Становление словацкого литературного языка было сложным, довольно болезненным и затяжным процессом, негативное влияние на который оказало отсутствие у словаков собственного государства и их постепенное вхождение в состав Венгрии ещё с начала Х века.
Реформы императрицы Марии Терезии и императора Иосифа II в Австрийской империи во второй половине XVIII века в духе «просвещённого абсолютизма» дали существенный толчок культурному развитию народов Дунайской монархии, включая словаков, хотя главная цель данных реформ изначально состояла в усилении централизации и германизации. Первую попытку кодификации и создания литературного словацкого языка предпринял в конце XVIII – начале XIX века католический священник и просветитель А. Бернолак, деятельность которого была связана с Семинаром по воспитанию католического духовенства, основанного по инициативе императора Иосифа II в Братиславе в 1784 году (Dějiny Slovenska 2000: 179)[1]. Языковой основой кодификаторской деятельности А. Бернолака стали разговорные диалекты Западной Словакии. В распространении и популяризации созданной Бернолаком версии словацкого литературного языка – так называемой «бернолаковщины» – активное участие приняло Словацкое учёное общество, созданное в г. Трнава в Западной Словакии в 1792 году и сыгравшее важную роль в развитии словацкого образования и культуры (Dějiny Slovenska 2000: 180)[2].
Однако в силу конфессиональной неоднородности словацкого общества влияние созданной Бернолаком версии словацкого литературного языка распространялось только на католическую часть словацкой интеллигенции. Значительная часть населения Словакии являлась протестантами и среди них в то время доминировали сторонники чешско-словацкого племенного и языкового единства, рассматривавшие чехов и словаков как единый «чехословацкий» народ. Данная часть словацкой интеллигенции в качестве языка «высокой культуры» предпочитала использовать средневековый чешский язык знаменитой Кралицкой Библии, изданной представителями Общины чешских братьев в Чехии ещё в конце XVI века. Кроме того, данная часть прочешски ориентированной словацкой интеллигенции поддерживала тесные связи с представителями первого поколения чешских национальных будителей, в том числе с патриархами научного славяноведения Й. Добровским и Й. Юнгманом, пытаясь оказывать влияние и на сторонников Бернолака.
Существенным фактором, парадоксальным образом усложнившим окончательное становление словацкого литературного языка, стало начавшееся в конце XVIII – начале XIX века чешское и словацкое национальное возрождение, несколько ключевых фигур которого являлись словаками, принадлежавшими к чешской культурно-языковой ориентации. Так, видные представители чешского и словацкого национального возрождения, словаки по происхождению П.Й. Шафарик и Я. Коллар были убеждёнными сторонниками чешско-словацкого литературного и языкового единства. Более того, в своих литературных трудах 1820-х и 1830-х годов Я. Коллар сформулировал свою знаменитую концепцию славянской взаимности, которая трактовала всех славян как единый народ, состоявший из четырёх крупных «племён», причём чехи и словаки, по мнению Я. Коллара, относились к единому «чехословацкому племени».
Дальнейшее языковое и литературное дробление славянских «племён» Коллар не без оснований считал ослаблением единства славян и относился к этому крайне негативно. Именно по этой причине и Коллар, и Шафарик критически восприняли саму идею кодификации словацких говоров и создания отдельного от чешского словацкого литературного языка. Что касается Коллара, то он, по сути, являлся убеждённым сторонником некой постепенной «интеграции» словацкого языка в чешский литературный язык и пытался вести работу в этом направлении на практике. Любопытно, что использованный Колларом чешский язык всё сильнее испытывал явное словацкое влияние особенно в области лексики (Dějiny Slovenska 2000: 182)[3].
Однако к 1840-м годам вполне обнаружился заметный кризис теории о языковом единстве «чехословацкого племени». Возникшая объективная потребность в расширении образования на более широкие народные массы требовала использования такого языка, который был бы полностью понятен ученикам и облегчал процесс усвоения знаний. Средневековый и архаичный к тому времени чешский язык Кралицкой Библии явно не соответствовал изменившейся ситуации. Кроме того, в это время усиливается ассимиляционное давление на словацкое население со стороны властей Венгрии. Так, в 1839-1840-е годы угорский сейм принял ряд законов, в соответствии с которыми вместо латинского языка, длительное время бывшего своеобразным «лингва франка» во всей исторической Венгрии, в административные органы и даже в церковную сферу в обязательном порядке вводился венгерский язык. Резкое усиление мадьяризации поставило насущный вопрос о выработке единого для всех словацких земель общесловацкого литературного языка, который бы смог консолидировать словацкое население Венгерского королевства и выступить в роли орудия сопротивления растущему ассимиляционному давлению Будапешта. «Бернолаковщина», распространённая только среди католического населения Западной Словакии, объективно была не в состоянии выполнить эту важную миссию.
Роль создателя общесловацкого литературного языка взял на себя один из крупнейших словацких общественных и политических деятелей XIX века Людовит Штур, который прекрасно осознавал исключительно важную роль единого литературного языка как для сплочения и национальной консолидации словаков, так и для дальнейшего развития их культуры. Окончательное решение о создании единого общесловацкого литературного языка было принято в феврале 1843 года и сразу же было поддержано не только евангелической словацкой интеллигенцией, но и частью католиков-бернолаковцев.
В отличие от Бернолака, ориентировавшегося на западнословацкие диалекты, при создании литературного общесловацкого литературного языка за основу были взяты говоры Средней Словакии, ставшие лексической базой нового литературного языка. Штуру принадлежала и заслуга написания первой грамматики словацкого литературного языка, которая была издана под названием «Наука речи словацкой» (Dějiny Slovenska 2000: 187)[4].
