Кажется, всепобеждающей идеей, популярной уже два столетия, является мысль о положительном развитии науки, вообще знания и связанной с этим надеждой на лучшее будущее. Пункты о торжестве просвещенного разума над «мутной» иррациональностью и обусловленное этим прогрессивное развитие общества давно превратились в устойчивое убеждение, которое хотя и колебалось в периоды мировых войн, но затем снова приобретало себе многочисленных сторонников. Это убеждение приобрело черты настоящей религиозной веры. По меткому замечанию философа и богослова С.Н. Булгакова (1871–1944) в статье «Основные проблемы теории прогресса» (1902 г.), эта теория стала философией, являющейся вместе с тем религией человечности, своеобразным «алтарем неведомому Богу».
Представление о все улучшающемся развитии человечества обращено в будущее, но все убеждение строится по аналогии с прошлым. Мол, с каждым годом сумма знаний увеличивается, технические достижения растут, появляются новые лекарства, увеличивается продолжительность жизни, улучшаются бытовые и социальные условия. Эта модель постоянного совершенствования из прошлого проецируется в будущее. Казалось бы, теория прогресса подтверждается знанием и опытом, но сам прогноз «светлого» будущего, если присмотреться, основывается отнюдь не на знании. В самом деле, научный прогноз, полученный из опытных данных, отличается точностью предсказания, как указание на будущее солнечное затмение, будь оно хоть через день, хоть через сто или тысячу лет. Но теория прогресса такой точностью не обладает, она не подсказывает, в каком году совершится то или иное улучшение, научный или социальный прорыв. Это не более чем внутреннее убеждение в том, что прогресс произойдет и изменения когда-нибудь наступят. Однако прогностические показатели здесь могут улавливаться на несколько лет вперед, на несколько десятилетий, но никак не на столетия. Загадочность будущего по-прежнему остается тенью достигнутых громких успехов.
Такое положение дел свойственно научному знанию, которое объясняет многое, но не все. Об этом в свое время писал А.И. Герцен в «Письмах об изучении природы» (1844 г.): «Казалось бы, […] естествоведению остается торжествовать свои победы и в справедливом сознании великого совершенного трудиться, спокойно ожидая будущих успехов; на деле не совсем так. Внимательный взгляд без большого напряжения увидит во всех областях естествоведения какую-то неловкость; им чего-то недостает, чего-то не заменяемого обилием фактов; в истинах, ими раскрытых, есть недомолвка. Каждая отрасль естественных наук приводит постоянно к тяжелому сознанию, что есть нечто неуловимое, непонятное в природе; что они, несмотря на многостороннее изучение своего предмета, узнали его почти, но не совсем, и именно в этом, недостающем чем-то, постоянно ускользающем, предвидится та отгадка, которая должна превратить в мысль и, следственно, усвоить человеку непокорную чуждость природы».
Соглашаясь с таким наблюдением, следует заметить, что главным основанием для теории прогресса является вера, а не положительное, достоверное знание. Обратимся опять к уже упомянутой статье С.Н. Булгакова, где автор говорит: «Откуда же взялось это убеждение и это как бы твердое знание будущих судеб человечества, раз его не в силах дать позитивная наука? Оно оттуда же, откуда вообще происходят все религиозные истины, т. е. то, что религиозно принимается за истину. Источником его является религиозная вера, но вера, прокравшаяся тихомолком, контрабандой, без царственного своего величия, но тем не менее утвердившая свое господство там, где считается призванной царить только наука».
В теории прогресса, которая стала конкурировать с определенными религиозными воззрениями, можно отметить две специфические составляющие. Это – убеждение в положительном качестве грядущих изменений, а также их неизбежности, закономерности и даже целесообразности того, что должно случиться.
