В ОЖИДАНИИ ОСВОБОЖДЕНИЯ: ПОЛОЖЕНИЕ БЕЛОРУСОВ В ПОЛЬШЕ К СЕНТЯБРЮ 1939 ГОДА

Накануне Второй мировой войны традиционно ассимиляторская политика официальной Варшавы в отношении белорусского меньшинства ужесточилась и приобрела ярко выраженный репрессивный характер. Печальным символом национальной политики Варшавы стал созданный польскими властями в июне 1934 г. концентрационный лагерь в полесском городке Берёза Картузская, среди узников которого было много белорусов и украинцев.

К 1939 г. под давлением властей были закрыты практически все белорусские общественные и культурные организации и школы, а православная церковь подверглась растущей полонизации. Главной целью польской администрации в этнически белорусских восточных воеводствах II Речи Посполитой была тотальная полонизация местного восточнославянского населения. К 1939 г. полонизационные усилия властей достигли своей кульминации, обнаружив черты этноцида, понимаемого как «уничтожение культуры народа, ведущее к его исчезновению путем ассимиляции» [10, c. 167]. «Наша внутренняя жизнь являет собой грустную картину… варварства и глупости» [36, s. 305], – такую нелицеприятную и самокритичную оценку политике Польши дал лидер польской национальной демократии Роман Дмовский в 1931 г. Cтоль нелестные слова в первую очередь можно адресовать политике Варшавы в отношении национальных меньшинств.

***

В польской политической мысли задолго до возрождения Польши в 1918 г. сформировалась устойчивая традиция рассматривать белорусов и украинцев с позиции цивилизационного превосходства, трактуя польский этнос на белорусских и украинских землях как «доминирующую цивилизационную силу, способную к политической организации». Как полагал лидер польских национальных демократов Дмовский, «будущее польское государство может выйти за пределы польских этнографических границ в мере, учитывающей ценности исторической Польши и цивилизационный потенциал великого народа» [37, s. 17]. Лидер польских социалистов и будущий «начальник государства Польского» Юзеф Пилсудский относил народы к востоку от поляков к числу «неисторических», считая польскую политическую опеку над ними естественным явлением [38, s. 10]. Часть польской элиты продолжала мыслить категориями средневековой Речи Посполитой «от моря до моря» в границах 1772 г.

Рижский мирный договор, заключенный после советско-польской войны в марте 1921 г., оставлял значительную часть восточнославянских земель в составе Польши. В условиях напряженных отношений между СССР и II Речью Посполитой белорусский вопрос стал орудием борьбы между Москвой и Варшавой. Особую ожесточенность этой борьбе придавали как идеологические конфликты, так и геополитические амбиции Варшавы, стремившейся к расчленению и уничтожению СССР. Именно эта цель определяла идеологию и практическую подрывную деятельность против Советского Союза в рамках амбициозного варшавского проекта «Прометей», курировавшегося польскими спецслужбами и обильно финансировавшегося из бюджета Польши. По словам польского историка С. Микулича, «в организационной и финансовой сфере прометеизм реализовывался II отделом Главного штаба, МИДом и Восточным институтом в Варшаве, финансировавшимся министерством обороны» [43, s. 216-217].

