В начале XIX века чешское общество в лице своей интеллектуальной элиты воспринимало себя как часть широко понимаемой «славянской нации» («племени» в терминологии того времени), которая, как предполагалось, состояла также из других славянских «племен» (наций в современных терминах). Идея этнического единства всех славян, которая в чешских условиях представляла собой альтернативу культурному доминированию немецкоязычной среды, несомненно, основывалась на западноевропейской модели. Инспирацию для политического, культурного и языкового объединения раздробленных отдельных идентичностей можно было почерпнуть из усилий интеллектуальных элит разрозненных немецких территорий, которые удалось объединить на основе общего литературного языка. Языковое единство было предпосылкой для культурного единства, и оба эти процесса внесли свой значительный вклад в следующее политическое объединение. Аналогичным образом, ранние чешские национальные активисты подчеркивали лингвоцентрическую концепцию нации и, следуя примеру языкового единства, достигнутого через литературный немецкий язык (Hochdeutsch) в немецкой среде, искали пути преодоления языковой дифференциации славянского мира.
Несмотря на попытки доказать существование «единой славянской нации», было очевидно, что ее языковое разделение на несколько литературных «диалектов» является серьезным препятствием для дальнейших интеграционных усилий. Таким образом, создание общего языка рассматривалось как средство преодоления политических, культурных, религиозных, ментальных и других коллективно обусловленных различий между членами славянских наций. Источником этого образа мышления стали взгляды Иоганна Готфрида Гердера, согласно которым любая социальная организация требует общения, и поэтому для каждого этнического сообщества язык представляет собой важный элемент коллективного существования. Гердер понимал язык не только как инструмент первичной коммуникации, но и как проявление коллективной идентичности и уникальности, как проявление Volksseele. Поэтому он предполагал, что каждый народ – как уникальный элемент человечества – наделен своим собственным языком.[1] Другими словами сказано, без языка нет нации.
В чешско-словацкой среде одним из выдающихся сторонников гердеровского понимания взаимосвязи между языком, культурой и идентичностью славист, историк литературы, этнограф и лингвист Павел Йозеф Шафаржик. Он был автором ряда фундаментальных работ, среди которых следует выделить труд под названием «Славянское народописание» (впервые опубликованный в Праге в 1842 году[2]), в котором он сформулировал идею взаимосвязи между языком и коллективной идентичностью следующим образом: «Язык–это отражение духа, это сам дух, активно действующий (…) Язык по своей сути является (…) тайной, даром Божьим, непосредственным чувственным излиянием сверхчувственной души. Народ, осознающий важность естественного языка для своей высшей духовной жизни, но отвергающий и отказывающийся от него, совершает самоубийство и тем самым отрицает вечные законы Бога» (Šafařík 1955: 15). Шафаржик рассматривал славян как единый народ, говорящий на разных «диалектах» (языках) и «субдиалектах» (наречиях), но не имеющий единой литературной языковой формы. На создание его поздней концепции взаимосвязи между языком и идентичностью формирующее влияние оказалa двухлетняя стажировка в университете в Йене, где он в 1815-1817 годах изучал теологию. Во время своего пребывания там он имел возможность познакомиться со многими представителями немецкого национального общества – например, лично встретить Иоганна В. фон Гете. Знакомство с либерально-националистическим движением немецких студентов также не осталось без влияния на формирование его последующего научного профиля.
В плане преодоления славянского языкового разнообразия и тем самым укрепления тезиса о существовании единой славянской нации было сформулировано несколько вариантов. Один из предлагаемых путей, ведущих к созданию письменного общеславянского языка, виделся во взаимном сближении основных «диалектов», которое должно было привести к их постепенному эволюционному синтезу. Другая идея предусматривала создание нового общего языка, но также путем постепенной конвергенции уже существующих языков. Еще один подход заключался в том, чтобы объявить, как lingua slavica уже существующий литературный язык. Среди наиболее обсуждаемых адептов этого решения сначала рассматривался церковнославянский язык, а затем, все чаще, самый распространенный славянский литературный язык, русский.
