни русское правительство не имели каких-либо специальных антиавстрийских и антитурецких целей» (Всероссийская этнографическая выставка 2017: 6)[10], сам её демонстративно-славянский характер и тёплая атмосфера пребывания в России вызвали настоящую и очень бурную античешскую истерию в австро-венгерской и германской прессе и общественном мнении. Сам факт участия чехов в этнографической выставке и Славянском съезде трактовался австрийскими и венгерскими газетами как проявление «опасного панславизма» и даже как «предательство по отношению к западной цивилизации» (Palacký 1977: 52)[11].
Несмотря на шквал подобных инсинуаций и обвинений, Палацкий, вспоминая впоследствии о поездке в Россию, подчёркивал её необходимость и пользу для чехов. «Я не только не сожалею, но и благословляю тот момент, когда я принял решение отправиться в Петроград и Москву. Если путешествие в Германию, Англию, Францию, Италию и даже в Америку удостаиваются похвалы и всячески рекомендуются как весьма полезное занятие, то почему же поездка на Русь выставляется как нечто вредное и, более того, даже греховное? – задавал впоследствии риторический вопрос Палацкий. – Благодаря поездке на Русь я получил основания пересмотреть некоторые свои мысли и лучше понять ряд вопросов, касающихся нашей народной жизни…» (Palacký 1977: 52)[12].
Примечательно, что один из выводов, который был сделан чешским учёным после его непосредственного знакомства с Россией, касался особенностей восприятия России на Западе. По обоснованному мнению чешского историка и политика, Европа, крайне слабо и поверхностно информированная о славянах и России, судит о них на основании «пустых и диких предрассудков» ((Palacký 1977: 53)[13], которые доминируют в европейском общественном мнении прежде всего в отношении России.
В целом же развязанная австро-венгерской и немецкой прессой шумная и истеричная античешская кампания только за то, что чешская делегация посмела посетить Россию, принять участие в этнографической выставке и Славянском съезде и отважилась сказать тёплые слова в адрес русских организаторов этих мероприятий является убедительной иллюстрацией к известным строкам русского поэта и тонкого знатока славянских реалий Фёдора Тютчева, который в одном из своих стихотворений очень метко охарактеризовал отношения в рамках рокового треугольника Россия – Славяне – Европа:
Но все же братья мы родные!
Вот, вот что ненавидят в нас!
Вам не прощается Россия,
России – не прощают вас!
Смущает их, и до испугу,
Что вся славянская семья
В лицо и недругу и другу
Впервые скажет: – Это я!
Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась…
(Кацис Л., Одесский М. 2011: 79)[14]
Литература
Всероссийская этнографическая выставка и Славянский съезд 1867. Москва: Русская цивилизация, 2017.
Кацис Л., Одесский М. «Славянская взаимность». Модель и топика. Очерки. Москва: Regnum, 2011.
Dějiny Slovenska. D. Čaplovič, V. Čičaj, D. Kovač, J. Lukačka. Bratislava: AEP, 2000.
Palacký F. Úvahy a projevy. Z české literatury, historie a politiky. Praha: Melantrich, 1977.
[1] Dějiny Slovenska. D. Čaplovič, V. Čičaj, D. Kovač, J. Lukačka. Bratislava: AEP, 2000. S. 195.
[2] Palacký F. Úvahy a projevy. Z české literatury, historie a politiky. Praha: Melantrich, 1977. S. 391.
[3] Там же.
[4] Там же. С. 392.
[5] Там же. С. 393.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 392.
[8] Там же. С. 393.
[9] Там же. С. 394.
[10] Всероссийская этнографическая выставка и Славянский съезд 1867. Москва: Русская цивилизация, 2017. С. 6.
[11] Palacký F. Úvahy a projevy. Z české literatury, historie a politiky. Praha: Melantrich, 1977. S. 52.
[12] Там же. С. 52.
[13] Там же. С. 53.
[14] Кацис Л., Одесский М. «Славянская взаимность». Модель и топика. Очерки. Москва: Regnum, 2011. C. 79.