Польская элита мечтала о границах 1772 г., воспринимая уступку Минска восточному соседу как непростительную слабость. Хотя статья VII Рижского договора фиксировала обязательство Варшавы обеспечить русским, украинцам и белорусам «свободное развитие их культуры, языка и выполнение религиозных обрядов» [8, c. 33], а статья 109 Конституции Польши провозглашала право на сохранение своей национальности и языка, «действительность разительно расходилась с этой декларацией» [7, c. 17]. Считая Гродненщину, Виленщину и Полесье, населенные в основном белорусами, исконно польскими землями, Варшава проводила здесь агрессивную политику этнокультурного реванша, преследуя культуру местных народов. Полонизаторская политика властей заставила белорусских деятелей пересмотреть свое отношение к Польше, которую поначалу воспринимали как потенциального союзника. Если в декларации от 12 июля 1919 г. Центральная Белорусская Рада Виленщины и Гродненщины выражала надежду на союз с Польшей, то уже 17 сентября 1919 г. ее позиция резко изменилась. «Со стороны польской власти в вопросе создания независимой Белорусской державы ничего не сделано, – говорилось в резолюции Белорусской Рады. – Представители польской политической мысли высказались, что земли на восток до Березины, возможно до Днепра, являются польскими и их нужно присоединить к Польше» [21, л. 4]. Негативную оценку политике Польши дало правительство БНР, констатировав 27 января 1921 г. угрозу «национальной смерти» белорусам в Польше и отметив, что «на деле польская толерантность есть самая дикая нетерпимость национальная и религиозная» [22, л. 35]. Яркой иллюстрацией отношения польской элиты к белорусам служит высказывание известного польского политика, министра юстиции Польши в 1926-1928 гг. Александра Мейштовича. По его словам, «Белоруссия самой историей предназначена быть мостом для польской экспансии на Восток. Белорусская этнографическая масса должна быть переделана в польский народ. Это приговор истории; мы должны этому способствовать» [23, л. 32].

Политический курс Варшавы с самого начала был направлен на реализацию данных идей. Уже в сентябре 1919 г. Белорусская Рада Виленщины и Гродненщины жаловалась польским властям на дискриминацию белорусов, указывая, что местная администрация не принимает документов на белорусском языке, требуя употребления только польского языка [24, л. 3]. Руководители Рады сообщали, что на Гродненщине идут массовые увольнения с работы белорусов-православных [24, л. 3], из гродненской полиции увольняют лиц православного вероисповедания и работников железной дороги, не являвшихся поляками по национальности [25, л. 7-15]. К запретам на профессии по этноконфессиональному признаку польская администрация широко прибегала и позже. Так, в ноябре 1930 г. представитель Виленского управления железных дорог предлагал старосте Дрогичинского повета Полесского воеводства уволить в трехмесячный срок всех работников железной дороги православного вероисповедания, откровенно аргументируя это «интересами полонизации кресов» [11, л. 15]. Особенно тщательно польские власти применяли «этноконфессиональное сито» при отборе кадров в сфере образования, которое считалось Варшавой эффективным орудием полонизации непольского населения. Именно поэтому власти в массовом порядке увольняли учителей, не являвшихся поляками по национальности. В результате многолетнего систематического уничтожения образования на русском и белорусском языках и преследования русских педагогических кадров после вхождения Западной Беларуси в состав СССР здесь возникла острая кадровая проблема, связанная с нехваткой учителей, способных преподавать на русском или белорусском языке. Как отмечал начальник агитационной машины ЦК КП(б)Б М.М. Фридман, посетивший ряд населенных пунктов Западной Беларуси 24 сентября – 26 октября 1939 г., «дети отказываются идти в польские школы… Пришлось отыскивать русских и еврейских старых учителей, которые были выброшены польскими властями… Многие из крестьян заявили, что они раньше работали учителями, но потому, что они русские, их из школы выгнали…» [26, л. 97-99].

Поведение польской армии на захваченных ею белорусских землях в 1919-1921 гг. позволило одному из лидеров белорусского движения Антону Луцкевичу определить польский оккупационный режим как «террор против белорусского населения» [6, с. 7]. Среди примеров польского террора Луцкевич упоминал расстрел 36 крестьян Слуцкого повета; массовую экзекуцию крестьян у станции Микашевичи, а также сожжение семи деревень Бобруйского повета [6, с. 11]. Нежелание польских властей видеть в белорусах самобытный этнос и проявления высокомерного отношения к белорусам критиковались белорусской прессой. «Отношение к белорусам со стороны начальников и общественности пренебрежительное. Нас считают то москалями, то большевиками, то людьми второго сорта» [1, с. 1-2], – сожалели виленские «Белорусские ведомости» 10 октября 1921 г. Ощущение себя «людьми второго сорта» перекликалось с мыслью лидера эндеков Дмовского, отзывавшегося о белорусах и украинцах как о «поляках низшего сорта», неспособных к собственной государственности [38, s. 8]. Официальная Варшава, таким образом, воспринимала восточнославянское население с цивилизационным высокомерием как этнографический материал, подлежащий переделке.

