Гуситская традиция активнейшим образом и весьма изобретательно и успешно использовалась чешскими политиками в эмиграции для легитимизации своих лозунгов о необходимости ликвидации Австро-Венгрии и создания на её руинах независимого чехословацкого государства. Одним из наиболее искусных чешских политических деятелей, сумевшим умело манипулировать символами чешской истории и поставить гуситское наследие на службу интересам текущей чешской политики, стал лидер чехословацкой эмиграции на Западе профессор Т.Г. Масарик, ставший впоследствии первым чехословацким президентом.
«Гуситская повестка» активно, системно и довольно успешно продвигалась Масариком в западных университетах, в средствах массовой информации ведущих государств – членов Антанты, а также среди наиболее влиятельных западных политиков и интеллектуалов. При этом идейное наследие гуситской эпохи в Чехии Масарик трактовал весьма произвольно и выборочно, приспосабливая его для решения актуальных политических задач чешского освободительного движения. Следует сказать, что теоретические наработки подобного использования гуситского идейного наследия Масарик подготовил в ряде своих историко-публицистических работ, написанных в конце XIX – начале XX веков.
Неудивительно поэтому, что военное поражение Австро-Венгрии, её последующий распад, переворот в Праге 28 октября 1918 г. и провозглашение Чехословацкой Республики происходили полностью под знаком гуситских заветов. «Табор – наша программа» – показательно и красноречиво провозгласил Т.Г. Масарик девиз нового государства в ходе своего триумфального возвращения на родину. Первая Чехословацкая Республика действительно сделала гуситскую традицию важной составной частью своей государственной идеологии.
Примечательно, что «гуситскую» политику Града открыто поддержала главным образом некоммунистическая часть левого политического спектра межвоенной Чехословакии, Чешскобратская евангелическая церковь, а также вновь основанная Чехословацкая церковь (позже Чехословацкая гуситская церковь). При поддержке или прямом участии президента Т.Г. Масарика по всей стране организовывались массовые торжества, связанные с именем Яна Гуса, 500-летием основания гуситского Табора (1920 г.), а также юбилеев крупнейших битв гуситской эпохи. Показательно, что при разработке закона о чехословацких государственных праздниках парламентская демократия Чехословакии выразила свое позитивное отношение к Яну Гусу, провозгласив в его память 6 июля государственным праздником. Это произошло вопреки активным протестам чешских католиков и Ватикана. Официальная политика исторической памяти Первой Чехословацкой республики, таким образом, была в значительной степени основана на гуситском идейном наследии, которое использовалось для максимальной легитимизации новорожденного государства.
В 1925 г. торжества по этому случаю впервые проходили на государственном уровне под прямым протекторатом президента Т.Г. Масарика, по инициативе которого над Пражским Градом весь день вместо президентского штандарта развевалось черное гуситское знамя с красной чашей! Данное событие вызвало крайне болезненную реакцию в Ватикане. Показательно, что в знак протеста против государственной поддержки праздника из Праги был немедленно отозван папский нунций Франческо Мармаджи. Дипломатические отношения между Чехословакией и Ватиканом, таким образом, были официально прерваны, поскольку папская курия воспринимала официальные торжества в Чехословакии в честь «еретика» Гуса как оскорбление римско-католической церкви.[1]
Если «градный» лагерь чешской политики, т.е. сторонники президента Масарика, рассчитывал использовать гуситскую традицию как идею, укрепляющую государство и консолидирующую общество, то полностью этой цели достичь так и не удалось. Невероятная конъюнктура гуситских реминисценций в первые годы существования республики одновременно вскрыла и противоречивость их интерпретации различными социальными группами и народами многонациональной страны, в которой собственно чехи составляли лишь около 50% населения. Уверенное большинство в собственной стране чехи имели только в связке со словаками как «чехословаки», благодаря официальной доктрине «чехословакизма», объявлявшей существование единого «чехословацкого народа», состоящего из двух ветвей – чехов и словаков. Убежденными и пламенными проводниками идеологии «чехословакизма» были по этой причине и первый президент Масарик, и его преемник на посту президента страны Э. Бенеш. Однако малоприятный и потенциально опасный для официальной Праги нюанс состоял в том, что преимущественно католическая Словакия, население которой отличалось консервативными настроениями, весьма критически относилась к навязанному из Праги идеологическому курсу и, по сути, отвергала насаждение культа Яна Гуса. Примечательно, что именно этот фактор стал одной из существенных причин разочарования словаков ситуацией в Первой Чехословацкой республике и стремительного роста словацкого автономистского движения.
