Аннотация
Статья является заключительной частью очерка, посвященного положению карпатских русинов, разделенных в годы Второй мировой войны словацко-венгерской границей. Будапешт активно использовал «русинскую карту» для давления на словацкое руководство. работе проанализированы характерные черты официальной риторики властей Словакии относительно положения восточнославянского меньшинства, направленной на формирование негативного образа русинских общественных деятелей.
_________________________________________________________
Крайне негативный взгляд на природу русинского вопроса был предложен жупаном Земплинско-Спишской жупы А. Дудашем. Русинское движение А. Дудаш считал целиком и полностью продуктом венгерской властной элиты, желавшей раскола словацкого государства и оккупации его территории. В качестве основных венгерских агентов назывались фигуры А. Бродия и С. Фенцика – влиятельных политиков Подкарпатской Руси. При этом русофильские настроения, традиционно свойственные значительной части местной интеллигенции (в т.ч. и указанным деятелям), А. Дудаш считал инструментом денационализации словацких греко-католиков с целью их последующей мадьяризации (по схеме «русняк – русин – рус – угрорус – по-русски говорящий венгр – венгр») [1, s. 209]. Подобный «симбиоз» прорусских и провенгерских влияний, которые якобы оказывали катастрофическое влияние на греко-католиков северо-восточной Словакии, А. Дудаш объяснял тем, что венгры и русские являются азиатскими народами, склонными к разрушению и завоеванию [1, s. 143–148]. Греко-католическая церковь объявлялась «плацдармом православной экспансии» в цивилизованном европейском мире [1, s. 172–174], а также рассадником большевизма – якобы одного из типичных для всех русских проявлений фанатизма [1, s. 177–178]. Таким образом, в стереотипном образе русинского активиста, предложенном А. Дудашем, сочетались те черты, которые в официальном словацком дискурсе однозначно определялись как негативные и опасные.
Взгляд жупана Земплинско-Спишской жупы на русинскую проблему являлся несколько упрощенным и тенденциозным. Действительно, в межвоенный период А. Бродий и С. Фенцик пользовались всесторонней поддержкой венгерского руководства, рассчитывавшего с помощью данных деятелей осуществить свои ревизионистские планы. После присоединения региона к Венгрии эти влиятельные политики лишь в некоторых аспектах шли в фарватере курса официального Будапешта. Но и в этих случаях русофильские идеи А. Бродия и С. Фенцика часто были приоритетными по отношению к демонстрации лояльности венгерскому государству. Так, в одной из статей «Карпаторусского голоса», редактируемого С. Фенциком, утверждалось следующее: «Крепкий русский дух Пряшевщины при усиливающимся нажиме словаков становится тверже… Словаки уверены, что без печатного русского слова народ должен переместиться из русского моря в словацкую лужу» [2].
Говорить, например, о полностью доверительных отношениях между С. Фенциком и венгерскими властями было бы неверно. Со страниц «Карпаторусского голоса» постоянно звучала критика курса угро-русинизма, ориентировавшего местное население на локальные русинские духовные ценности в противовес русофильским и украинофильским идеям. «Русинизм» не раз назывался переходным этапом к господству радикальных проукраинских идей [3; 4]. Приведем характерный пример метафоричного описания приверженцев курса угро-русинизма: «Паразиты, крайне вредный и враждебный элемент, которые мечтают о своей выгоде, которые занимаются братоубийственной борьбой, которые дерзко и без оснований попирают правду и тем самым вредят народу. Это – русинисты, помноженные на господ-добродеев, «апостолов неньки Украины», и так называемых подлизников к венгерским властям» [5].
Авторы принадлежавшего С. Фенцику издания обвиняли «русинистов» в нагнетании слухов об опасности русофильских идей для интересов венгерской государственности. В подтверждение несостоятельности подобных мнений авторы газетных заметок приводили следующие аргументы: «Русскость – явление глубоко идеологическое, бытовое, традиционное и политической окраски не имеет. Тысячу лет мы считали себя русскими и, тем не менее, оставались под короной Святого Стефана, ибо карпатская русскость не означает карпаторусской ирреденты» [6]. Тем не менее, подобные заверения не встречали энтузиазма у приверженцев официального курса, и издательская деятельность С. Фенцика постоянно встречала различные трудности.
В интеллектуальном ландшафте Венгрии русофильские идеи в Подкарпатской Руси характеризовались в крайне негативном тоне. Например, историк Ш. Бонкало, автор фундаментальной монографии «Русины» (1940 г.), объяснял их главным образом деятельностью русских шпионов. При этом автор книги «Русины» утверждал, что среди местного населения идеи русофильски настроенной интеллигенции не имели существенного отклика, а также считал произведения таких авторов низкокачественными с художественной точки зрения (так, знаменитое «русинское кредо» авторства А. Духновича («русинский будитель», приверженец русофильских взглядов) Ш. Бонкало считал «примитивным и наивным»). Историк заявлял, что к моменту выхода книги панславистские тенденции в Подкарпатской Руси были полностью отвергнуты [7].
