Другая важная причина национальной устойчивости лужицких сербов заключалась в том, что процесс германизации, шедший рука об руку с христианизацией, не приобрёл в Лужице того свирепого характера, который он имел у других полабских славян, поскольку, как отмечал известный русский учёный-славист А.Н. Пыпин, «лужицкие сербы были уже приготовлены к христианству проповедью, шедшею… через Польшу и чехов» (Пыпин, Спасович 1881: 1070)[1]. В то время, как на серболужицких землях уже в 968 г. были образованы первые епископства, противостоящие германскому натиску раннегосударственные образования лютичей и ободритов создавались под знаменем воинствующего язычества, что изначально делало их главным объектом немецкой военной экспансии, проходившей под лозунгом христианизации.
На историческое развитие сербов-лужичан большое влияние оказала географическая близость и культурное родство Чехии и Польши, становление государственности и христианизация которых протекали существенно быстрее, чем у полабских славян. В 1018 г. длительные военные действия между германским императором Генрихом II и польским королём Болеславом Храбрым завершились подписанием Будишинского мира, в соответствии с которым земли мильчан и лужичан вплоть до 1032 г. вошли в состав Польши. Этническое и языковое родство, впрочем, в данном случае «не играло никакой роли и ничего не изменило в положении серболужицкого населения» (Petr 1972: 42).[2] В польской исторической памяти, однако, данное событие оставило глубокий след и некоторые польские публицисты, выступавшие после Второй мировой войны за присоединение Лужицы к Польше, апеллировали к данному сюжету польской раннесредневековой истории.
Наиболее тесными были связи лужицких сербов с чехами. В течение XI-XIII вв. различные лужицкие области неоднократно переходили из рук в руки многочисленных чешских и немецких правителей, часто вступавших в родственные связи. Еще во второй половине XI в. чешский князь Вратислав II и в XII в. князь Собеслав и король Владислав II периодически присоединяли к Чехии, хотя и на непродолжительное время, территорию соседней Будишинской марки, включавшей в свой состав Верхнюю Лужицу.
После смерти бранденбургского маркграфа Вальдемара в 1317 г. чешскому королю Яну Люксембургскому удалось вновь присоединить к Чехии часть верхнелужицких земель. В 1346 г. умер без наследников германский император и в соответствии с соглашением, заключенным ещё в 1337 г. между ним и Яном Люксембургским, Лужица стала частью земель чешской короны. В 1356 г. на генеральном сейме чешских, моравских, силезских и лужицких сословий было подтверждено, что все эти земли навсегда останутся неразрывными частями чешской короны. Лужицкие земли вплоть до 1635 г. входили в состав Чешского королевства, которое включало тогда даже небольшой городок под названием «Берлин», находившийся неподалеку от северной границы Нижней Лужицы…
Вопрос о влиянии Чехии на славянское население Лужицы, однако, вызывает разногласия. Чешский ученый-сорабист Й. Пата, работавший в межвоенной Чехословакии и ставший жертвой нацистских репрессий в период оккупации, полагал, что «связь Лужиц с чешской короной, без сомнения, способствовала их сохранению», ссылаясь на то, что чешский король и император Священной Римской империи Карл IV «…в Золотой булле предписывал всем священникам и курфюрстам учить серболужицкий язык…» (Páta 1925: 14)[3]. По мнению известного чешского учёного-правоведа Я. Капраса, «хотя присоединение Лужицы к чешскому государству не сделало лужицких сербов господствующим народом в Лужице, которым были и оставались немцы, тем не менее, предшествующее неблагоприятное для лужицких сербов развитие было остановлено» (Kapras 1927: 10)[4].
В то же время, другой авторитетный чехословацкий сорабист Ян Петр, работавший в социалистической Чехословакии, оценивал чешскую роль в истории Лужицы намного сдержаннее, считая проблему влияния Чехии на сохранение серболужицкого языка в Лужице в значительной степени невыясненной. По его критическому мнению, «некоторые ученые старшего поколения переоценивают значение этой связи. Речь тут идет о феодальном господстве, в котором языковые вопросы не играли никакой роли» (Petr 1972: 74-75)[5]. Интерес представляет и вопрос о том, почему гуситское движение не вызвало соответствующего национального подъема в Лужице, входившей тогда в состав Чехии. Некоторые историки полагают, что основная причина заключалась в общественно-политической незрелости и общей социально-экономической слабости лужицких сербов, что наиболее ярко проявилось в выдавливании серболужицкого этнического элемента из цехов и городского сословия (Неуступный 1947: 160).[6]
Яркими проявлениями политики германизации были многочисленные запреты немецких властей на употребление серболужицкого языка. Так, в 1327 г. употребление серболужицкого языка в городских судах было полностью запрещено в Альтенбурге, Лейпциге и Цвиккау; в 1427 г. – в Мейсене. Серболужицкий язык продолжал использоваться лишь в сельских судах, однако сфера его применения все более сужалась. Доступ сербов в городские цеха был затруднен, а те цеха, которые ранее находились в руках лужицких сербов (кожевенный, гончарный и некоторые другие), постепенно переходили под контроль немцев. Ни в одном из крупных городов на территории Лужицы сербам-лужичанам так и не удалось занять место в городских органах управления.