Миссию популяризации и распространения нового литературного языка взяло на себя созданное по инициативе Штура в августе 1844 года национальное и литературное общество «Татрин». Кроме того, важную роль в утверждении нового литературного языка и в развитии словацкого национального движения сыграла газета «Словенске народне новины», издание которой Штур, несмотря на колоссальные препятствия, сумел организовать с августа 1845 года.
Однако успешная кодификация и создание отдельного словацкого литературного языка вызвала крайне негативную реакцию как у ряда чешских национальных деятелей, так и у прочешски ориентированных словаков. Одним из самых активных идейных противников нового языка стал Я. Коллар, усматривавший в деятельности Штура сокрушительный удар по чехо-словацкому языковому и культурному единству. В 1846 году при финансовой поддержке своих чешских единомышленников Коллар издал полемическую работу под весьма красноречивым названием: «Голоса о необходимости единства литературного языка для чехов, мораван и словаков».
Более того, некоторые наиболее «бдительные» чехи усмотрели в создании словацкого литературного языка и «русский след». Так, например, известный чешский политик, общественный деятель, журналист и кумир чешской либеральной публики К. Гавличек-Боровский был твёрдо убеждён в том, что «именно русские профессора Бодянский и Срезневский во время своего путешествия по Словакии якобы склонили словаков к литературному сепаратизму в отношении чехов, руководствуясь девизом «разделяй и властвуй» (Рокина 1998: 154)[5]. Подобные мысли и подозрения разделяли и некоторые другие чешские учёные, политики и общественные деятели.
Разумеется, подобные инсинуации и попытки отыскать тут «русскую интригу» были совершенно надуманными и высосанными из пальца, поскольку очевидно, что вопрос о создании самостоятельного словацкого литературного языка был полностью решён самими словацкими просветителями, причём первый шаг в создании литературного словацкого языка сделал ещё А. Бернолак в самом начале XIX века. Успешно продолжил и завершил данный процесс Л. Штур в 1840-е годы. Как обоснованно полагает известный российский учёный-славист И.В. Чуркина, «столь резкое суждение Гавличека о русских учёных можно объяснить только его решительным русофобством, которое отмечал и такой знаток славянства, каким являлся протоиерей русской православной церкви в Вене М.Ф. Раевский. В записке от 21 июня 1859 года он отмечал, что Гавличек «отъявленный антирус» и хорошо пишет о России только тогда, когда желает подразнить немцев» (Чуркина 2015: 353)[6].
Интересно, что в своём знаменитом труде «Славянство и мир будущего» Л. Штур упрекал чехов за чрезмерное увлечение «конституционными играми Запада» и за «отчуждение от Славянства», характеризуя Гавличека как «остроумного, но поверхностного» (Штур 1867: 140)[7]. Реальная ситуация, что весьма показательно, была прямо противоположной совершенно голословным обвинениям со стороны К. Гавличека и других чехов.
И.И. Срезневский, побывавший в словацких землях с середины марта по середину июля 1842 года, и установивший здесь тесные дружеские отношения со Штуром и другими деятелями словацкого движения, основательно изучил словацкие наречия и познакомился с двумя концепциями развития словацкого языка, представленными, с одной стороны, Колларом и Шафариком, и, с другой стороны, Штуром и его сторонниками. Однако, несмотря на богатый собранный языковой материал, русский учёный-славист так и не приступил к обработке и классификации словацких диалектов. По мнению некоторых авторитетных учёных-славистов, причиной этого «является тот факт, что именно в это время в словацком национальном движении началась борьба двух течений, стремившихся по-разному направить развитие словацкого литературного языка. Срезневский в этом споре старался занимать нейтральную позицию… хотя в то время русскому учёному была ближе позиция Штура» (Чуркина 2015: 354)[8].
Таким образом, развитие словацкого языка и его окончательная кодификация Л. Штуром имели вполне закономерный характер вопреки надуманным конспирологическим утверждениям некоторых чешских учёных и публицистов о некой «русской руке», предопределившей исход данного процесса. Более того, один из обвиняемых чехами русских учёных-славистов – будущий академик И.И. Срезневский – проявил известный такт и деликатность, воздерживаясь от каких-либо попыток оказать влияние на процесс создания словацкого литературного языка.
Литература
Рокина Г.В. Ян Коллар и Россия. Йошкар-Ола, 1998.
Чуркина И.В. И.И. Срезневский о словенцах и словаках // Славянский Альманах. 2015. №1-2.
Штур Л. Славянство и мир будущего. Послание славянам с берегов Дуная. Москва: В университетской типографии, 1867.
Dějiny Slovenska. D. Čaplovič, V. Čičaj, D. Kovač, J. Lukačka. Bratislava: AEP, 2000.
[1] Dějiny Slovenska. D. Čaplovič, V. Čičaj, D. Kovač, J. Lukačka. Bratislava: AEP, 2000. S. 179.
[2] Там же. С. 180.
[3] Там же. С. 182.
[4] Там же. С. 187.
[5] Рокина Г.В. Ян Коллар и Россия. Йошкар-Ола, 1998. С. 154.
[6] Чуркина И.В. И.И. Срезневский о словенцах и словаках // Славянский Альманах. 2015. №1-2. С. 353.
[7] Штур Л. Славянство и мир будущего. Послание славянам с берегов Дуная. Москва: В университетской типографии, 1867. С. 140.
[8] Чуркина И.В. И.И. Срезневский о словенцах и словаках // Славянский Альманах. 2015. №1-2. С. 354.