Подобными трактовками изобилует и работа венгерского ученого К. Ратца «История панславизма», вышедшая в 1941 г. Значительная часть данного исторического сочинения посвящена общественно-культурной работе русофилов Подкарпатской Руси в XIX – начале ХХ вв. Деятельность А. Добрянского (которого наряду с А. Духновичем считали одним из главных «русинских будителей») трактовалась как «борьба против венгерских устремлений, которые сводились к равенству всех народов в рамках единой венгерской политической нации» [8, 154. old.]. При этом К. Ратц утверждал, что данные настроения не находили отклика у большинства русинов, которые «всегда сохраняли теплое отношение к венграм» [8, 129. old.]. Инициированная О. Грабарь, А. Добрянским и И. Наумовичем кампания массового перехода русинов греко-католического вероисповедания в православную веру называлась «изменой», «отчаянной махинацией в отношении государства», которую оплачивала Россия [8, 204–205. old.].
Показательно, что даже такие поверхностные трактовки «неудобных» для венгерской власти событий можно встретить исключительно в научных изданиях, не рассчитанных на массового читателя. Пропагандистская публицистика полностью игнорировала подобные сюжеты, которые не вписывались в сконструированную стереотипную картину «венгерско-русинсикого братства». В официальной местной прессе встречались преимущественно ничем не аргументированные коннотации дикости «русско-татарской» культуры, которая не может оказывать влияния на настроения жителей Подкарпатской Руси [9, c. 17]. Таким образом, отождествлять устремления венгерского руководства и русофильской интеллигенции в русинском вопросе, как это делали словацкие идеологи, нельзя.
Трудно считать объективными и рассуждения А. Дудаша о греко-католической церкви как переходном элементе к насаждению православных идей местному населению. Несмотря на то, что отдельные священники с русофильскими взглядами вели агитацию за принятие прихожанами их прихода православия, руководство греко-католической церкви отнюдь не приветствовало такие взгляды. При этом традиционно сильные русофильские взгляды населения северо-восточной Словакии, которые тесно переплетались с русинским компонентом их идентичности, не отвергались. Наоборот, греко-католическая церковь позиционировалась как исконно русская. В брошюре «Ты еси Петръ» С. Гойдич утверждал, что «церковь схизматиков была основана только в 1054 г.», а «русский народ (в т.ч. и русины – О.К.) еще задолго до 1054 г. жили в соединении с римским престолом» [10, c. 117–118]. Таким образом, православные рассматривались как отступники от истинной греко-католической веры. Для доказательства того, что православие и русскость далеко не всегда являются тождественными понятиями, приводились имена активных участников украинского национального движения из числа православных (Т.Г. Шевченко, М.С. Грушевский, С.В. Петлюра, Леся Украинка и др.) [10, c. 119].
Следует отметить, что власти Словакии во многих случаях использовали подходы в решении русинского вопроса, схожие с политикой венгерского руководства. Это проявлялось, прежде всего, в стремлении максимального блокирования влияния русофильских и украинофилских идей на население региона. Так, попытки бывших приверженцев проукраинского автономного кабинета А. Волошина, эмигрировавших в Словакию, навязать восточнославянскому населению украинскую идентичность провалились. Жупан Шаришско-Земплинской жупы А. Дудаш предупреждал о возможном развитии только локального русинского движения, которое не будет апеллировать лозунгами русофильства и панславизма. Несмотря на то, что издатели официального русинского журнала «Новое время» смогли добиться для себя ряда уступок (в частности, журнал выходил на русском языке с широким использованием местной диалектной лексики), они не могли открыто выражать русофильские симпатии. Кроме того, практически в каждом выпуске издания помещались хвалебные статьи, посвященные руководству Словакии и Германии, что делает аналогии с ситуацией в Венгрии еще более очевидными [11].
В официальной прессе Венгрии неоднократно утверждалось, что приоритетным для русинов является стабильное социальное положение, а отнюдь не дискуссии об этнокультурной идентичности или участие в политической жизни. Так, И. Кондратович в своей публицистической работе, написанной в период активного обсуждения возможности предоставления Подкарпатской Руси автономии, заявлял следующее: «Автономия сама по себе не приносит счастья… Самым важным является хлеб… В то время, когда русинские матери рожают детей на соломе, бесполезно спорить, какую автономию нам надо» [12, 486. old.]. Впоследствии слова И. Кондратовича не раз использовались венгерскими общественными деятелями для подчеркивания приоритета улучшение экономического положения населения Подкарпатской Руси, а депутат от региона А. Возари заявил с венгерской парламентской трибуны, что «национальный вопрос русинов в первую очередь является социальной проблемой» [13, с. 97]. Буквально те же слова произносил и жупан Шаришско-Спишской жупы Ш. Гашик (предшественник на этой должности А. Дудаша) [14, c. 87].
