В богатой и насыщенной истории межславянских культурных связей особое место занимают русско-словацкие связи, которые, достигнув своего пика в XIX веке, выделялись тематическим богатством, разнообразием, достаточно чёткой идейной основой и динамикой. Именно в это время наиболее ярко проявилась глубокая русофильская традиция, надолго ставшая отличительной чертой словацкой интеллектуальной и общественно-политической жизни. Нельзя не согласиться с мыслью известного чехословацкого историка межвоенного периода Й. Йирасека, который, имея в виду словаков, утверждал в 1923 г., что «русофильство как красная нить проходит через всю нашу историю. Восток нас всегда привлекал и наши симпатии к русским восходят к очень давним временам» (Jirásek 1923: 325)[1].
Исключительно важным аспектом, который в огромной степени обусловил положительную динамику и глубину русско-словацких культурных связей, стал межконфессиональный и церковный фактор, во многом обусловивший тесное сотрудничество русских и словацких деятелей, хотя формально они принадлежали к разным конфессиям.
Ключевой фигурой, без преувеличения истинным демиургом русско-словацкого культурного сотрудничества в XIX веке стал протоиерей Михаил Фёдорович Раевский (1811-1884), который с 1842 г. вплоть до своей смерти в 1884 г. являлся священником Русской Православной Церкви при посольстве России в столице Австрийской империи Вене и в этом качестве внёс огромный, в полной мере всё еще неоценённый вклад в развитие русско-словацких и в целом русско-славянских связей.
По словам современных словацких исследователей, «как образованный, энергичный и исключительно трудолюбивый человек, Раевский, находясь на важном перекрёстке политических и культурно-национальных усилий славянских народов, ясно осознавал важность славянского вопроса для России и важность России для славянских народов. Очень быстро ему удалось добиться доверия представителей славянских народов и стать важным посредником в их контактах с Россией» (Daniš, Matula 2014: 7)[2].
Россия как единственное в XIX веке мощное и независимое славянское государство изначально притягивала пристальное и заинтересованное внимание угнетённых австрийских и турецких славян. С началом национального возрождения у славянских народов этот интерес значительно возрос. В этих условиях М.Ф. Раевский, отличавшийся блестящим образованием, исключительно высоким интеллектуальным уровнем и отменными коммуникационными талантами, которые выражались в его умении слушать, слышать и творчески воспринимать услышанное, стал для угнетённых славян Австрийской империи той отдушиной, в которой они могли найти не только понимание и искреннее сочувствие, но и вполне реальную поддержку.
Однако при этом М.Ф. Раевский стремился в своей культурной работе среди славян реализовать собственную далекоидущую программу, которая в перспективе, по его убеждению, могла бы освободить порабощённых австрийских славян и обеспечить их успешное национальное развитие. Как отмечают современные словацкие историки М. Даниш и В. Матула, обширная и целенаправленная деятельность Раевского была направлена на достижение его главной цели, состоявшей в том, чтобы «обновить духовное единство славянских народов путём их конфессиональной консолидации на основе православия и кирилло-мефодиевской традиции и идеи. Именно в этом он усматривал не только исполнение исторической роли России по отношению к угнетённым славянским народам, но и решение славянского вопроса в целом» (Daniš, Matula 2014: 11)[3].
На формирование данной славянской концепции М.Ф. Раевского оказали существенное влияние как ведущие русские славянофилы, так и профессиональные русские учёные-слависты, в том числе основатели российского славяноведения в лице И.И. Срезневского, О.М. Бодянского, П.И. Прейса и их последователей, со многими из которых М.Ф. Раевский был лично знаком и находился в переписке.
Взгляды Раевского нашли искренне сочувствие и полное понимание у тогдашних лидеров словацкого национального движения, включая Людовита Штура – ключевую фигуру словацкой общественной и политической жизни середины XIX века. Примечательно, что среди тех словацких деятелей, которые поддержали идеи Раевского, были представители как словацких протестантов, так и католиков. Апелляция к кирилло-мефодиевскому наследию успешно сплачивала словаков независимо от их конфессиональной принадлежности, поскольку словацкая интеллигенция традиционно усматривала истоки христианской культуры словацкого народа в эпохе Великоморавского государства, куда в начале 860-х годов были приглашены и прибыли со своей культурно-просветительской миссией знаменитые солунские братья.
Одним из самых близких Раевскому словацких деятелей был, безусловно, Л. Штур. Знакомство с Раевским, состоявшееся в декабре 1844 г. в Вене, произвело колоссальное впечатление на Штура, который под влиянием этого знакомства проделал серьёзную идейную эволюцию в своих взглядах на славянство, полностью пересмотрев своё отношение к польскому вопросу и сделав центром своего внимания Россию и православные славянские народы. Нельзя не согласиться с мнением о том, что формирование и развитие славянской концепции Штура «произошло под бесспорным влиянием Раевского, отразившись и в известном политическом трактате Штура «Славянство и мир будущего» (Daniš, Matula 2014: 12)[4].
Данное программное произведение Л. Штур написал сразу после завершения неудачной для России Крымской войны и восшествия на престол императора Александра II, в период повышенной политической активности в России, когда многие общественные деятели ожидали от нового русского монарха более продуманной, дальновидной и энергичной внутренней и внешней политики и более успешного решения ряда назревших к тому времени острых вопросов.
Свой острый политический трактат «Славянство и мир будущего» Штур посредством Раевского направил младшему брату нового русского императора великому князю Константину Николаевичу, который имел в то время репутацию славянофила и одновременно сторонника прогрессивных далекоидущих реформ. Словацкий национальный деятель несколько наивно надеялся, что его мысли о роли России в славянском мире и в решении славянского вопроса могли бы подтолкнуть российские правительственные круги к более активной и решительной политике в поддержку угнетённых славян в Австрии и в Османской империи (Daniš, Matula 2014: 13)[5].
