Аннотация
Русско-японская война 1904-1905 гг. вызвала усиление традиционных русофильских настроений в Чехии, что нашло отражение в местной прессе. Примечательно, что в это время более позитивное отношение к России стали демонстрировать и те либеральные издания, которые занимали по отношению к Российской империи крайне критическую позицию, в частности, близкий Масарику пражский «Час». На страницах чешской прессы анализировались шансы Японии и России на победу; при этом чешские издания, демонстрируя симпатии России как славянскому государству, выражали надежду и уверенность в победе русской армии, признавая в то же время высокий потенциал армии и флота Японии. Чешские газеты подвергали резкой критике антироссийские публикации в британской, германской и австро-венгерской прессе, указывая на их тенденциозность и необъективность. Критике со стороны чехов подверглись и польские радикалы в Царстве Польском, пытавшиеся использовать русско-японскую войну в своих целях. Однако с ростом военных неудач русской армии и флота чешская пресса вновь стала критиковать ситуацию в Российской империи, усматривая в многочисленных внутренних недостатках основную причину неудач на фронтах.
_________________________________________________________
Если для австрийских славян в целом Россия традиционно являлась «олицетворением стойкости и постоянства сознательного и свободного Славянства» (Doubek 1999: 16), то отношение чехов к России было сложнее, противоречивее и двусмысленнее. Объединение и растущая мощь Германии, а также трансформация габсбургской империи на принципах австро-венгерского дуализма в 1867 г. ставили перед чехами все более сложные и трудновыполнимые политические задачи. Между тем, заметные успехи в сфере культуры и экономики, которых добилось чешское общество к началу ХХ века, не сопровождались соответствующим политическим прогрессом.
Растущее чувство бессилия, охватившее чешское общество во второй половине XIX – начале XX века, связанное с неудачами чешского национального движения, в частности, с провалом попытки решения языкового вопроса в Чехии во время премьерства Бадени (1897), усиливало разочарование в собственных возможностях и порождало ожидание помощи извне. Чешская политика в это время представляла собой «театр бессилия и беспомощности» (Černý 1995: 88), творческий коллектив которого был занят поисками богатого и влиятельного мецената. Чешские политики – актеры этого театра – с самого начала привыкли смотреть на Россию как на государство, которое естественным образом должно поддерживать интересы австрийских славян и которое «простым весом своего авторитета, усиленного успешной балканской кампанией, принудит австрийское правительство к уступкам» (Doubek 1999: 20).
Именно поэтому чешские политические деятели с тревогой восприняли наметившуюся к концу XIX века переориентацию внешней политики России на Восток и связанное с этим угасание интереса к австрийским славянам. Так, чехи весьма болезненно восприняли высказывание известного русского слависта В. Ламанского, в котором он откровенно заявил о незаинтересованности России в положении чехов, поставив под сомнение целесообразность борьбы за «святая святых» чешских политиков – чешское государственное право и отозвавшись о чешском вопросе как о «тупиковом и нерешаемом» (Doubek 1999: 57).
Отстраненность России резко сужала поле маневра чешских политических деятелей, в славянской политике которых изначально доминировали прагматизм и расчетливость. По словам В. Доубека, «славянская взаимность интерпретировалась чехами исключительно с точки зрения политической целесообразности и должна была служить только чешским интересам… прежде всего в качестве инструмента давления на Вену… Чешская политика, пребывая в состоянии ежедневной конфронтации с немецким элементом в Чехии и Австрии, болезненно переносила культурное, экономическое и прочее превосходство, демонстративно проявляемое немецкими националистами, – отмечал В. Доубек, анализируя психологические корни амбивалентности чешской славянской политики. – Подобный травмирующий опыт слабого и подчиненного партнера компенсировался в отношениях с остальными, еще более слабыми и культурно менее развитыми народами монархии. Кичясь ореолом признанного центра славянства…, чешские политики время от времени проявляли чувство превосходства в отношении своих потенциальных славянских союзников» (Doubek 1999: 73).
В отношении к России эта противоречивость усиливалась прагматичным интересом чехов к гигантскому российскому потенциалу и одновременным соблазном взглянуть на Россию свысока, выступив в роли цивилизатора-культуртрегера. Расчетливая готовность воспользоваться международным весом, обширным рынком и военно-политической мощью России в своих собственных целях сочеталась у многих чешских политиков с критикой социально-экономической отсталости России, стремлением посильнее «лягнуть» российские власти и поучительным тоном в отношении целого ряда аспектов российской политики. Критический пафос некоторых чешских политиков временами переходил в откровенную ненависть. Так, К. Гавличек, один из творцов чешского австрославизма и культовая фигура чешской демократической журналистики, в своем письме К.В. Запу из Москвы в мае 1844 г. утверждал, что «русские… вовсе не наши братья, как мы их называем, а намного более опасные враги нашего народа, чем мадьяры и немцы. Их язык и литературу мы можем использовать как хотим, но любое панибратство с ними нужно оставить…» (Černý 1995: 28). Утилитаризм, прагматизм и ярко выраженная расчетливость часто присутствовали в чешской политике по отношению к России и позже, то актуализируясь, то отступая на задний план в зависимости от текущей политической конъюнктуры.
