Объективность считается одним из необходимых критериев научной работы, хотя в совершенном виде она остается едва ли достижимым идеалом. В самом деле, разве может исследователь полностью очиститься от всех личных качеств и свойств, которые не находят себе соответствия в изучаемом предмете? Можно представить себе глубокое «погружение» в исследование: увлеченность, сосредоточенность, отказ от развлечений, но по мере увеличения интеллектуальных усилий будет расти и эмоциональное напряжение, которое уже исключает всякую беспристрастность и отстраненность. Кроме того, работу любого исследователя предопределяют личная заинтересованность, индивидуальный план действий, ожидание результата, на все это накладываются другие обстоятельства: социальный или административный заказ работы, личные мировоззренческие вкусы и убеждения, приверженность той или иной научной школе, политические и идеологические предпочтения. Наконец, текст исследования, представляющий результат работы, ориентируется на определенный круг читателей с их уровнем образования, набором понятий и популярных мнений. Необходимо, конечно, удержаться от явного гнева и пристрастия, но совершенно устранить все субъективные факторы в научном исследовании не представляется возможным.
Сказанное справедливо и для церковно-исторических работ. Однако здесь есть свои особенности. В частности, следует сказать о так называемом «конфессионализме» как факторе, исключающем научную объективность. Известный русский историк и социолог Н. И. Кареев (1850–1931) в своих лекциях писал: «История в качестве науки, свободно ищущей истины, столь же мало может находиться в подчинении у религии, как и у политики: наука служит истине, а не той или другой церкви, не тому или другому государству. Религиозные убеждения историка, каковы бы они ни были, не должны влиять на то, что может быть основано лишь на научно установленных фактах и добыто при помощи правильных приемов научной мысли. […] Науке вообще и в частности истории нет и не может быть никакого дела до того, кто правильнее верит и что имеет больше оснований – вера или неверие. История вмешательством своим в вопросы подобного рода сама лишила бы себя научного значения, ибо задача науки вся в области знания, и вопросы веры ей не подведомственны. Принципиально отрицательное отношение к религии, стоя часто встречающееся в современной литературе, равным образом, не должно влиять на отношение к религии, как к историческому явлению: неверующий историк может и должен изучать прошлое религии совершенно так же беспристрастно, как если бы у него не сложилось отрицательного отношения ко всякой вере» («Историка. Теория исторического знания»).
Рассмотрим эту цитату, которая, без сомнения, найдет себе немало сторонников и в настоящее время. Для начала следует отметить, что Н. И. Кареев принадлежал к такому философскому течению как позитивизм, полагавшему, что объективная наука способна одинаково объяснять как законы физического порядка, так и законы порядка социального. Впрочем, история относилась Н. И. Кареевым к наукам конкретным, которые не открывают общие законы, а объясняют единичные факты и индивидуальности отдельных обществ и государств. Под объективной истиной ученый понимал констатацию того, что было и как оно было в прошлом. Причем отношение к такой истине, например, положительная или отрицательная ее оценка, не исключается, но выводится за рамки науки. Вместе с тем необходимо учитывать, что историческая действительность, или истинная, объективная картина прошлого в понимании Н. И. Кареева, дана в свидетельствах живших некогда людей, которые всегда содержат в себе их личные впечатления, оценки, понятия, почему историческая картина является изначально производной, наполненной субъективными мнениями и переживаниями. Приемы научной критики, казалось бы, призваны очистить историческую действительность от налета индивидуальных пристрастий, но, как уже говорилось, сама деятельность историка-исследователя, его замысел и методика, определяющая приемы изучения прошлого, неотделимы от его личных качеств, подготовленности, кругозора и обусловлены современным социокультурным контекстом. Иными словами, свидетель ли прошлого, или нынешний историк – и тот, и другой есть человек своего времени, представитель каждый своей эпохи.