Унификация письменности считалась важной формальной предпосылкой для постепенного перехода к единому «общеславянскому» литературному языку всех или хотя бы значительной части славян. Эта точка зрения была сформулирована в середине 1820-х годов словацким ученым Яном Геркелем в его работе, написанной на латинском языке, «Основы общего славянского языка». По мнению Геркеля, если бы все славянские народы использовали единую письменность, они могли бы лучше понимать друг друга, что привело бы к интенсификации их взаимного литературного обмена и общему культурному сближению. Более того, создание единой письменности доказало бы, что все славянские «диалекты» на самом деле являются единым языком. Кириллица, адаптированная к особенностям отдельных славянских языков, была, по его мнению, более совершенной, чем латинский алфавит и более подходящей для записи славянской фонетики (ср. Herkel 1826).
Однако, эта идея не была новой в чешской среде. Уже в 1805 году поэт и лингвист Антонин Ярослав Пухмайер[3] предложил заменить чешский алфавит на азбуку. В своей работе «Русско-чешская орфография» (Puchmajer 1851) он предложил, каким способом транскрибировать чешский текст кириллицей. Во второй части этой работы он первым из лингвистов подробно обсудил различия между чешским и русским языками. Предложения Пухмайера о введении «русского шрифта» появились в относительно удобный момент, когда в чешской среде в начале XIX века обсуждался вопрос о подходящей замене «германизированного» швабаха, который в то время использовался для чешских текстов. В том же году, когда Пухмайер выступил с предложением русско-чешской орфографии, другой лингвист, Франтишек Ян Томса, предложил, чтобы чехи писали латинским алфавитом (см. Kosatík 2017: 117). Эта идея вскоре получила широкое признание. Позднее Пухмайер рекомендовал – опять безуспешно – ввести единое написание, по крайней мере, для славян на территории тогдашней Австрии.
Среди других чешских интеллектуалов кириллицей увлеклись лингвист и писатель Вацлав Ганка и поэт и фольклорист Франтишек Ладислав Челаковский. С другой стороны, одним из самых ярых сторонников латиницы был естествовед Ян Евангелиста Пуркине, который даже завершил один из своих анализов русской кириллицы утверждением, что она «портит зрение». Тем самым он вызвал возмущение многочисленных пророссийских ученых и широкой чешской общественности. «Если бы это было правдой, то все русские должны были бы быть уже слепыми», – отреагировал на подобную критику русофильски настроенный писатель Йозеф Голечек (Kosatík 2017:120).
Большим сторонником введения кириллицы для чешских текстов был панславистски настроенный славист Франтишек Ян Иезбера. Именно под его заботой и руководством в Праге в 1862-1864 годах был издан первый чешский журнал, специализировавшийся на славянских вопросах. В «Словенине», как называлось это периодическое издание, для чешского языка использовалась кириллица, что, по замыслу Иезберы, должно было способствовать «объединению славян на основе принятия кириллицы» (Kudělka et al.1997:31). Однако эта его попытка «вызвала в Чехии гораздо больше оппозиции, чем одобрения» (Holeček 1891: 170), после чего она была отвергнута чешской интеллигенцией. После начала польского восстания в 1863 году чешские полонофилы даже обвинили Иезберу в том, что он пропагандирует не общеславянскую письменность, а язык имперской нации. Как противодействие насмешкам части чешской общественности Иезбера отреагировал отъездом в Российскую империю, где с 1869 года начал работать доцентом славянских языков в недавно открытом русскоязычном Императорском Варшавском Университете. С самого начала своей работы здесь он, помимо исторической грамматики чешского языка, читал лекции по сравнительной лингвистике некоторых других славянских языков (Kudělka et al.1997:47).
