Об отношении сибирского общества к армии свидетельствуют празднование на Дальнем Востоке.
«12 октября 1918 г. В Харбине идет празднование “дня нашей армии” с какими-то сборами на ее содержание. Да разве армии на подаяние содержатся! но наше пустопорожнее общество любит такие рекламные забавы. Грустно то, что будет забава и потеха чванству там, где нужны жертвы и подвиги; ведь десяток харбинских купцов и спекулянтов могут дать каждый во много раз больше, чем соберут на улицах, в лавках и в собраниях.
13 октября 1918 г. Ходил смотреть на карнавал, устраиваемый организаторами, дни русской армии. Жалко и пошло; жалко и по идее, и по исполнению; карнавалы и увеселения не к лицу русским. Во всю эту клоунаду всадили местных бойскаутов, за которых было очень обидно.
А Харбин мог показать, что он хочет реально помочь созданию русской армии; достаточно было местным коммерсантам, дельцам и спекулянтам дать хоть по сотой части того, что дала им самим война, чтобы на пользу возрождающейся армии поступили многие миллионы рублей, тысячи вагонов продуктов, сотни тысяч комплектов необходимых им вещей, сотни стипендий для детей и сирот, сотни коек для ее инвалидов»[1].
Это воспоминания царского генерал-лейтенанта Алексея Павловича Будберга, приехавшего из Петербурга на Дальний Восток в Харбин с целью поступить в ряды возрождающейся русской армии, которая должна была противостоять большевикам в Сибири с дальнейшим освобождением европейской части страны.
Однако краткое пребывание в дальнем уголке Родины принесло ему немало разочарований и горьких мыслей о неспособности руководителей белого движения организовать сопротивление наступающим красным частям.
Как в роли независимого гражданского лица, так и на службе у Колчака в должности военного министра Российского государства, Алексей Павлович критически оценивал действия правящих кругов, не способных предупредить угрозы, происходящие из бедственного состояния армии.
Будберг ясно осознавал, что все призывы к капиталистам относительно добровольного содействия не способны сдвинуть с мертвой точки дело помощи армии, в связи с эти он предлагал принять меры, которые должны были соответствовать военному положению в стране. В частности, генерал составил обращение к министру финансов, в котором изложил настроения, царящие на фронте, с доминирующим отрицательным отношением к тылу, причем особенно острое раздражение солдат вызывала состоятельная буржуазия с ее непомерными доходами и барышами, извлекаемыми за счет спекуляций, которые, в свою очередь, были возможны из-за близости к правящим кругам.
Подобные настроения приводили к весьма печальным результатам, так как буржуазия не понимала, что именно фронт, которому она отказывается помогать, и спасает ее жизнь, достояние и привилегии, поэтому нужды и помощь фронту являются морально обоснованными требованиями.
«Предложил обсудить предложение о принудительном обложении богатых классов и крупных доходов большим прогрессивным налогом в пользу инвалидов и семей убитых и умерших на службе государству, и на устройство инвалидных домов, ферм, учебных заведений для сирот и пр. и пр.»[2].
Но нет, никто не решился тронуть сильных мира сего, денежные тузы не собирались понимать серьезность положения и жертвовать даже малым. Сам характер части зажиточных сибиряков не предполагал активных действий, о чем свидетельствует коренной сибиряк, хорошо знающий своих земляков: «По неорганизованности и осторожности сами сибиряки не собирались свергать совдепы, но когда это случилось, то они очень обрадовались, рукоплескали, пели молебны, заявляли о преданности, жертвовали старое, рваное белье и ждали от нового барина великих благ, при этом полного избавления от всяких обязанностей и неприятностей.
Но всего этого не случилось, и кое в чем вышло совсем наоборот, особенно по части атаманщины, которая для простого народа оказалась много хуже комиссарщины».
Белое правительство не сумело использовать благоприятную обстановку, которая сложилась в августе 1918 года на Дальнем Востоке, когда была возможность создать и укрепить настоящую и прочную государственность в полезных для населения формах. Это привлекло бы на сторону власти все здоровое население и, при отсутствии в крае остроты рабочего и земельного вопросов, давало все шансы на успех.
«Но злая судьба бросила на Дальний Восток дряблого, бездейственного Хорвата и позволила развиться Читинскому и Хабаровскому гнойникам.
Вместо закона, порядка и твердой власти население Приамурья получило карательные отряды, насилия Семенова и Калмыкова и вихлянье Хорвата, принесшего в край все порядки и атмосферу своей Харбинской Хорватии и ее сомнительных дельцов»[3].