Польские власти уделяли колоссальное внимание церковной политике, стремясь использовать ее как орудие денационализации восточнославянских меньшинств. Мощным орудием полонизации была католическая церковь. Белорусский Национальный Комитет в Вильно указывал, что «после обучения в Виленской католической семинарии белорусские и литовские дети забывают родной язык и, так как воспитание ведется в польском духе и на польском языке, становятся апостолами полонизации» [27, л. 136]. Белорусы-католики рассматривались Варшавой как «потенциальные поляки» и подлежали первоочередной полонизации. Польские власти и католическая церковь «не допускали появления белорусского движения в костеле» [38, s. 56].

Для ослабления православной церкви использовались силовые методы. К июню 1936 г. в костелы было превращено более 1300 православных храмов только в этнически белорусских регионах Польши. Несмотря на негативно-враждебное отношение к православной церкви со стороны польских властей, воспринимавших ее как наследие России [39, s. 152], Варшава стремилась не только ослабить православную церковь путем ревиндикаций и сокращения приходов, но и использовать ее как орудие этнокультурной политики. Это проявилось в «подчинении православной церкви государственному аппарату и в стремлении использовать ее для ассимиляции непольского населения» [39, s. 151]. Провозглашение автокефалии православной церкви в Польше в 1925 г., негативно воспринятое православным населением, и полонизация церкви в 1930-е гг. были следствием данной политики. Насильственное навязывание автокефалии нарушало статью VII Рижского договора, провозглашавшую обязательство сторон «не вмешиваться в дела, касающиеся устройства церкви» [8, с. 34]. Политика полонизации православной церкви отличалась системностью и последовательностью. 20 января 1930 г. полесский воевода в обращении к старостам требовал «строгого соблюдения правил польского написания имен православного населения», ранее указывавшихся по правилам русского языка. К документу прилагался список церковнославянских имен в переводе на польский язык [12, л. 22], в соответствии с которым имя «Аввакумъ» должно было указываться как «Abbakum», имя «Авдiй» как «Abdjusz» и пр. [12, л. 22]. В мае 1933 г. полесский воевода напоминал об этом распоряжении, требуя его неукоснительного соблюдения при указании имен в метриках, выдаваемых православным духовенством. Подобный документ был издан и новогрудским воеводой, требовавшим в инструкции старостам Новогрудского воеводства 24 мая 1934 г. записывать акты гражданского состояния «только на государственном языке» [12, л. 112].

С середины 1930-х гг. процесс полонизации православной церкви перешел на более высокий организационный уровень. Созданный в 1935 г. Комитет по национальным вопросам при Совете министров Польши принял решение о превращении православной церкви в «инструмент распространения польской культуры на восточных землях» [3, с. 117]. Для реализации этой цели ликвидировались православные духовные семинарии в Вильно и Кременце; подготовка православного духовенства переносилась в Варшаву; польский язык вводился в церковное делопроизводство, проповеди и преподавание религии; издание церковной литературы переводилось на польский язык [9, с. 40]. С ликвидацией православных семинарий в Вильно и Кременце и с переносом подготовки православного духовенства на факультет богословия Варшавского университета с преподаванием на польском языке распространилась практика проповедей на польском языке в православных храмах. В 1935 г. в Белостоке при поддержке властей было создано «Общество православных поляков имени Пилсудского», занявшееся системной полонизацией православной церкви. Аналогичная организация «Дом православных поляков имени Батория» была создана в Гродно [3, с. 124]. Процесс полонизации православной церкви был окончательно институализирован с созданием в декабре 1938 г. в Гродно польского Научно-издательского православного института, распространявшего «среди населения Западной Беларуси идею православия как польской государственной религии» [3, с. 125].