Действительно, прогресс имеет всегда нормативный и направленный характер, его цель воспринимается как совершенствование. На уровне интуиции – это ожидание приближающегося счастья. Поступательно, последовательно изменения ведут человечество к земному блаженству, на философском языке – эвдемонизму. Допустим, что одному поколению людей приходится много трудиться и переносить лишения, но это ради того, чтобы следующему поколению было уже легче, а следующему за ним еще лучше и так далее до бесконечности. Выходит, что человеческие поколения живут одно ради другого. Так в теории. Но в действительности такая цель отнимает мотивацию ее достижения. Вот что замечает по этому поводу С.Н. Булгаков: «Эвдемонистический идеал прогресса как масштаб при оценке исторического развития приводит к прямо противонравственным выводам […]. Страдания одних поколений представляются мостом к счастью для других; одни поколения должны почему-то страдать, чтобы другие были счастливы, должны своими страданиями «унавозить будущую гармонию», по выражению Ивана Карамазова. Но почему же Иван должен жертвовать собою будущему счастью Петра и не имеет ли Иван как человеческий индивид, с этой точки зрения, таких же прав на счастье, как будущий Петр? Не является ли поэтому вполне логичным и согласным эвдемонистической теории желание Ивана поменяться ролями с будущим Петром и сделать своим уделом счастье, а его – страдание?»
Фактически идея прогресса приобретает религиозный смысл: «Человек смертен, человечество бессмертно; человек ограничен, человечество обладает способностью к бесконечному развитию. Живя для других, человек побеждает жало смерти и сливается с вечностью» (С.Н. Булгаков).
Другой отмеченной чертой теории прогресса является ее нормативность: так должно быть. Однако при переходе от теории к практике эта черта приобретает характер побудительный, вид обращения к человеческой воле: да будет так. Скачек совершается незаметно, но, по сути, это переход от закона причинности к требованию заповеди. В самом деле, то, что обусловлено естественным ходом развития, имеет научно обоснованные причины и практически открытые механизмы действия, определенно случится даже вопреки чьей-либо воле или несогласию. Никакого побудительного требования выдвигать здесь нет необходимости, однако же теория прогресса требовательна и настойчива к социальным и политическим переменам. Если необходимо, на алтарь «прогресса» его идейные служители положат сотни, а то и тысячи человеческих жизней. Возникает противоречие между пассивностью ожидания неизбежных и предопределенных «прогрессивных» изменений и требованием их активного воплощения, которое научными выкладками может иллюстрироваться, но никак не обусловливаться. Пусть ускорение тех или иных «прогрессивных» процессов желательно, но разве оно логически необходимо, если прогресс неизбежен? Требование может выдвигать здесь вера, но не наука.
В связи с этим хочется опять привести слова С.Н. Булгакова из упомянутой статьи: «Мы уже знаем, что марксизм представляет собой самую яркую версию теории или религии прогресса; он воодушевлял своих сторонников верой в близкий и закономерный приход иного, совершенного общественного строя, конца Vorgeschichte (предыстории) и начала Geschichte (истории). Он силен был, таким образом, не своими научными, а своими утопическими элементами, не своей наукой, а своей верой. Отброшенное теперь, как утопическое, учение о социальной катастрофе (Zusammenbruchstheorie) и о «прыжке» в царство свободы являлось центральным нервом прежнего марксизма, его эсхатологией».
Таким образом, идея прогресса, подхваченная, например, марксизмом, есть идея собственно религиозная. Но перенесенная в тесто рационализма как дрожжи, она претворяет все тесто в квасное. Из «научного знания» совершается прорыв в «религию прогресса», которая претендует на то, чтобы заменить собой религию христианскую. Именно в последней утверждается заложенная Творцом устремленность человека к духовному развитию, целенаправленность (телеологичность) исторического процесса, раскрытие в каждом человеке свободы поступать нравственно, смысл жизни как устремление к заповеданному Богом миропорядку. Теория прогресса стала религией, которая вместо Бога поставила человечество, а вместо свободы – общественную необходимость, однако земной рай отодвинулся при этом в туманную даль будущности. Перспектива в личном плане неудовлетворительная и малопривлекательная.