Русско-японская война, проходившая вдалеке от австро-венгерских границ, не затрагивала чешских интересов напрямую, поэтому отношение чехов к ней было более естественным и в меньшей степени обременено соображениями сиюминутной политической выгоды. В первоначальной реакции чешской прессы на далекий от Чехии дальневосточный конфликт тон во многом задавали славянские симпатии и образ России рисовался менее негативно и более сочувственно, чем обычно, хотя и не столь позитивно, как во время балканской кампании конца 1870-х годов.
***
Обострение русско-японских противоречий на Дальнем Востоке вызывало пристальный интерес в Чехии. Чешская пресса уделяла большое внимание русско-японским отношениям, которые занимали одно из центральных мест в отделе зарубежных новостей чешских периодических изданий и были частым предметом аналитических статей и пространных комментариев. Освещение данной проблематики отличалось в целом доброжелательно-сочувственным тоном по отношению к России, что было характерно не только для газет, имевших устоявшуюся русофильскую репутацию, но и для изданий, занимавших критическую позицию к политике российских властей. Самым примечательным в этом смысле был орган партии реалистов «Час», представляющий наибольший интерес как в силу своего общего критического отношения к России, так и в силу того, что на его страницах выражались взгляды той части чешской политической и интеллектуальной элиты, в состав которой входил будущий первый президент Чехословакии Масарик, ставший позднее неприкасаемой «священной коровой» в чехословацкой политике и общественной жизни и оказавший колоссальное влияние на идеологический облик первой чехословацкой республики.
Так, «Час» активно критиковал состояние свободы печати в России. Сообщая о решении министров внутренних дел, образования и юстиции 17 января 1904 г. закрыть журнал «Русская земля» на основании закона о печати, «Час» выражал свое сожаление по этому поводу и замечал, что «русский закон о печати не вынес даже малой доли честности и открытости во внутрироссийских делах».[1] Критическое отношение «Часа» к России, по его собственному признанию, «…совершенно непопулярно в Чехии, поскольку речь идет о славянском государстве, к которому обращены симпатии всего славянского мира. Мы с радостью изменили бы наши взгляды на Россию, если бы это допустила наша совесть, – утверждал «Час», полемизируя с прорусски настроенной частью чешской прессы, прежде всего с газетой «Народни листы», и беря себе в союзники русских писателей-классиков. – Направление, представленное газетой «Народни листы», замалчивает самые кричащие факты из российской жизни и разражается бранью в адрес тех, кто о них заявляет. Самым красноречивым защитником нашей позиции в отношении России выступает русская книга. Те, кто сравнит отзывы о России в книгах русских классиков с нашей позицией, должны будут констатировать, что наша критика намного мягче русской критики… У нас читают и восхищаются Гоголем, Достоевским, Толстым, Горьким, но смысл их произведений – плач русского сердца над моральной и материальной нищетой народа – остается непонятым слепым фанатизмом чешских славян… Кроме частичной отмены барщины и незначительных социальных реформ в ХХ веке, в России господствует абсолютизм…, а социальная недоразвитость углубляется, поскольку в дорогостоящей международной политике Россия идет в ногу с Западной Европой, а во внутренней застыла на самом примитивном фундаменте».[2] Финская политика России также вызывала негативную реакцию чехов. Тем не менее, с ростом русско-японских противоречий и началом войны критическое отношение «Часа» к России на некоторое время ослабело.
