Традиция философского богоискательства, ставшая характерной чертой русской интеллектуальной культуры, произвела во второй половине XIX в. два разных по своим подходам, но сходных по конечной цели типа философствования, а именно – морализм Льва Толстого и всеединство Владимира Соловьева. Оба мыслителя сходились в понимании задачи практического осуществления Царства Божия на земле, однако оба разошлись в трактовке роли при этом государства и, в частности, в вопросе о смысле войны. Различия в понимании этого феномена общественной жизни представляют интерес не просто как попытки философски разрешить дилемму войны и мира, но как способы ее решения именно с христианских позиций.
Для Л. Н. Толстого война – этот инструмент разрешения конфликтов между народами и государствами – объясняется, в частности, существованием «глупого и вредного заблуждения», называемого патриотизмом («Патриотизм и правительство», 1900). Рассматривая последний, знаменитый писатель высказал следующее рассуждение. Под патриотизмом обычно понимают желание блага своему народу (государству). Однако то же самое естественно желать другим народам и государствам, следовательно, патриотизм имеет свойство исключительности, обращен к собственным выгодам и преимуществам (выражается в их предпочтении интересам других), значит, служит препятствием «братскому единению народов». Кроме того, патриотизм, в понимании Л. Н. Толстого, разрушает единение даже внутри одного народа, так как патриотизму государственному противостоят местные (региональные) патриотизмы составляющих его народностей.
Далее писатель-философ дает оценку патриотизму в историческом контексте. «Вся история человечества с древнейших времен и до нашего времени может быть рассматриваема как движение сознания и отдельных людей и однородных совокупностей их от идей низших к идеям высшим. […] Всегда, как для отдельного человека, так и для отдельной совокупности людей, есть идеи прошедшего, отжитые и ставшие чуждыми, к которым люди не могут уже вернуться, как, например, для нашего христианского мира — идеи людоедства, всенародного грабежа, похищения жен и т. п., о которых остается только воспоминание; есть идеи настоящего, которые внушены людям воспитанием, примером, всей деятельностью окружающей среды, […] как, например, в наше время: идеи собственности, государственного устройства, торговли, пользования домашними животными и т. п. И есть идеи будущего, из которых одни уже близки к осуществлению и заставляют людей изменять свою жизнь и бороться с прежними формами, как, например, в нашем мире идеи освобождения рабочих, равноправности женщин, прекращения питания мясом и другие идеи, хотя уже и сознаваемые людьми, но еще не вступившие в борьбу с прежними формами жизни. Таковы в наше время называемые идеалами идеи: уничтожения насилия, установления общности имуществ, единой религии, всеобщего братства людей». Патриотизм в такой перспективе является пережитком прошлого, который злонамеренные правительства используют для наживы. «Патриотизм и последствия его — войны дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих. Всякий писатель, учитель, профессор тем более обеспечивает свое положение, чем более будет проповедывать патриотизм. Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму. В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе».
Выход из этого положения Л. Н. Толстой видит в отказе от государственного устройства (анархизме), проповедуя духовное братство всех людей («божиих сынов»). «Кто бы вы ни были – француз, русский, поляк, англичанин, ирландец, немец, чех – поймите, что все ваши настоящие человеческие интересы, какие бы они ни были – земледельческие, промышленные, торговые, художественные или ученые, все интересы эти так же, как и удовольствия и радости, ни в чем не противоречат интересам других народов и государств, и что вы связаны взаимным содействием, обменом услуг, радостью широкого братского общения, обмена не только товаров, но мыслей и чувств с людьми других народов. […] Поймите, что спастись от всех ваших бедствий вы можете только тогда, когда освободитесь от отжившей идеи патриотизма и основанной на ней покорности правительствам и когда смело вступите в область той высшей идеи братского единения народов, которая давно уже вступила в жизнь и со всех сторон призывает вас к себе». Таков ход рассуждений знаменитого русского писателя, в котором соединились идеи отвлеченного морализма, прогресса и анархизма.
Известный русский философ В. С. Соловьев специально обратился к размышлению о смысле войны в своей книге «Оправдание добра» (1897) в контексте изложения новой «нравственной философии» всеединства. Причину войн автор видит в духовной испорченности людей, а именно – в зависти. Осуждая войну в принципе с нравственной точки зрения, В. С. Соловьев старается показать ее смысл в историческом плане как явления временного, обусловленного изменчивыми обстоятельствами. При этом он, в отличие от Л. Н. Толстого, совершенно иначе смотрит на значение государства: «Те учения, которые безусловно-отрицательно относятся к войне и вменяют каждому в долг отказывать государству в требовании военной службы, вообще отрицают, чтобы человек имел какие-нибудь обязанности к государству. С их точки зрения государство не более как шайка разбойников, которые гипнотизируют толпу, чтобы держать ее в повиновении и употреблять для своих целей. Но серьезно думать, что этим исчерпывается или хотя бы сколько-нибудь выражается истинная сущность дела, было бы уже слишком наивно». Философ утверждает, что само появление государства как формы политического объединения людей было вызвано стремлением прекратить межродовую войну. Война тем самым переносилась на внешние границы соединившихся племен, а внутри устанавливался мир. Далее вооруженные конфликты между соседними государствами опять же имели в виду расширение территории одного из них с тем, чтобы на захваченных землях утверждался мир и порядок. Война в такой трактовке приобретала смысл в конкретных обстоятельствах, а в общемировом значении готовила почву для объединения всех людей. Таковыми стали древние «всемирные монархии» – ассиро-вавилонская, персидская, македонская и римская. В дальнейшем, с наступлением христианской эпохи в Европе, создавалась почва для последующего распространения цивилизованных форм государственной жизни «варварским» племенам. С началом европейской экспансии на другие континенты развились мировые экономические связи, появился всемирный рынок – «нет ни одной страны, которая ныне была бы самодовлеющею в экономическом отношении, которая бы все нужное для себя сама производила, не получая от других и не давая им взамен, так что представление об отдельном государстве как «совершенном теле», т. е. безусловно независимом общественном организме, оказывается с этой основной стороны чистейшим вымыслом. Далее, постоянное сотрудничество всех образованных стран в научной и технической работе, плоды которой сейчас же делаются общим достоянием; изобретения, которыми упраздняются расстояния; ежедневная печать с ее непрерывными известиями отовсюду; наконец, поразительно возрастающий международный «обмен веществ» по новым путям сообщения – все это делает из культурного человечества одно целое, которое действительно, хотя бы и невольно, живет одною общею жизнью».