Литературно-стилистические особенности трактата «Славянство и мир будущего» позволяют предположить, что Штур действительно надеялся получить в качестве внимательных читателей своего труда самых высокопоставленных государственных деятелей Российской империи. «Если славяне не могут ни образовать союзнических (федеративных) государств, ни устроиться и развиться в Австрии, то остаётся третий, единственно верный и полный будущего способ – соединение всех славян с Россией, – открыто утверждал словацкий мыслитель, имевший разочаровывающий для словаков опыт революции 1848-1849 гг. в Австрии. – Признаемся откровенно: разве все наши национальные стремления имели бы какой-нибудь смысл, значение и будущее без России, при непомерной ненависти к нам чужеземцев, которым мы уже покорились…» (Штур 1867: 157)[6]. Обращает на себя внимание и то, что в своей критике славян за их многочисленные недостатки и ошибки Штур критичнее всего высказывался о наиболее преданных римско-католической церкви славянских народах – поляках и хорватах. Судя по всему, инициатором идеи подачи данного трактата российскому руководству был именно М.Ф. Раевский, который гораздо лучше Штура ориентировался в тонкостях российской политики.
Помимо Штура, целиком разделявшего концепцию Раевского о консолидации славян на основе кирилло-мефодиевского духовного наследия, М.Ф. Раевский поддерживал тесные связи с видным словацким общественным деятелем, евангелическим богословом и профессором теологического факультета Венского университета К. Кузмани, который одновременно являлся и заместителем председателя Матицы Словацкой – ведущего словацкого культурного и просветительского института в то время. В частности, К. Кузмани активно сотрудничал с Раевским в работе по переводу и изданию православной литургии на немецкий язык, что имело очень большой резонанс среди европейских учёных (Daniš, Matula 2014: 14)[7]. Данный перевод вышел из печати в 1861-1862 гг. в трёх томах в Вене и стал для неправославной славянской и европейской общественности «важным источником знакомства с православной церковью и в целом с восточными славянами» (Daniš, Matula 2014: 14)[8]. Таким образом, один из важнейших и успешных издательских и церковно-просветительских проектов был осуществлен Раевским в тесном сотрудничестве с его словацкими коллегами. Тесные контакты связывали Раевского и с представителями словацкой католической интеллигенции, среди которых были убеждённые сторонники русского языка как общеславянского средства коммуникации и перехода на кириллическую письменность.
Уважение к М.Ф. Раевскому в широких кругах словацкой общественности выразилось в том, что, когда в 1863 г. словаки основали, наконец, свою Матицу Словацкую, Раевский был единогласно избран её почётным членом-основателем. Впоследствии русский священник в полной мере оправдал оказанную ему словаками честь и доверие – вплоть до конца своей жизни он стремился постоянно пополнять библиотеку Матицы Словацкой новыми русскими книгами и свежими номерами русских журналов, которые тогда были в большом дефиците у австрийских славян. Опасаясь влияния России, власти Австро-Венгрии всячески препятствовали нормальному книгообмену между Россией и австрийскими славянами, поэтому энергичная деятельность Раевского на этом поприще была очень важной, тем более что официальные российские структуры не уделяли этому вопросу должного внимания.
Широкая, активная и потенциально весьма перспективная деятельность Раевского, однако, не находила полного понимания и поддержки в Петербурге. В значительной степени космополитически настроенная высшая петербургская бюрократия оставалась равнодушной к идеям Раевского и к его практической работе на ниве славянской взаимности. Как не без иронии замечают современные словацкие историки, «зачастую Раевскому приходилось затрачивать гораздо больше усилий не на просветительскую работу среди австрийских славян, среди которых у него было много единомышленников, а на убеждение официальных и полуофициальных кругов в самой России в необходимости данной работы» (Daniš, Matula 2014: 26)[9].
Именно в это время высшими иерархами римско-католической церкви готовились и разворачивались масштабные этнокультурные проекты среди хорватов, галицких русинов и среди населения Дунайских княжеств, которые впоследствии привели к резким и потенциально взрывоопасным трансформациям их традиционной идентичности. Но если римско-католические проекты всегда имели полную и безоговорочную поддержку официальной Вены, то весьма перспективный, востребованный и встречавший сочувствие австрийских славян проект Раевского не был ни в полной мере осознан, ни тем более поддержан официальным Петербургом. Последствия подобного положения вещей не замедлили сказаться уже в начале ХХ века и продолжают сказываться в настоящее время.
Литература
Штур Л. Славянство и мир будущего. Послание славянам с берегов Дуная. Москва: В университетской типографии, 1867.
Jirásek J. Slováci a Rusko // Prúdy. 1923. Číslo 7.
Daniš M., Matula V. M.F. Rajevskij a Slováci v 19. storočí. Bratislava: Univerzita Komenského, 2014.
Dějiny Slovenska. D. Čaplovič, V. Čičaj, D. Kovač, J. Lukačka. Bratislava: AEP, 2000.
[1] Jirásek J. Slováci a Rusko // Prúdy. 1923. Číslo 7. S. 325.
[2] Daniš M., Matula V. M.F. Rajevskij a Slováci v 19. storočí. Bratislava: Univerzita Komenského, 2014. S. 7.
[3] Там же. S. 11.
[4] Там же. S. 12.
[5] Там же. S. 13.
[6] Штур Л. Славянство и мир будущего. Послание славянам с берегов Дуная. Москва: В университетской типографии, 1867. С. 157.
[7] Daniš M., Matula V. M.F. Rajevskij a Slováci v 19. storočí. Bratislava: Univerzita Komenského, 2014. S. 14.
[8] Там же. S. 14.
[9] Там же. S. 26.