Орудием ассимиляции белорусов в Польше были переписи населения, являвшиеся не столько отражением реальной ситуации, сколько орудием конструирования той реальности, которая была удобна польским властям. Отбор лиц на должности счетных комиссаров определялся этноконфессиональной принадлежностью и политической благонадежностью [13, л. 18]. Как правило, все счетные комиссары были поляками и католиками, хотя подавляющее большинство населения восточных воеводств составляли белорусы и украинцы. По официальным данным, «в 1921 г. в Виленском, Белостокском, Новогрудском и Полесском воеводствах проживал 1 миллион 34,6 тысяч белорусов, а в 1931 г. – лишь 984,1 тысяч. Для увеличения численности поляков к ним специально приписывали значительную часть белорусских католиков; использовались различные методы фальсификации итогов переписи» [2, с. 12]. При этом польские ученые оценивали реальную численность белорусов в межвоенной Польше в 1,4–1,6 миллионов, а белорусские деятели – в 2-3 миллиона [2, с. 12].

Мощным средством полонизации была полная ликвидация образования на родном языке. Если в начале 1919 г. существовало 359 белорусских школ, 2 учительские семинарии и 5 гимназий, то к 1938/1939 учебному году «не осталось ни одной белорусской школы. Белорусская молодежь была полностью лишена образования на родном языке» [8, с. 15]. В обращении к советскому военному комиссару г. Вилейка бывшего Виленского воеводства Польши 1 октября 1939 г. житель местного хутора Левково Александр Ивашинко, выражая желание стать учителем в родном селе, объяснял, что он не мог получить место учителя от польских властей по причине того, что он «по происхождению русский человек – белорус и подозреваемый в сочувствии к советской власти» [28, л. 120]. Подобная картина была типичной на западнобелорусских землях.

Один из лидеров белорусского движения, депутат польского сейма Бронислав Тарашкевич заявил в Праге в ноябре 1924 г.: «Степень социального и национального угнетения белорусов в Польше переходит границы возможного; массы настроены большевистски, симпатии их направлены на СССР» [29, л. 225]. Созданная большевиками белорусская государственность в виде БССР, а также поддержка белорусской культуры в СССР привлекли внимание восточнославянской интеллигенции в Польше, страдавшей от дискриминационной политики властей. Варшава с тревогой наблюдала за ростом просоветских симпатий среди восточнославянских меньшинств. Видный польский знаток национального вопроса Леон Василевский отмечал, что советская политика объединила этнографические белорусские земли в границах БССР [30, л. 25]. Признавая факт угнетения белорусов в Польше, Василевский писал: «Это тем более достойно сожаления, что Советская власть не жалеет средств для завоевания симпатий белорусов и превращения их в орудие борьбы с Польшей» [42 , s. 17].

***

В конце 1930-х гг. национальная дискриминация белорусов и украинцев в Польше достигла своего пика. Правовой основой этого стало решение Варшавы о выходе из ранее заключенных международных соглашений о правах национальных меньшинств, озвученное главой МИДа Польши Юзефом Беком в сентябре 1934 г. После смерти Пилсудского в 1935 г. в Польше усилились авторитарные тенденции. В лагере пилсудчиков вместо государства высшей целью провозглашалась польская нация; «главным вектором идейной трансформации правящего лагеря стали национализм и католицизм» [5, с. 67]. В национальной политике это привело к усилению полонизации непольского населения и православной церкви; власти все чаще прибегали к силовым действиям, используя армию и полицию. Усиление репрессивного компонента польской политики проявилось в создании концентрационного лагеря в местечке Береза Картузская на территории Полесья. Юридическим основанием этого стал изданный 17 июня 1934 г. декрет президента Польши Игнация Мосьцицкого и правительства об изоляции «социально опасных элементов». С июня 1934 г. до 17 сентября 1939 г. «в местечке Береза Картузская Полесского воеводства действовал концлагерь, режим в котором не уступал варварским порядкам в концлагерях нацистской Германии» [8, с. 16]. Узниками концлагеря были коммунисты и активисты белорусского и украинского движения. Взятый Варшавой курс на ужесточение ассимиляционной политики проявился в преследовании белорусских общественных организаций, в репрессиях по отношению к белорусской прессе, в закрытии белорусских школ и в наступлении на православную церковь. Уже в ноябре 1930 г. руководство Полесского воеводства требовало от старост усилить контроль над представлениями театров нацменьшинств и в случае обнаружения «антигосударственных тенденций» запрещать представления. На самих представлениях было необходимо присутствие представителя полиции или старосты [14, л. 16].