«Историк не должен быть в подчинении у религии и политики», – пишет Н. И. Кареев, или, что то же, быть в услужении, писать по заказу, скрывать, делать подлоги, обвинять или оправдывать, вести свой рассказ в чью-либо пользу. С этим трудно не согласиться, когда речь идет о цели изучения. Но вместе с тем необходимо сказать, что историк должен быть религиозным, чтобы писать о религии, и быть политиком, чтобы писать о политике. Быть таковыми не в смысле «быть в подчинении», но чтобы понимать предмет, который исследуется. В частности, религиозные убеждения влияют на результат изучения, когда нужно понять (даже прочувствовать) религиозный феномен. В противном случае отстраненность исследователя, его «неверие» приведут к игнорированию религиозной психологии, непониманию мотивации и, в конечном счете, к неадекватной трактовке событий. Так иностранец, попавший в другую страну, будет описывать ее реалии как сторонний наблюдатель или объяснять их со своей ошибочной точки зрения.
Писать нужно «беспристрастно», как если бы не сложилось ни отрицательного (ни положительного) отношения к объекту религиозной веры, утверждает Н. И. Кареев. При всей кажущейся объективности такого подхода в целом, возникают явные трудности при специальном изучении предметов церковной и вообще религиозной истории. «Нейтральное» восприятие религиозных истин, по сути, не является неким третьим состоянием между отрицанием и утверждением. Религиозное сознание делит людей на тех «кто с нами» и на тех, «кто не с нами». Нейтральный статус в таком контексте невозможен: «не веришь, значит, не с нами». «Непосвященный» не допускается до участия в сакральной части церемоний, ему не объясняются вполне все положения доктрины. Он остается все тем же чужестранцем в незнакомой стране, который рискует не понять адекватно воззрения и обычаи ее обитателей.
Объективность, понятая как отстраненность, в исследовании сюжетов конфессиональной истории создает проблему, когда историк, чтобы не подпасть подозрению в конфессионализме (субъективности), оказывается в другой крайности – профессиональной ограниченности. Не смея охарактеризовать суть изучаемых религиозных событий, он может только описывать их как сторонний наблюдатель, констатировать, а не объяснять. Может также, игнорируя суть религиозного феномена, уделять внимание главным образом политическому и социокультурному фону событий, полагая, что в нем и скрываются настоящие причины, и таким образом редуцирует, упрощает трактовку самого феномена. В этом заключается недостаток «надконфессионального» подхода.
С учетом высказанных замечаний хотелось бы предложить такой научный принцип, который помог бы избежать опасности конфессионального субъективизма и, в то же время, не впасть в крайность неадекватного упрощения и произвольного толкования. Это – принцип конфессиональной объективности, означающий объяснение религиозных феноменов из религиозных же норм и ценностей. Последние представляют собой определенный набор правил (догматов, канонов), выражающих идеализированные положения веры. Соответственно, исходя из этих положений, должна рассматриваться конфессиональная практика, являемая в исторических событиях и процессах. В частности, догматы и каноны Православной Церкви становятся мерилом для ее истории, догматы и каноны Римско-Католической Церкви – для истории католичества и т.д. Таким образом, события конфессиональной истории получают свое адекватное объяснение и объективную оценку. В связи с этим исследователю нужно хорошо знать церковную доктрину, чтобы заметить отклонения в ее исполнении. Вместе с тем повышается требование к честности историка, который квалифицирует нарушения церковной нормы, невзирая на лица, соображения престижа и другие сиюминутные выгоды данного вероисповедания. Сравнение событий «как они есть» с церковным правилом «как они должны быть» подчеркивает объективность предпринятого изучения. Кроме того, открывшееся расхождение между теорией и практикой наряду с его объяснением приносит пользу самому вероисповеданию. Ведь это помогает замечать укоренившиеся недостатки и в будущем их исправлять. Во всяком случае, такой подход исключает субъективное и предвзятое воззрение на конфессиональную историю через «розовые очки», обнаруживая тех защитников веры, которые берутся по тем или иным соображениям оправдывать церковную практику вопреки существованию церковных правил, ее осуждающих.
Однако предполагает ли конфессиональная объективность обязательное признание истинности самих догматов исторически изучаемого вероисповедания? Очевидно, что исследователю, по крайней мере, достаточно хорошего знания догматов и канонов и понимания религиозной психологии. Одно – изучение религии, а другое – обучение религии. В первом случае историк берется за дело, чтобы понять и объяснить, а во втором – чтобы проповедовать. Научные поиски, конечно, не исключают религиозные убеждения, хотя их и не требуют, но, вот, без знаний о вере в конфессиональной истории никак не обойтись.