На другой стороне политического спектра чешского общества, в лагере убежденных русофилов, была – уже в контексте польского восстания 1831 года – сформулирована идея о том, что первый шаг к универсальному славянскому литературному языку может быть достигнут путем «подавления польского языка», что автоматически приведет к «распространению русского языка», который затем может стать универсальным славянским языком. По мнению сторонников данной идеи, это было бы чисто прагматическим решением, которое позволило бы избежать опасности создания «мешанины других (славянских) диалектов» в одной языковой системе (Jungmann 1948:185).[4]
Использование русского языка в качестве общего славянского языка особенно поддерживали консервативные чешские русофилы, такие как Вацлав Ганка и вышеупомянутый Франтишек Иезбера, доцент Варшавского университета. Последующие предложения о введении общего сербохорватскогоязыка – «особенно в связи с его возможной двойной транслитерацией кириллицей и латиницей» – отстаивались менее активно (Doubek 2004: 63). Наиболее ярким современным проявлением полного «принятия русского языка и кириллицы, а также православной веры» в чешско-словацкой среде можно считать книгу «Славянство и мир будущего» деятеля словацкого возрождения Людовита Штура. Штур работал над немецким текстом своего произведения в течение четырех лет, начиная с 1851 года. Однако оно было опубликовано лишь более пятнадцати лет спустя, благодаря русскому переводу, изданному по случаю этнографической выставки в Москве в 1867 году (Doubek 2004: 64). Вероятно, в связи с публикацией работы Штура вопрос о русском языке как общеславянском серьезно обсуждался в самой России, особенно во время вышеупомянутой Всероссийской этнографической выставки (ср. Žáček 1969:151).
По словам чешского историка Вратислава Доубека, ни один чешско-словацкий политик или публицист «не пытался сформулировать защиту подчинения России как символа и носителя высшего культурно-цивилизационного идеала» в «столь же чистой форме» (Doubek 2004: 66). Примечательно, что и много лет спустя прозападных либералов в тексте Штура по-прежнему раздражала его концепция межславянских отношений, которая во всех своих основных аспектах демонстрировала влияние идеологии русских славянофилов. Штур безоговорочно выступал за политическое объединение всех славян под руководством России, а в отдельном разделе он прямо высказался за принятие русского языка в качестве межславянского средства общения. «У славян много литератур, но могут ли они при своей малочисленности удовлетворить великие запросы человеческого развития, особенно когда они все более и более выходят на сцену мировой истории?[5](…) Все славянские литературы, за исключением русской, ограничены небольшими племенами и, следовательно, небольшими территориями; таким образом, при выборе общего славянского литературного языка можно выбирать только между старославянским и русским» (Štúr 1931: 234). С точки зрения практического использования, по мнению Штура, «можно рассматривать только русский язык, (…) ибо это язык самого большого, самого независимого племени, правящего далеко и широко, которое, помимо всего прочего, обладает гегемонией в славянской семье народов, и, кроме того, из всех славянских языков он самый богатый, самый мощный и полнозвучный, наделенный печатью власти» (Štúr 1931: 235).
Важным стимулом для популяризации панславянской идеи стало основание «литературно-ораторского» объединения «Славия», которое состоялось в Праге в 1869 году. Целью этого объединения было распространение знаний о славянском мире среди самой широкой чешской общественности. Члены общества организовывали лекции о жизни различных славянских народов, их культуре, литературе, общественных событиях и славянской взаимности в целом. Активисты общества призывали чешскую общественность знакомиться с отдельными литературами, а также изучать славянские языки, в том числе активно пропагандировали русский язык. Под влиянием русофильского энтузиазма, который возобладал в чешском обществе после возвращения чешской делегации с этнографической выставки в Москве в 1867 году, «была признана необходимость публикации научных работ на понятном всем славянам языке (…), под которым подразумевался русский» (Žáček 1969: 152).
Дискуссии о возможной форме «общеславянского» языка периодически возникали и в последующие десятилетия. Например, в 1871-1872 годах лингвист и славист Мартин Хаттала опубликовал в чешском журнале «Osvěta» эссе «Об общеславянском языке и письменности» (см. Hattala 1871-1872). В 1890-х годах писатель Иосиф Голечек уделял большое внимание проблеме единого славянского языка. Его взгляды касательно этой темы уже были более подробнее описаны в другом месте (см. Лозовюк 2022), но здесь мы напомним, что, по его мнению, только русский язык мог стать единым славянским лингва франка, поскольку только русский язык мог приобрести «значение общего славянского языка». Голечек считал, что удовлетворительное владение русским языком является само собой разумеющимся, особенно для «славянских высших классов». С другой стороны, он выступал против принятия кириллицы для чешской орфографии, что, по его мнению, «означало бы гораздо больше, чем простую замену букв. Это означало бы не только изменение внешнего облика письменного языка, но и далекоидущую внутреннюю революцию» (Holeček 1891: 191).