И такой беспорядок царил во всех областях. Особенно тревожная ситуация сложилась с железнодорожными путями, когда их обслуживающие штаты оказались раздутыми также, как и все остальные, а отсутствие знаний и добросовестности управляющие чиновники пытались возместить числом работников.
По воспоминаниям Алексея Петровича: «Когда в 1900-1901 гг. я был старшим адъютантом дорожного отделения управлений военных сообщений округа, то у нас во всем управлении было семь офицеров, да и на станциях и пристанях сидело восемь комендантов; при этом составе воинское движение было поставлено образцово, и мы по точным планам перевозили сюда десятки тысяч новобранцев и увозили столько же запасных; при этом ежегодно переделывались все мобилизационные графики, ибо мобилизационное расписание менялось в округе каждый год.
Сейчас в управлении военных сообщений округа в восемь раз больше офицеров; на станциях болтаются многие десятки комендантов с еще более многочисленными помощниками, а дело перевозок в самом отчаянном положении. Работоспособность и добросовестность упали у нас много ниже курса нашего рубля».
Положение с резервами удручающее: «Увидел Сибирские резервы и с горечью убедился в том, что, несмотря на всю серьезность положения, у нас сохранились старые привычки готовить войска для парада, а не для войны и втирать очки внешностью и подмазанным показом; с ужасом думаю о том, что сидящие в Екатеринбурге стратеги способны на то, чтобы отправить эти совершенно сырые толпы на фронт…»[4].
Поэтому на фронт вместо обученных дивизий отправлялись уставшие, частью не подготовленные солдаты, неспособные к полевому, маневренному бою, лишенные внутренней спайки, не желающие больше воевать, страдать и терпеть. «Лучший офицерский состав, несущий на себе все физические и нравственные тяготы ужасной по обстановке гражданской войны, безумно устал и изверился в возможность получения откуда-нибудь смены и отдыха; сырые же, малодисциплинированные, по специальности безграмотные и душевно надтреснутые ряды остального офицерства мало чем лучше солдат; они тоже способны на временный порыв, но не больше; дальше же опять отрицательная реакция, новая порция потери веры в успех и новый, уже неудержимый, откат на восток»[5].
Посылая на фронт неподготовленные резервы, ответственные лица оправдывали это тем, что до сих пор удавалось побеждать и с неподготовленными войсками, и что у красных такие же неопытные войска. Однако руководители и чиновники от белого движения не учли одного: красные быстро учились и находили время для подготовки новобранцев, кроме того, они не боялись брать в армию отставных и возрастных военнослужащих, не требующих обучения, чего боялись белые, включающие в призыв только «зеленую молодежь» 18-19 лет, которая нуждалась в опытных командирах.
Но настоящей бедой для белых стал переход военнослужащих на сторону противника.
«На фронте плохо; в 6-ой дивизии 21 полк перебил офицеров и перешел к красным; представляю себе положение офицерства, ведущего в бой подчиненных при постоянном ожидании возможности повторения над собой такой же операции; истребление офицерства стало обычным финалом импровизированных и форсированных, под сгущенным давлением производимых формирований, вся ответственность за насильственный призыв на постылую военную службу, за лишения, за муштру и личные ограничения, за опасности и недостатки снабжения, одним словом, вся концентрированная ненависть солдатчины обращается на начальство и на офицеров; пропаганда и агитация это усугубляют, и при первой возможности безнаказанного выявления все это бурно вспыхивает; кроме того, шкурные инстинкты и боязнь попасть в бой весьма способствуют успеху зачинщиков, которые натравливают солдатскую массу на офицеров и в истреблении последних видят избавление от войны и великую заслугу перед красным начальством.
То же самое происходило раньше и в красной армии, но сейчас такие случаи стали там редки, ибо комиссары не такие росомахи, как мы, и так наладили внутреннюю контрразведку, что какой-нибудь комплот (заговор) или сговор внутри войсковых частей стал почти невозможен»[6].
Так за короткий промежуток времени за счет привлечением офицеров царской армии, заинтересованных в воссоздании вооруженных сил России, с армейской дисциплиной и порядком, красные смогли организовать высокопрофессиональную армию.
Приближалась развязка гражданской войны в Сибири. Для Верховного правителя России она с тала и неожиданной, и трагичной.
[1] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 258-259.
[2] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 297.
[3] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 330-331.
[4] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 302, 244.
[5] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 295.
[6] Дневник барона Алексея Будберга. 1917 год. // Архив русской революции. Москва: Издательство “ТЕРРА” – “TERRA”, 1991. Том 13. С. 284.