Ассимиляционные планы в отношении русинского населения имелись и у руководства Словакии, и у официального Будапешта. Причем в первом случае словакизация «эластичной русинской массы» (выражение Ш. Гашика) было приоритетным направлением политики властей [14, c. 84]. Венгерское руководство, позиционирующее себя гарантом удовлетворения культурных запросов русинов (о чем свидетельствуют мероприятия по кодификации русинского литературного языка, создание «Подкарпатского общества наук» и т.д.), тем не менее, видело желательной постепенную мадьяризацию восточнославянского населения. Даже такой ревностный защитник самобытной русинской культуры, как регентский комиссар М. Козма (1940–1941 гг.), заявлял, что «обычные люди могут говорить на родном языке в течение некоторого времени, знание русинского языка требуется от чиновников, однако, конечно, легче преуспеть в жизни тем, кто выучит венгерский язык» [15, 727. old,]. Ассимиляционная политика наглядным образом проявилась в системе образования, где практически все обучение велось на венгерском языке. Даже в таких крупных городах, как Ужгород и Мукачево, после 1943 г. было всего по одной начальной школе с русинским языком преподавания [16, c. 394–395].
Таким образом, русинская проблема являлась важным элементом взаимоотношений между Венгрией и Словакией в 1938–1944 гг. Будапешт позиционировал себя в качестве покровителя русинской культуры, что должно было стать дополнительным аргументом в его претензиях на территории северо-восточной Словакии. Власти независимой Словакии считали русинский вопрос преимущественно продуктом венгерской политической интриги, а население соответствующего региона – этническими словаками греко-католической конфессии. Соответственно, ассимиляционные проекты словацких властей были акцентированы в гораздо большей степени, чем в политике Будапешта в русинском вопросе. Реальные культурные запросы русинского меньшинства мало волновали властные элиты обоих государств; «русинская карта» рассматривалась ими как один из инструментов давления на оппонента.
Литература
1. Dudáš A. Rusínska otázka a jej úzadie. Buenos Aires: Zahraničná Matica slovenská, 1971. 239 s.
2. Пряшевская Русь страдаетъ // Карпаторусский голосъ. 1939. 12 iюня. № 112. С. 3.
3. Козикъ М. По кривымъ дорогамъ // Карпаторусский голосъ. 1939. 28 iюня. № 116. С. 1–2.
4. Русинизмъ снова в моде? // Карпаторусский голосъ. 1939. 7 iюня. № 111. С. 1–2.
5. Ввв. Наши нацiональные враги // Карпаторусский голосъ. 1939. 11 iюня. № 111. С. 3.
6. А. Еще о русинизме // Карпаторусский голосъ. 1939. 18 iюня. № 113. С. 2.
7. Bonkáló S. A rutének // Sulinet [Электронный документ]. URL: http://www.sulinet.hu/oroksegtar/data/magyarorszagi_nemzetisegek/alta lanos /a_rutenek/. (дата обращения: 13.12.2024).
8. Rátz K. A Pánszlávizmus Története. Budapest: Athenaeum, 1941. 415. оld.
9. Стрипский Г. Заблуделымъ сынамъ Подкарпаття // Литературна неделя. 1941. 23 новембра. № 36. С. 14–22.
10. Дронов М.Ю. Роль греко-католической церкви в формировании этнонациональной идентичности русинов Словакии (1919–1938): дисс. … канд. ист. наук: 07.00.03. М., 2013. 269 с.
11. Hlavinka J. Týždenník «Novoje vremja» ako prejav rusínskej otázky v rokoch 1940–1944 // Pamäť národa. 2008. № 3. S. 4–16.
12. Kontratovics Irén őrdar mai görög katolikus lelkész cikke a Magyar Nemzetben A ruszin probléma végleges egoldása előtt címmel az autonómia kérdésében (Budapest, 1939. március 23) // Iratok a Kárpátaljai Magyarság Történetéhez, 1918–1944. Törvények, rendeletek, kisebbségi programok, nyilatkozatok / szerk.: C. Fedinec. Budapest, 2001. 485–486. old.
13. Хроніка Закарпаття 1867–2010 / упор. М. Вегеш, С.Д. Молнар, Й. Монар [та ін.]. Ужгород: Видавництво УжНУ «Говерла», 2011. 310 с.
14. Ванат І. Нариси новітньої історії українців Східної Словаччини 1918–1948: в 2 кн. Кн. 2. Пряшів: Словацьке педагогічне видавництво, 1985. 355 с.
15. Ormos M. Egy magyar médiavezér: Kozma Miklós (Pokoljárás a médiában és a politikában (1919–1941)). Budapest: PolgArt Könyvkiadó Kft., 2001. 843. old.
16. Пушкаш А.И. Цивилизация или варварство: Закарпатье в 1918–1945 гг. М.: Европа, 2006. 564 с.