К моменту вхождения в состав Чехии лужицкие сербы уже были народом с неполной социальной структурой, полностью лишившись собственного городского сословия и еще ранее феодальной аристократии в результате войн и прогрессировавшей германизации. Ярко выраженная неполнота социальной структуры серболужицкого этноса, утратившего в результате ассимиляции собственную элиту, во многом объясняет причины столь малого влияния Чехии на лужицких сербов в период их вхождения в состав Чешского королевства. Реальная экономическая власть в Лужице и в период ее вхождения в состав земель короны чешской принадлежала немецкому дворянству, городскому патрициату и бюргерству. Германизация славянского населения Лужицы продолжалась и в составе Чехии, хотя, возможно, и не столь быстрыми темпами.
* * *
Распространение Реформации в Германии и связанные с ней глубокие социокультурные изменения имели довольно противоречивые последствия для славянского населения Лужицы. В распространении идей Реформации в первую очередь были заинтересованы экономически господствующие немецкие сословия. Одним из самых важных последствий Реформации для лужицких сербов стало возникновение литературы на серболужицком языке. Однако парадокс заключался в том, что, как замечал известный чехословацкий учёный-славист Й. Пата, «при зарождении серболужицкой литературы, собственно, не преследовалась цель создания национальной церковной литературы у лужицких сербов, поскольку, наоборот, ставилась задача ускорить таким образом германизацию сербов-лужичан» (Páta 1925: 21)[7].
Первой серболужицкой книгой был Новый Завет, переведенный сельским пастором Миклавшем Якубицей в 1548 г., но этот перевод так и не нашел своего издателя, который рискнул бы его напечатать. Это было вполне естественно, поскольку сам Мартин Лютер относился крайне скептически к переводам церковной литературы на серболужицкий язык, который, по его мнению, был обречен на скорое и неминуемое исчезновение. Тем не менее, в конце XVI – начале XVII вв. появились первые печатные книги на серболужицком языке. Первая из них – «Малый катехизис» – была написана на нижнелужицком языке А. Моллером в 1574 г. Первой книгой на верхнелужицком языке стал перевод лютеранского «Малого катехизиса», сделанный в 1595 г. Варихиусом.
Противоречивые последствия Реформации для лужицких сербов проявились также в том, что, положив начало серболужицкой литературной традиции, Реформация вместе с тем создала эффективный механизм, существенно ускоривший германизацию славянского населения Лужицы, большинство которого постепенно приняло протестантизм. Самым негативным последствием Реформации стало разделение лужицких сербов по конфессиональному признаку: наряду с подавляющим большинством, принявшим протестантизм, сохранилось католическое меньшинство в западной части Верхней Лужицы.
Разделение на протестантов и католиков нарушило культурное единство сербов-лужичан и впоследствии сыграло ярко выраженную деструктивную и тормозящую роль как в становлении единого серболужицкого литературного языка, так и в национальном движении лужицких сербов. Чёткое размежевание между серболужицкими католиками и протестантами всегда давало о себе знать в наиболее важные периоды истории Лужицы в XIX – XX веках.
Примечательно при этом, что именно серболужицкое католическое меньшинство оказалось значительно более устойчивым в национальном отношении и менее подверженным германизации, чем протестанты. По наблюдениям чешского художника и публициста Людвика Кубы, часто бывавшего в Лужице в конце XIX – начале XX вв., «…в малой католической области с незапамятных времен не была германизирована ни одна деревня, чего нельзя сказать о протестантах. Одна из причин этого состоит в том, – полагал Л. Куба, – что протестантизм выдает себя и воспринимается в качестве немецкой национальной религии, тем самым подготавливая почву для германизации» (Kuba 1925: 71)[8].
Колоссальный ущерб населению и экономике Лужицы нанесла разрушительная Тридцатилетняя война 1618-1648 гг., в результате которой многие деревни и населенные пункты на территории Лужицы были полностью уничтожены, а численность населения сократилась примерно наполовину. Согласно Пражскому миру, заключенному в 1635 г., Фердинанд II Габсбург уступил большую часть территории Лужицы соседней Саксонии. Небольшая часть Нижней Лужицы вошла при этом в состав Бранденбурга.