Для чешских националистов гуситская традиция означала, прежде всего, интенсификацию антинемецких акций в стране и ускоренную чехизацию пограничных Судет, являвшихся преимущественно немецкоязычными. Евангелики во имя Гуса требовали окончательного разрыва чехов с католицизмом. Формирующаяся коммунистическая партия Чехословакии, в свою очередь, рассматривала гусизм с точки зрения подготовки социалистической революции, а «божьих воинов» считала своими прямыми предшественниками.[2] Любопытно, что Зденек Неедлы, в принципе известный и авторитетный профессиональный историк, выступая как прокоммунистический публицист, уже в 1919 г. зашел так далеко, что сравнивал таборитов с большевиками, оребитов с меньшевиками, а Базельский собор с Женевской конференцией!
Наоборот, умеренная социал-демократия в Чехословакии видела в гуситской эпохе скорее устрашающий пример, предостерегающий от неуместного радикализма и его разрушительных последствий. Ряд некатолических публицистов (в частности, один из ведущих межвоенных публицистов Ф. Пероутка) обращал внимание на то, что в условиях самостоятельного государства деструктивная революционная гуситская традиция недостаточна, что в истории необходимо выдвигать на первый план примеры ярко выраженной конструктивной государственности.
Споры вокруг гуситского наследия в период Первой Чехословацкой республики затронули и академическую жизнь, усилив имевшую место и ранее полемику по данному вопросу среди профессиональных историков. Так, в научной сфере разгорелась последняя фаза известного и начавшегося еще в конце XIX века «спора о смысле чешской истории».[3] С серьезной критикой гуситского культа вновь выступил авторитетный чешский историк консервативного направления и убежденный оппонент Масарика Йозеф Пекарж, который подчеркивал его чисто религиозный, средневековый и для современности неактуальный характер. Более того, поражение радикального крыла гуситов в битве у Липан (1434 г.) Пекарж даже провозгласил счастливым днем чешской истории!
Однако в условиях нарастающей внешней угрозы со стороны нацистской Германии в 1930-е годы, накануне Мюнхена и особенно в период созданного Гитлером протектората Богемия и Моравия взгляды Пекаржа не могли найти серьезной общественной поддержки, а гуситская традиция вновь ожила в своей традиционной форме. И ее после войны и освобождения Чехословакии от нацистской оккупации небезуспешно подняла на щит уже коммунистическая партия на своем пути к власти, подчеркивая социальные аспекты гуситского движения и утверждая, что именно события февраля 1948 г. спасли чешский народ от новых Липан.
[1] См.: Pehr, M., Šebek, J. Československo a Svatý stolec I. Od nepřátelství ke spolupráci ( 1918-1928). Praga, 2012; Šebek, J. Marmaggiho aféra jako krystalizační bod konfliktu mezi Řimem a československou vladou v církevně-politických kontextech // Smrčka, J. Vybíral. Z. (eds). Jan Hus 1415 a 600 let poté. Husitský Tábor. Suppl. 4. Tábor, 2015. S. 371-390.
[2] Надо сказать, что чехословацкие коммунисты в межвоенный период хотя и заявляли о своей приверженности гуситскому наследию, но с определенной неуверенностью, поскольку их, как атеистов, дезориентировал ярко выраженный религиозный аспект гуситского движения. Полностью гуситская идея была «оккупирована» ими после 1948 г. В этом смысле полезны могут быть (при селекции соответствующей своему времени риторики) следующие работы: Kavka, F. Husitská revoluční tradice. Praga, 1953; Kořalka, J. Pojetí dějin husitství v ideologicko-politické argumentci československých komunistů v letech 1934-1936 // Husitský Tábor 1. 1978. S. 79-97.
[3] Репрезентативный сборник важнейших материалов легендарной полемики между Масариком и Пекаржем, в который постепенно были вовлечены лучшие интеллектуальные силы чешской нации, опубликовал Милош Гавелка: Spor o smysl českých dějin 1895-1938. Praha, 1995.