«Сообщения из Владивостока позволяют надеяться на сохранение мира. – писало пражское издание 1 января 1904 г. – Мобилизацию японского флота можно объяснить явной враждебностью корейцев по отношению к японцам…, которая особенно сильна среди жителей южной Кореи. Вероятно, японцы будут вынуждены выступить в защиту своих интересов с оружием в руках».[3] Наряду с этим «Час» положительно отзывался о заседаниях российского комитета по Дальнему Востоку под председательством императора Николая II. «В ходе своего последнего заседания, – отмечал орган чешских реалистов, – комитет однозначно высказался за сохранение мира и в этом смысле послал на Дальний Восток инструкцию с соответствующей директивой».[4] Тишина в японских политических кругах, «вызванная завершением японских военных приготовлений, вновь породили слухи о возможном мирном решении русско-японского спора».[5]
Однако охлаждение русско-японских отношений и перспектива возможной войны уже вызвали международный резонанс, подчас весьма неожиданный. 3 января 1904 года пражская газета информировал своих читателей о том, что посол Японии в Вашингтоне Такахира «очень загружен работой в связи с наплывом в японское посольство американских добровольцев, желающих в случае войны с Россией воевать на стороне японцев как на суше, так и на море. Подобную любовь к Японии со стороны американцев, – полагал чешский журналист, – можно объяснить только их отвращением к деспотической России. В целом же мнение о японцах в Америке не самое лучшее. Все американские консулы и предприниматели отзываются о японцах как о народе эгоистичном, чрезмерно материалистичном и ненадежном в деловом отношении».[6]
Реакцию российской прессы на обострившиеся отношения России и Японии чехи характеризовали как в целом сдержанную и выжидательную за исключением «Нового времени», которое «желает войны России и Японии любой ценой».[7] По мнению чешской прессы, война с Японией была бы непопулярной среди российской общественности в том числе и по экономическим причинам. «Россия и так повела себя опрометчиво на Дальнем Востоке, потратив там более миллиарда рублей, – утверждал «Час». – Если бы царская империя захотела занять или аннексировать новые территории, это потребовало бы еще несколько миллиардов».[8]
8 января 1904 г. чешские газеты, ссылаясь на сообщения с Дальнего Востока, в частности на то, что к Корее стягиваются сильные подразделения русской армии, констатировали резко возросшую угрозу войны. «В венских военных кругах, – писал «Час», – на основании поступающих телеграмм полагают, что война между Россией и Японией фактически началась, хотя формально до сих пор не была объявлена».[9] С ростом военного противостояния России и Японии увеличивался интерес к военному потенциалу противников и к исходу возможной войны между ними. Проанализировав состав военных флотов Японии и России и имевшееся на них вооружение, чешский военный эксперт заключал, что «русская сторона располагает 16 боевыми кораблями и крейсерами водоизмещением в 159.837 тонн при наличии 42 тяжелых, 194 средних и 200 легких орудий. Японская сторона имеет 16 боевых кораблей и крейсеров общим водоизмещением в 163.692 тонны с 54 тяжелыми, 198 средними и 188 легкими орудиями. В итоге общее преимущество японцев заключается в 3.855 тоннах и 4 орудиях при одинаковом количестве кораблей, что почти не имеет значения при столь высоких показателях…».[10] Опираясь только на эти цифры, отмечал чешский публицист, «нет абсолютно никакой возможности предсказать результат вероятной войны… Исход сражений зависит не только и не столько от вооружения, сколько от действий личного состава. Русские обладают старыми традициями и знаменитыми стойкостью и упорством. Японцы полны осознания своей недавней победы над китайцами и отличаются восточным презрением к жизни. Скорее всего, – заключал автор, – все решит подготовка и выучка войск, а не личное мужество противников…».[11]
В конце января – начале февраля пресса начинает освещать войну как фактически начавшееся событие. Анализируя причины войны, «Час» возлагал значительную часть вины на дальневосточную политику России. «Хотя война еще не была формально объявлена, – писал пражское издание 9 февраля 1904 г., – тем не менее, ее уже можно считать свершившимся событием. Хитрая русская дипломатия столкнулась с не менее изощренной японской дипломатией. Конфликт между Россией и Японией висел в воздухе последние 9 лет – с того самого времени, когда Япония при участии России была лишена плодов своей победы над Китаем. При заключении Симоносекского мира между Японией и Китаем Россия сыграла такую же роль, какую сыграл Берлинский конгресс по отношению к ней самой после войны с Турцией. Подобный мир неизбежно содержал зародыш новой войны… Ситуация осложнилась тем, что Россия под предлогом необходимости иметь незамерзающий порт оккупировала Маньчжурию и протянула к Порт-Артуру юго-восточную ветку своей сибирской дороги…».[12]
Продолжение следует…
[1] Čas 19.01.1904. Číslo 19.
[2] Čas 24.01.1904. Číslo 24.
[3] Čas 01.01.1904. Číslo 1.
[4] Ibidem.
[5] Čas 02.01.1904- Číslo 2.
[6] Čas 03.01.1904. Číslo 3.
[7] Čas 05.01.1904. Číslo 5.
[8] Ibidem.
[9] Čas 08.01.1904. Číslo 8.
[10] Čas 13.01.1904. Číslo 13.
[11] Ibidem.
[12] Čas 9.02.1904. Číslo 40.