Переход лужицких земель в состав соседних с Чехией немецких государств сопровождался заметным усилением политики германизации, которая охватывала все более широкие сферы жизни лужицких сербов, иногда приобретая курьезные формы. Так, в 1652 г. лужицкий сейм запретил серболужицким крестьянам носить тогда привычные для них длинные волосы. В 1745 г. городской совет Будишина (Баутцена) вменил в обязанность серболужицкому населению города посещать только немецкие костелы. Двумя годами позже городской совет издал новое распоряжение, согласно которому местные лужицкие сербы должны были строго следовать немецким канонам в одежде.
Наиболее наступательно и агрессивно ассимиляторская политика по отношению к лужицким сербам традиционно проводилась в Пруссии. Прусский король Фридрих Вильгельм в первой трети XVIII в. издал несколько указов, направленных на окончательное вытеснение серболужицкого языка из школ и общественной жизни. Так, лужицким сербам, не владевшим немецким языком, запрещалось вступать в брак. Кроме того, прусские власти стремились максимально ограничить контакты Нижней Лужицы с Верхней Лужицей, где серболужицкая культурная жизнь развивалась активнее благодаря более либеральной национальной политике саксонских властей.
Наряду с резким усилением национального угнетения сербов-лужичан, XVIII век был отмечен заметным ростом национального самосознания славянского населения Лужицы и появлением первых научных работ о лужицких сербах, что было во многом вызвано распространением идей Просвещения. Получила дальнейшее развитие серболужицкая литература, которая вышла из чисто церковных рамок и начала уделять все большее внимание национальной жизни сербов-лужичан. Большое общественное и культурное значение имела деятельность известного серболужицкого просветителя Михаила Френцеля, который в 1706 г. перевел на серболужицкий язык весь Новый Завет и сделал первую попытку реформировать серболужицкую письменность по чешскому образцу. М. Френцель известен также своим письмом, которое он адресовал русскому царю Петру I во время его проезда через Саксонию в 1697 г.
В своём письме М. Френцель от имени лужицких сербов приветствовал русского царя и, будучи сторонником теории сарматизма, подчеркивал родство русских и лужицких сербов, указывая, что они связаны «общностью происхождения» и говорят «на одном языке». Это письмо М. Френцеля высоко оценивали русские ученые-слависты. Так, И.И. Срезневский считал, что «письмо, которое он написал Петру Великому, …одушевлено чувством любви к славянству более, нежели сколько можно было ожидать» (ЖМНП 1844: 42) [9]. По мнению русского слависта А.Н. Пыпина, «у Френцеля как будто уже были предчувствия славянского возрождения» (Пыпин, Спасович 1881: 1074)[10]. Впрочем, ни об ответе, ни о какой-либо другой реакции Петра I или его окружения на письмо серболужицкого ученого ничего не известно.
Многие представители немецкого Просвещения относились к лужицким сербам с сочувствием и интересом. Один из них, Г. Кернер, в своих трудах указывал на равноправие серболужицкого языка с немецким языком и на равноценность славян с другими народами. Именно в это время немецкие ученые создали ряд важных научных трудов о Лужице. Так, Гауптманн был автором первой печатной нижнелужицкой грамматики; Кнаут написал «Историю церкви в Верхней Лужице». В 1779 г. усилиями немецких и серболужицких ученых было основано Верхнелужицкое научное общество в г. Герлиц в Верхней Лужице. Труды немецких учёных-просветителей по серболужицкой тематике сыграли очень важную роль в становлении научной славистики и оказали большое влияние на славянских учёных-славистов, включая Й. Добровского.
Среди серболужицких представителей Просвещения выделяется Я. Горчанский, современник и единомышленник чешского учёного и просветителя Й. Добровского. В своем известном трактате под показательным названием «Мысли лужицкого серба о судьбе своего народа» Я. Горчанский отстаивает идею равноправия лужицких сербов с другими народами, замечая, что «вендский язык» имеет только один недостаток – на нем говорит очень маленький народ.
Примечательной особенностью серболужицкого Просвещения была его ярко выраженная славянская ориентация и растущая связь с соседней Чехией. Серьезную поддержку развитию серболужицкой культуры стала оказывать основанная в Праге на Малой Стране в 1706 г. братьями Шимонами Лужицкая католическая семинария, готовившая духовенство для католической части Верхней Лужицы. В начале XIX в. в Лужицкой семинарии преподавал патриарх славистики и один из ведущих представителей чешского национального возрождения Й. Добровский, оказавший колоссальное влияние на учившихся в семинарии лужицких сербов. В своем письме известному чешскому будителю В. Ганке в июне 1827 г. Добровский просил его продолжить регулярные языковые занятия с серболужицкими семинаристами, высказывая опасения, что при отсутствии необходимого контроля они могут оставить учебу (Vrt’atko 1870: 334)[11].
