В начале Первой мировой войны отношения между Францией и Россией начинались наилучшим образом. Когда царское правительство решило направить русские воинские подразделения для спасения французского фронта во Францию, то одно только ожидание российской помощи оказало сильную моральную поддержку как французским военным, так и гражданскому населению, переживающему из-за огромных жертв, понесенных в войне с ненавистными для французов немцами.
Этот период ярко описывает участник событий русский офицер Юрий Лисовский: «Начало второго года войны было малоутешительным для союзников. Все шансы на победу были в руках Германии. Стремительным натиском на плохо снабженные оружием русские армии – немцы заставили нас очистить Львов и Варшаву, забрали все русские крепости и, продвигаясь вглубь России, к началу зимы успели оккупировать шестнадцать наших губерний. Для французов начались страдные, тяжкие, полные самых суровых опасений дни, которые можно озаглавить «эпохой Вердена»»[1].
Страшна и ожесточенна была борьба – и дорого обошелся Верден немцам, теряющим множество лучших солдат при атаке на форты и укрепленные позиции французов. Широкой рекой текла кровь и во французском лагере. Каждый день подходили к Восточному вокзалу Парижа печальные поезда с изувеченными воинами, и каждый день облекались в траур все новые и новые матери и вдовы. В эти дни Париж буквально переполнялся женщинами в черном. В редком доме не оплакивали кого-либо из павших; молчаливая глубокая скорбь повисла над Парижем, а вместе с ним и над Францией, хорошо понимавшей весь трагизм переживаемых дней.
Французы видели, что роковым образом гибла и уничтожалась живая сила армии, таял цвет населения Франции, призрак надвигающегося безлюдья все ближе и ближе подходил к потомкам галлов. И ни правительство, ни обширная парижская пресса не могли уже подыскать средства для того, чтобы хотя бы отчасти поддержать и поднять дух впадавшего в уныние французского тыла.
И вот тогда-то, сначала глухо, но стали передаваться из уст в уста слухи о согласии России прислать на территорию Франции любое количество солдат. И в марте 1916 года ждали пришествия русских – «лишь бы пришли, лишь бы заняли траншеи и дали возможность передохнуть нашим храбрым солдатам», – с замиранием сердца ждали французы. И они пришли. В середине второго года мировой войны русское правительство направило во Францию определенное количество боевых частей, предназначенных для борьбы с Германией плечом к плечу с союзниками французами.
В начале апреля 1916 года, под звуки Марсельезы и российского гимна подошли к берегам Марселя военные транспорты, привезшие во Францию два первых русских полка. Для того, чтобы достичь Франции, им пришлось совершить путешествие, связанного с месяцами пребывания в море. Сформированные в центре России особые полки двинулись в путь по совершенно новому маршруту – через всю Сибирь вплоть до порта Дайрен, откуда и поплыли через Сингапур и Суэц к Марселю.
О прибытии этих войск на территорию Франции, сопровождаемыми бурными овациями и торжественно дефилировавших по улицам Марселя и Парижа, широко писалось в газетах, жадно ловившие каждую деталь этого исключительного события.
Ступив на французскую землю, прибывшие русские воины были буквально засыпаны цветами и пережили настоящий триумф.
Дальнейшее путешествие первой русской бригады от Марселя к лагерю Майи было сплошным триумфальным шествием. Делались остановки, произносились речи, устраивались обеды, толпами сходились к местам торжества празднично настроенные люди.
Но была и другая, более глубокая радость для Франции. Это была радость матерей, жен и невест, видевших в пришедших из дальних стран русских мужчинах своих бескорыстных защитников от страшного горя – горя потери дорогих сердцу собственных мужчин, на помощь которым шли эти русские.
В начале августа в Брест начали прибывать новые русские эшелоны. Один за другим приплыли из России еще шесть русских полков, следовавших уже новым, более коротким путем.
Пережив триумф встречи, русские войска почти тотчас же заняли места на боевых секторах союзнического фронта, всецело подчинившись французскому командованию.
Русские боевые части заняли определенный сектор в районе Реймса. Дни восторженных встреч и шумных триумфов прошли, и для тех, кто занял места в французских траншеях, наступило время обычной боевой страды, отличавшейся от страды на русском фронте только тем, что раненных эвакуировали в Париж и другие города, а убитых зарывали во французскую землю.
