Одним из активных участников польского восстания 1863 г. на территории современной Литвы был уроженец Волыни офицер российской армии Сигизмунд Сераковский. За нарушение воинской присяги и руководство отрядом мятежников он был приговорен к смертной казни через повешение, что и было приведено в исполнение в Вильно на Лукишской площади 15 июня 1863 г. Останки Сераковского были идентифицированы и торжественно перезахоронены во время нарочитой акции 22 ноября 2019 года. В польской литературе он поэтизирован и представляется в образе настоящего богатыря.
Тем более представляет интерес записка Сераковского «Вопрос польский», поданная военному министру России Дмитрию Милютину, в 1862 г. Этот документ был опубликован в русском переводе в журнале «Русская старина» (1884 г., № 1, с. 48‑60). Здесь автор рассуждает о своём видении польской проблемы и путях её решения (Польша, прикованная насильно к России, остаётся ей чуждой). Примечательно, что главным предметом его размышлений является, собственно, не Царство Польское, существовавшее тогда под скипетром российского самодержца, а «западные губернии», то есть современные земли Белоруссии и Литвы. Сераковский старается обосновать два тезиса: превосходство «польской цивилизации» не только над формами жизни других славянских народов, но и иных западноевропейских стран, а также добровольность её принятия «передовыми людьми Литвы и Руси». Отсюда делается вывод, что польская культурная миссия должна беспрепятственно продолжаться и далее на землях бывшей Речи Посполитой в границах 1772 г.
В чём же виделось превосходство «польской цивилизации» воспитаннику житомирской гимназии и выпускник юридического факультета Петербургского университета? В своей записке Сераковский утверждал, что в Речи Посполитой: «Политические права полноправных граждан, судебные учреждения, автономия провинций представляют столь высокую степень развития и выработанности, что даже в будущем они могут служить бесценной сокровищницей для других, в особенности славянских народов».
Что касается будущности, какой она казалась Сераковскому, то ни в одной стране законы и порядки Речи Посполитой не были признаны образцовыми. Изображение её как страны развитой свободы и права есть чистейшее недоразумение, идеализация, бывшая в ходу в салонных беседах молодых польских патриотов. Старший современник Сераковского французский республиканец Пьер-Жозеф Прудон, специально изучавший историю Польши два года, написал в 1863 г. также статью О польском вопросе (ее отрывок был опубликован в первом выпуске «Сборника» С. Шолковича в Вильне, 1885 г.), где так сказал о временах «золотой польской свободы» XV‑XVI веков: «Польские историки с гордостью указывают на эту эпоху, тогда как ни в какое время и ни у какого народа не видно было такого растления нравов, такой наглости дворян, такого презрения к законам, такой нищеты в народе, как в эту эпоху. […] Не было ни полиции, ни юстиции, дворяне делали, что хотели».
Автор записки признаёт, что правами в Речи Посполитой обладали не все, только шляхтичи, но при этом он находит своеобразный способ к возвеличению Польши: мол, таких полноправных граждан было много, около миллиона, десятая часть жителей, в то время как даже в конституционной Франции первой трети XIX в. полноправных граждан едва наберётся 200 тыс. человек. Не иначе, как Польша должна была считаться передовой европейской державой! Однако упомянутый выше французский политик и публицист думал иначе: «Если анархический принцип, доведенный до последней крайности, играет роль в судьбах человечества, то этот элемент имел истинного своего представителя в Польше». Она «шла всегда в разрез с остальной Европой. В Англии аристократия сошлась со средним сословием, чтобы ограничить власть королей; во Франции король соединился с общинами, чтобы подавить волнующееся дворянство; в Германии, около императорской короны составилась конфедерация. Польша делала все напротив. Мнимая ее цивилизация в средних веках была не что иное, как восточная роскошь, ее литература – только контрафакция латинизма, ее республика – лексикон, заимствованный из древнего Рима, или оперная декорация».
Особенный упор делает Сераковский на высокую миссию Польши: посредством «добровольных союзов» с другими народами распространять свои передовые учреждения. Среди этих других народов – «мыслящие люди Литвы и Руси». Они признали благотворность шляхетских порядков и усваивали их со времён Городельского привилея 1413 г. В союзе с поляками они сокрушили могущество Тевтонского ордена в битве при Грюнвальде в 1410 г. Вдохновлённые своей миссией, политики Речи Посполитой задумали распространить блага цивилизации и на Московию, предлагая избрание королевича Владислава в Смутное время Московского царства. Правда, по собственному признанию Сераковского, этому плану помешали тогда завоевательные амбиции короля Речи Посполитой Сигизмунда III. Но, где-то в глубине души, «передовые люди» продолжали носить заветную мысль «соединить польско-литовский народ с российским, как вольный с вольным, как равный с равным».
Ничего и говорить, как далеки эти фантазии Сераковского от исторической действительности! Белорусский историк, профессор Петербургской духовной академии Михаил Коялович во время польского восстания 1863 г., готовивший свои лекции по истории западной России, указал на фиктивность мнимого превосходства теории «полноправия» одного сословия, которая фактически служила оправданием деспотическому господству шляхты над крестьянами. По справедливому замечанию того же историка, не могло быть и речи ни о каком равноправном союзе народов в Речи Посполитой, когда не было равенства представителей на сейме от Польши и Великого княжества Литовского. Послы последнего изначально оказались в меньшинстве. Особенно же дискриминационная практика сказалась в религиозной сфере. Жестоким примером насилия стало введение церковной унии в 1596 г.
«Что такое западный край? – спрашивал Сераковский и отвечал – Высший и средний класс в нём составляют поляки или, говоря точнее – литовцы и русины, принявшие добровольно польский язык, польские стремления, одним словом польскую цивилизацию. Всё, что думает об общественных делах, всё, что читает и пишет в западном крае, ‑ всё это совершенно польское. […] польский элемент, польская цивилизация проникли в плоть и кровь жителей этого края». В этих словах со всей ясностью открывается взгляд будущего повстанца на Белоруссию и Литву. Далее Сераковский настаивает на том, что поляки должны иметь полную свободу в западном крае: польский и русский язык равно употребляться в официальной сфере (делопроизводстве, суде, преподавании), на местном уровне вся административная власть должна быть отдана выборным местным представителям (тем же полякам), в смешанных семьях между католиками и православными вера детей должна определяться добровольным соглашением между родителями (российские законы того времени сдерживали распространение католичества через крещение детей в таких семьях в костёлах). К слову, Сераковский, допускающий преподавание на «малороссийском» (украинском) языке, нигде не говорит о преподавании на белорусском, утверждая в целом, что наречия украинское и белорусское, «если не ближе к польскому, чем к великорусскому, по крайней мере ‑ занимают между ними середину».
Знакомство с запиской Сераковского показывает, какую судьбу готовил автор для Белоруссии и Литвы. Это было ополячивание. Опять же хочется здесь вспомнить слова Пьера-Жозефа Прудона, с возмущением писавшего, что Польша начинает уже управлять европейской политикой: «Произносит у нас красноречивые речи, вызывает на бой Европу… скоро мы будем думать, рассуждать, решать только чрез посредство Польши», которая простирает свои «естественные границы» до Днепра и Двины, дальше якобы лежит азиатско-монгольская Россия, угрожающая «московитским вторжением» всей цивилизованной Европе. Надо отдать должное французскому писателю. Он видел гораздо дальше своего времени: политические мечтатели вроде Сераковского продолжают и сейчас готовить беды не только своему собственному народу, но и окружающим.