В дискуссиях о решении вопроса о едином литературном языке для всех славян учитывались мнения как славянских, так и неславянских лингвистов. Однако в последние десятилетия XIX века становилось все более очевидным, что речь идет не о лингвистическом, а о чисто политическом вопросе. На уровне практической политики раздавались голоса, призывающие к принятию русского языка в качестве общеславянского, особенно среди младочешских депутатов. Так, в 1895 году провинциальный депутат Я. Венцловский привлек внимание австрийских властей своим предложением ввести русский язык в качестве факультативного предмета в чешских средних школах. На заседании венского рейхсрата депутат Ян Вашаты высказался в том же духе. Пять лет спустя Вацлав Шаманек, депутат Чешского земского сейма, предложил обязательное преподавание русского языка в школах с чешским языком обучения (Doubek 2004: 210).
За процессом сближения славянских языков, а это, конечно, касалось не только языковой сферы, с беспокойством наблюдали не только австрийские власти, но и некоторые чешские патриоты, выражающие определенные опасения. Продвижение кириллицы или русского языка в качестве славянского лингва франка было связано с опасениями слишком большого влияния России, и вследствие этого, расширения русской культурной и литературно-языковой идентичности (ср. Doubek 2004: 209). В контексте этих опасений даже упоминалась угроза постепенного разрушения чешской нации.
Хотя Иезбера рекомендовал чехам использовать кириллицу в качестве единой письменности, он явно отвергал мысль о том, что эти усилия могут привести к чешской денационализации (см. Jezbera 1864: 10). Голечек, другой видный сторонник чешско-русского культурного и языкового сближения, рассуждал аналогичным образом: «России не нужно увеличивать свою территорию за счет чешских земель» (Holeček 1891: 98). Поэтому, по мнению Голечека, русификация славян нереальна, и он считал все подобные опасения совершенно необоснованными. «Если бы мы, чехи, хотели ‚ренационализироваться‘, –продолжал он, – у нас был бы выбор только в пользу немецкой национальности, которая, как плесень, пронизывает весь наш организм. Мы можем германизироваться, но не стать русскими. Если мы не хотим германизироваться, мы должны оставаться чехами» (Holeček 1891: 93-94).
Литература
Doubek Vratislav: 2004, Česká politika a Rusko 1848-1914, Praha.
Hattala Martin: 1871-1872, O všeslovanském jazyku a písmě. In: Osvěta. Listy pro rozhled v umění, vědě a politice I-II, 1871, с. 707–724; 1872, с. 207-220, 297-312, 379-392, 622-636.
Herkel János: 1826, Elementa universalis linguae Slavicae e vivis dialectis eruta et sanis logicae principiis suffulta, Budae.
Holeček Josef: 1891, Ruskočeské kapitoly, Praha.
Jezbera František Jan: 1864, Slova k povyjasnění naší slovanské vzájemnosti, Praha.
Jungmann Josef: 1948, Boj o obrození národa: Výbor z díla Josefa Jungmanna(ed. Vodička Felix), Praha.
Puchmír Jaroslav:1851, Pravopis rusko-český.Vydání opravené i doplněné/Русско-чешское правописанiе. Изданиеисправленное и дополненое,Praha.
ŠafaříkPavel Josef: 1955,Slovanský národopis, Praha.
Štúr Ľudovít: 1931, Slawenthum und die Welt der Zukunft, Bratislava.
Žáček Václav: 1969, Česká diskuse o moskevské pouti Slovanů r. 1867, In: Strnadl Josef (ed.), Příspěvky k dějinám česko-ruských kulturních vztahů 2, Praha, с. 134-178. Лозовюк Петр: 2022, Йозеф Голечек – «оракул чешского народа», In: Наука Вера Kультура (online) https://naukaverakuljtura.com/
[1]Эти взгляды были развиты в книге «Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit» (1784-1791).
[2]Оригинальное название работы «Slovanský národopis»(1842).
[3]В своих опубликованных работах он также использовал фамилию Пухмир.
[4]Такое мнение высказал Йозеф Юнгманн, ведущий чешский лингвист первой половины XIX века, в письме от 5октября 1831года,адресованном своему сотруднику Антонину Мареку.
[5]В этом месте необходимо отметить исторический парадокс – именно Людовит Штур своей деятельностью в конечном итоге внес самый значительный вклад в распад чешско-словацкого языкового единства.