В 1936 г. чехословацкая пресса отмечала, что в Польше «судебные процессы против белорусской прессы стали обыденным явлением: редактор газеты «Новый шлях» Козловский в 1935 г. был осужден на 4 недели и оштрафован на 100 злотых за публикацию стихов. По аналогичному поводу был осужден на 2 недели и оштрафован на 50 злотых редактор «Шляха моладзи» Найдзюк» [40, s. 22]. Ужесточение национальной политики проявилось уже с 1929 г., когда старосты Полесского воеводства по распоряжению воеводы завели специальные картотеки на ведущих общественных деятелей из числа нацменьшинств [15, л. 10-24]. В 1930-е гг. администрация Полесского воеводства направляла старостам многочисленные инструкции по совершенствованию методов сбора информации о деятельности белорусских, украинских и еврейских легальных и нелегальных организаций [16, л. 2-30]. В августе 1933 г. полесский воевода Вацлав Костек-Бернацкий в конфиденциальном документе старостам обращал их внимание на то, что причиной нарушения «спокойствия и порядка» в Польше является «демагогическая агитация оппозиционных и подрывных элементов» [17, л. 61]. Воевода указывал, что отныне «первоочередная задача панов старост – сфера безопасности» и что «необходимо тщательное наблюдение и подавление в зародыше» [18, л. 63] любых антигосударственных тенденций. Воевода требовал от старост ежемесячно представлять ему подробный аналитический доклад о положении нацменьшинств и о деятельности их обществ [19, л. 1].

В 1937-1938 гг. руководители восточных воеводств наметили ряд мер по усилению полонизации непольского населения. На совещании воевод и командующих корпусами восточных воеводств 24 апреля 1937 г. в Гродно выступавшие призывали к «усилению польского элемента» в восточных воеводствах путем подрыва влияния православной церкви, усиления католицизма, усиления польского образования и культуры, а также расширения польской колонизации. По словам участника совещания, командира округа корпуса IX бригадного генерала Ярнушкевича, «нужно любой ценой усилить польский элемент… Польская культура должна доминировать на восточных землях. Только она оставила тут глубокий след…» [20, л. 4-5]. В конце 1930-х гг. польские власти закрыли ряд белорусских организаций, отстаивавших права белорусского меньшинства. Белорусский Национальный Комитет в Вильно 12 мая 1935 г. констатировал «крайне тяжелое положение белорусского народа под властью Польши» [31, л. 5]. В 1936 г. был закрыт Белорусский Институт экономики и культуры и Товарищество белорусской школы. В 1938 г. городские власти Вильно приостановили деятельность Белорусского Национального Комитета на основании того, что эта организация «стремилась к созданию независимого белорусского государства и к отрыву от Польши ее восточных земель» [32, л. 3].

Полный разгром белорусских обществ и белорусского образования к концу 1930-х гг., тем не менее, не удовлетворял польские власти. В своем секретном докладе в МВД Польши белостокский воевода Генрик Осташевский констатировал 23 июня 1939 г., что «сейчас можно еще белорусов ассимилировать, но в этом направлении у нас почти ничего не сделано, а если и сделано, то очень мало» [33, л. 16]. Таким образом, колоссальный объем мер, предпринятых польскими властями для полонизации белорусов, представлялся белостокскому воеводе недостаточным. Осташевский указывал, что «белорусское население подлежит полонизации. Оно представляет собой пассивную массу без национального сознания, без государственных традиций… Надо, чтобы оно мыслило по-польски и училось по-польски в духе польской государственности» [33, л. 16]. Здесь же Осташевский выражал сожаление в связи с «давними русскими симпатиями» белорусов, которые поддерживаются «православным духовенством, русскими националистами и советской пропагандой» [33, л. 16]. Вместо этого, по словам воеводы, у белорусов необходимо «выработать симпатии к Польше» путем усиления польской пропаганды и инвестиций «в народное образование, транспорт и здравоохранение» [33, л. 16]. Подобным образом высказывались и другие польские политики.