Затем В. С. Соловьев задается вопросом: «Какое же отношение к войне имел этот любопытный процесс всемирного «собирания земли» посредством единой материальной культуры? […] война играет в нем деятельную роль. Известно, как революционные и наполеоновские войны могущественно способствовали тому движению и распространению общеевропейских идей, которыми обусловлен научный, технический и экономический прогресс XIX века, материально объединивший человечество». Таким образом, автор разделяет с Л. Н. Толстым мнение о прогрессивном развитии человечества, но при этом указывает, что война становится неизбежным средством принуждения к объединению. В этом пункте оба мыслителя существенно расходятся, так как Толстой считает прогрессом не принуждение, а убеждение, отрицая какое-либо положительное (оправдательное) значение войны.
Однако было бы неверным полагать, что В. С. Соловьев одобрял войну. Он пишет: «Война была прямым средством для внешнего и косвенным средством для внутреннего объединения человечества. Разум запрещает бросать это орудие, пока оно нужно, но совесть обязывает стараться, чтобы оно перестало быть нужным и чтобы естественная организация разделенного на враждующие части человечества действительно переходила в его нравственную, или духовную, организацию». То есть отказ от войны по нравственным соображениям является следствием практического ее ведения, разумного осмысления ее последствий. Философ говорит о страхе перед войной, который все сильнее удерживает цивилизованные («образованные») народы от ее начала. Это, так сказать, внешнее обстоятельство: война за присвоение чужого есть риск потерять свое. Но есть и внутреннее, духовное следствие наружного примирения государств перед страхом войны. Об этом В. С. Соловьев пишет так: «Не ясно ли, что борьба верований и материальных интересов переживает борьбу народов и государств и окончательное установление внешнего, политического единства решительно обнаружит его внутреннюю недостаточность, – обнаружит ту нравственную истину, что мир внешний сам по себе еще не есть подлинное благо, а что он становится благом только в связи с внутренним перерождением человечества. И тогда только – когда не теориею, а опытом будет познана недостаточность внешнего единства – может наступить полнота времен для одухотворения объединенного вселенского тела, для осуществления в нем Царства Правды и Вечного мира». Таким образом, в отличие от Л. Н. Толстого, Соловьев видит выход из дилеммы войны и мира не в простом отказе от войны, чтобы наступил мир, а в преодолении войны как внешнего (между народами) и внутреннего противостояния (между партиями, богатыми и бедными, полноправными и неполноправными) через самый опыт ее ведения.
Обращается В. С. Соловьев и к проблеме патриотизма (национальной идеи). Если Толстой фактически отождествляет патриотизм и национализм, считая, что нет истинного и ложного патриотизма, что всякий патриотизм – ложь, то Соловьев подчеркивает различие: «Национальная идея, принятая за верховное начало жизни народов, естественно, вырождалась в народную гордость, истинный характер патриотизма искажался, деятельная любовь к своему народу превращалась в идолопоклонство перед ним как верховным благом, а это в свою очередь переходило в ненависть и презрение к другим народам и вело к несправедливым войнам, захватам и угнетению чужих народностей». В негативной оценке народной гордости (ложного патриотизма) оба мыслителя сходятся. Но истинный патриотизм, по Соловьеву, отличается принципом «возлюби другие народы как свой собственный», он направлен не на производство благ только для своего народа (не на себялюбие), но вовне – на создание общезначимых достижений, которые могут быть восприняты другими народами, служить благу всех.
Таковы подходы двух русских мыслителей к пониманию войны. В них есть свое сходство и глубокое различие в трактовке государства, обусловленное тем, что В. С. Соловьев рассматривает войну с точки зрения диалектики, когда отрицание войны ведет к качественно новому пониманию мира как преодоления любых видов социальной вражды. Л. Н. Толстой исходит в данном случае из отвлеченной идеи «братства народов», выработанной якобы духовным прогрессом человечества. Оба автора по-своему опирались на христианское учение, которое, однако, по вопросу войны проникнуто эсхатологическим ожиданием конца земного мира, «лежащего во зле». В христианском понимании мир движется не к улучшению по пути прогресса, а к окончательному разрушению – «восстанет народ на народ, и царство на царство» (Мф. 24:7), и несмотря на то, что Евангелие будет проповедано всем народам, во многих охладеет любовь. Соответственно, нет поводов основываться здесь на прогрессивном усвоении нравственных истин будущим человечеством. Война, равно как и покой (перемирие), в современном виде остаются лишь одним из текущих состояний универсума, испорченного грехом.