В дальнейшем тесные связи с Лужицкой семинарией поддерживали и другие видные представители чешской научной и общественной жизни, что превратило Лужицкую семинарию в Праге в своего рода проводник чешского научного и культурного влияния на серболужицкую интеллигенцию. Примечательно в этой связи, что многие известные серболужицкие ученые, писатели, поэты и национальные деятели были воспитанниками Лужицкой семинарии в Праге и испытали большое влияние чехов. Так, например, воспитанником Пражской Лужицкой семинарии был один из крупнейших серболужицких поэтов ХХ в. Я. Барт-Чишинский.
Наполеоновские войны в очередной раз перекроили административные границы Лужицы. После разгрома Пруссии по условиям Тильзитского договора 1807 г. Наполеон передал всю территорию Нижней Лужицы своему союзнику Саксонии, в составе которой на короткое время оказались объединены все лужицкие земли. Но благоприятное для лужицких сербов нахождение обеих Лужиц в составе одного немецкого государства продолжалось недолго. Венский конгресс 1815 г. в очередной раз разделил лужицкие земли между Пруссией и Саксонией; при этом вся Нижняя и северная часть Верхней Лужицы были переданы Пруссии; в составе Саксонии осталась лишь южная часть Верхней Лужицы с Будишином. Поскольку внутренняя политика Пруссии традиционно имела более репрессивный и ярко выраженный антиславянский характер, внутриполитическая ситуация лужицких сербов в целом ухудшилась. Тем не менее, вопреки данному неблагоприятному обстоятельству, уже в первые десятилетия XIX века началось серболужицкое национальное возрождение, имевшее ярко выраженный славянский характер и апеллировавшее к идеям славянской взаимности.
ЛИТЕРАТУРА
Журнал Министерства Народного Просвещения. Санкт-Петербург, 1844. Часть XLIII.
Лаптева Л.П. Русско-серболужицкие научные и культурные связи с начала XIX в. до первой мировой войны. Москва, 1993.
Маркс К., Энгельс Ф. Собр.соч. Т.6. Москва: Государственное издательство политической литературы, 1957.
Моторный В.А., Трофимович К.К. Серболужицкая литература. История, современность, взаимосвязи. Львов, 1987.
Неуступный Ю. Первобытная история Лужицы. Прага, 1947.
Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур. Т. 2. Санкт-Петербург, 1881.
Boháč Z. České země a Lužice. Tišnov-Budyšin 1993.
Ela L. Zwěsćowanje nałožowanje rěče // Rozhlad, 1991. № 41. Budyšin.
Frinta A. Lužičtí Srbové a jejich písemnictví. Praha, 1955.
Kapras J. Lužice jako menšina. Praha, 1927.
Kuba L. Čtení o Lužici. Cesty z roků 1886-1923. V Praze, 1925.
Páta J. Úvod do studia lužickosrbského písemnictví. V Praze, 1925.
Petr J. Nástin politických a kulturních dějin Lužických Srbů. Praha: Statní pedagogické nakladatelství, 1972.
Stawizny Serbow. Zwjazk I. Wot spočatkow hač do lěta 1789. Budyšin, 1977.
Vrt’atko А. Vzájemné dopisy V. Hanky a J. Dobrovského // Časopis Musea Království Českého 1870. Ročník 44. Sv.4.
[1] Пыпин А.Н., Спасович В.Д. История славянских литератур. Санкт-Петербург. Т. 2, 1881. С. 1070.
[2] Petr J. Nástin politických a kulturních dějin Lužických Srbů. Praha: Statní pedagogické nakladatelství, 1972. S. 42.
[3] Páta J. Úvod do studia lužickosrbského písemnictví. V Praze, 1925. S. 14.
[4] Kapras J. Lužice jako menšina. Praha, 1927. S. 10.
[5] Petr J. Op. cit. S. 74-75.
[6] См. Неуступный Ю. Первобытная история Лужицы. Прага, 1947. С. 160.
[7] Páta J. Op. cit. S. 21.
[8] Kuba L. Čtení o Lužici. Cesty z roků 1886-1923. V Praze, 1925. S. 71.
[9] Журнал Министерства Народного Просвещения. Санкт-Петербург, 1844. Часть XLIII. С. 42.
[10] Пыпин А.Н., Спасович В.Д. Указ. соч. С. 1074.
[11] Vrt’atko А. Vzájemné dopisy V. Hanky a J. Dobrovského // Časopis Musea Království Českého 1870. Ročník 44. Sv.4. S. 334.