На Холмщине и в южном Подляшье в составе Люблинского воеводства, где проживало православное украинское и белорусское население, польские власти с опорой на полицию и армию в 1938 г. развернули масштабную акцию по физическому уничтожению православных храмов. Этот шаг объяснялся властями «изначальной польскостью» данных земель, а наличие здесь православного населения трактовалось как наследие русификаторской политики России. Акция по ликвидации православных церквей на Холмщине и в Подляшье, начатая в мае 1938 г., привела к уничтожению как минимум 127 православных храмов в этом регионе. Драматизм происходившего усиливался крайней грубостью и высокомерным отношением властей к населению. Отголоски кампании по ликвидации православных церквей в Подляшье докатились до западнобелорусских земель. Так, по решению властей были разрушены православные храмы в Гродно и в Белостоке под надуманным предлогом, что они не вписывались в план развития этих городов [7, с. 16]. Кирпич от разрушенного в Гродно храма Александра Невского, представлявшего архитектурную ценность и являвшегося «одним из красивейших в городе», власти использовали для строительства зоопарка [4, с. 92].

Характеризуя положение белорусов в Польше в конце 1930-х гг., чешская пресса в лице авторитетного пражского научного журнала «Словански прщеглед» отмечала их тотальную деморализацию, констатируя, что «белорусы не могут добиться справедливости у польских властей» [41, s. 251]. По мнению пристально наблюдавших за положением в Польше чешских журналистов, «ни польские власти, ни польская общественность не сотрудничают с белорусской общественностью. Белорусы как народ в Польше бесправны» [41, s. 251]. «Ориентация польского правительства на решение белорусской проблемы путем ассимиляции белорусов оказалась противоречащей интересам государства… Не только советская пропаганда, но и практическая политика властей усилили среди белорусского населения тенденции радикальной антигосударственной оппозиции» [38, s. 125], – отмечает польский историк Евгений Миронович.

Сказанное в значительной степени объясняет поведение населения Западной Беларуси и Западной Украины, восторженно встречавшего части Красной Армии 17 сентября 1939 г. «Население встречает нас как освободителей. Мы проходили мимо сел, украшенных красными флагами, – вспоминал участник событий полковник Мисюев о вступлении подразделений Красной Армии в Новогрудок 17 сентября 1939 г. – На домах были вывешены лозунги: «Спасибо товарищу Сталину за освобождение Белоруссии от польского ига». Девушки дарят красноармейцам букеты цветов. Эти дни стали для населения радостным праздником» [34, л. 1-2]. Начальник агитационной машины ЦК КП(б)Б М.М. Фридман, посетивший ряд городов Западной Беларуси в период с 24 сентября по 26 октября 1939 г., сообщал в своем отчете, что их агитационную группу «во всех местечках с восторгом приветствовали, благодарили Советскую власть за освобождение от ига капитала и польских панов…» [35, л. 95]. Подобное поведение было яркой, убедительной и при этом весьма неутешительной для польских властей спонтанной оценкой национальной политики Варшавы в межвоенный период населением Западной Беларуси. Освобождение западнобелорусских земель, являвшихся отсталой колонией в составе Второй Речи Посполитой, и объединение их с БССР спасло проживавших здесь белорусов от угрозы неминуемой полонизации, создав предпосылки для дальнейшего успешного развития белорусской государственности. 

Список использованных источников

1. Беларускiя ведамасьцi. – 1921. – № 5. – С. 1-2.
2. Вабiшчэвiч, А. Нацыянальна-культурнае жыццё Заходняй Беларусi (1919-1939) / А. Вабiшчэвiч.  – Брэст: БрДУ iмя А.С.Пушкiна, 2008. – 319 с.
3. Загiдулiн, А. Беларускае пытанне ў польскай нацыянальнай i канфесiйнай палiтыцы ў Заходняй Беларусi (1921-1939) / А. Загiдулiн. – Гродна, 2003. – 183 с.
4. Кривонос, Ф. Белорусская православная церковь в ХХ столетии / Ф. Кривонос. – Минск: Врата, 2008. – 255 с.
5. Купрiянович, Г. Принципи полонiзацiйно-ревiндикацiйної акції на Холмщинi та Пiвденному Пiдляшшi в 1938-1939 роках / Г. Купрiянович // Akcja burzenia cerkwi prawosławnych na Chełmszczyznie i Południowym Podlasiu w 1938 roku. Uwarunkowania, przebieg, konsekwencje. – Chełm, 2009. – S. 65-77.
6. Луцкевич, А. Польская окупацыя у Беларусi / А. Луцкевич. – Вiльня, 1920. – 154 с.
7. Мiрановiч, Я. Беларусы ў Польшчы (1918-1949) / Я. Мiрановiч. – Вiльня, Беласток: Беларускае гiстарычнае таварыства, 2010. – 191 c.
8. Польша – Беларусь (1921-1953). Сборник документов и материалов. – Минск: Беларуская навука, 2012. – 420 c.
9. Цымбал, А. Становiшча праваслаўнай царквы ў Заходняй Беларусi (1921-1939) / А. Цымбал // Беларускi гiстарычны часопiс. – 2012. – № 10. – С. 33-41.
10. Черновицкая, Ю.В. «Косвенный» геноцид в современном обществе / Ю.В. Черновицкая // Вопросы философии. – 2008. – № 10. – С. 162-173.
11. Государственный архив Брестской области (ГАБО). – Ф.1. – Оп.8. – Д.18. – Л.15.
12. ГАБО. – Ф.1. – Оп.1. – Д.508. – Л.22.
13. ГАБО. – Ф.1. – Оп.1. – Д.2490. – Л.18.
14. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.18. – Л.16.
15. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.6. – Л.10-24.
16. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.5. – Л.2-30.
17. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.5. – Л.61.
18. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.5. – Л.63.
19. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.18. – Л.1.
20. ГАБО. – Ф.1. – Оп.8. – Д.1091. – Л.4-5.
21. Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). – Ф.878. – Оп.1. – Д .3. – Л.4.
22. НАРБ. – Ф.325. – Оп.1. – Д.128. – Л.35.
23. НАРБ. – Ф.325. – Оп.1. – Д.177. – Л.32.
24. НАРБ. – Ф.878. – Оп.1. – Д.6. – Л.3.
25. НАРБ. – Ф.878. – Оп.1. – Д.10. – Л.7-15.

26. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.13978. – Л.97-99.

27. НАРБ. – Ф.879. – Оп.1. – Д.1. – Л.136.

28. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.13978. – Л.120.

29. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.675. – Л.225.

30. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.1974. – Л.25.

31. НАРБ. – Ф.879. – Оп.1. – Д.47. – Л.5.

32. НАРБ. – Ф.879. – Оп.1. – Д.49. – Л.3.

33. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.14700. – Л.16.

34. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.14001. – Л.1-2.

35. НАРБ. – Ф.4 п. – Оп.1. – Д.13978. – Л.95.

36. Dmowski, R. Swiat powojenny i Polska / R. Dmowski.– Warszawa, 1931. – 371 s.

37. Dmowski, R. Polityka polska i odbudowanie państwa / R. Dmowski.  – Warszawa, 1926.  – 631 s.

38. Mironowicz, E. Białorusini i Ukraińcy w polityce obozu piłsudczykowskiego / E. Mironowicz. – Białystok: Trans Humana, 2007. – 293 s.

39. Papierzyńska-Turek, M. Historyczne uwarunkowania ogłoszenia autokefalii Kościoła Prawoslawnego w Polsce w 1925 r. / М. Papierzyńska-Turek // Autokefalie Kościoła Prawoslawnego v Polsce. – Białystok: Wydawnictwo Uniwersytetu w Białymstoku, 2006. – S. 151-163.

40. Slovanský přehled. – 1936. – Číslo 1. – S. 21-23.

41. Slovanský přehled. – 1936. – Číslo 7. – S. 250-254.

42. Wasilewski, L. Sprawa kresów i mniejszości narodowych w Polsce / L. Wasilewski.   – Warszawa: wydawnictwo warszawskiego oddziału towarzystwa Uniwersytetu Robotniczego, 1925. – 173 s.

43. Mikulicz, S. Prometeizm w polityce II Rzeczypospolitej / S. Mikulicz. – Warszawa: Książka i Wiedza, 1971. – 313 s.