В парижской и петроградской печати звучали отзывы о русских во Франции, и о подвигах на полях Шампани и Реймса и об успехах нашего оружия на македонском фронте, т.к. часть экспедиционного корпуса был направлен в Салоники[2].
Встреча встречей, а быт русского солдата требовал нормальных условий для проживания, от которых зависит успешность военных операций. И здесь французы проявляют полное непонимание: «Большинство французов считало, что русскому человеку никогда не может быть холодно во Франции, т.к. холода и морозы Франции должны ему представляться чем-то вроде теплой осенней погоды в России. И поэтому приходилось подолгу объясняться с хозяевами гостиниц в Париже и Шалоне, не желавшими топить комнаты в декабрьские и январские дни, и с интендантскими офицерами в лагерях Майи и Мурмелона, всеми силами стремившимися экономить уголь для отопления бараков, в которых разместились русские солдаты.
Не может быть! – удивленно говорили они. Ведь вы же русские – неужели вам холодно? Ведь у вас всегда морозы в России»[3].
Это мнение французов не только о способности русских жить во Франции без отопления при любых погодных условиях, но и убеждение в том, что русские – это более примитивный народ по своим природным качествам, было распространено во Франции еще задолго до событий Первой мировой войны.
Обратимся к событиям наполеоновского похода в Россию по воспоминаниям французских участников.
Из воспоминаний адъютанта Наполеона I Ф. де Сегюра о выступлении Кутузова перед бородинской битвой: «Генерал указывал русским солдатам на их города, обращенные в пепел, напомнил им об их женах и детях, говорил об их императоре и кончил призывом к их благочестию, патриотизму, ко всем этим примитивным добродетелям грубых народов, находящихся еще во власти ощущений. Но поэтому-то они и являются наиболее опасными солдатами, так как рассуждение не отвлекает их от повиновения, а рабство заключает в узкий круг мыслей, где они вращаются в области лишь небольшого количества ощущений, которые для них являются единственными источниками всех потребностей, желаний и идей. Притом же они были преисполнены гордости, вследствие отсутствия возможности сравнения, и настолько же легковерны, насколько горды; вследствие своего невежества они поклонялись образам и были настолько идолопоклонники, насколько могут быть идолопоклонниками христиане, превратившие эту религию духа, чисто интеллектуальную и нравственную, в физическую и материальную, чтобы сделать ее более доступной своему грубому и недалекому пониманию».
А после окончания бородинской битвы о раненых воинах: «Русские более стойко переносили боль, нежели французы. И это не потому, что они мужественнее переносили страдание, но они действительно страдали меньше, менее чувствительные, как в физическом, так и в умственном отношении, что зависит от менее развитой цивилизации и от организма, закаленного суровым климатом»[4].
Перед нами мнение потомка аристократического рода, сына графа Луи-Филиппа де Сегюра, посла Франции в России во времена Екатерины II. Это превалирующее мнение высших руководящих кругов Франции, знавших Россию не понаслышке, а пребывавших на ее территории и в качестве официального представителей, и в качестве завоевателей. Отличительная черта этого французского класса по отношению к России и русским – преднамеренное искаженное восприятие русской действительности, мошенническое манипулирование категориями добродетели и порока, скрытые и открытые враждебные действия и поступки.
Можно ли себе представить, чтобы русские войска в Париже массово грабили храмы, дворцы и частные дома, а перед уходом минировали и пытались взорвать лучшие архитектурные достопримечательности города? А для французского утонченного класса это само собой разумеющееся действии – ведь они находились среди «варваров», которым отказано было даже в религиозных чувствах. А как вели себя французские солдаты из простых жителей Франции? Эта толпа в России проявила себя как мародеры и насильники. Поэтому их и уничтожали в России безжалостно, невзирая ни на утонченность, ни на простоту.
Вернемся к событиям Первой мировой войны. Узнаем, как меняется настроение французских масс.
Спустя месяц после российского государственного переворота в газетах появилось описание победоносной атаки русских у замка Курси, отмеченной особой благодарностью французского командования.
Вслед за этим вокруг имени русских во Франции водворяется гробовое молчание.
Началась осень 1917 года – унылая, серая и холодная французская осень, с ее дождями, ветром и липкою грязью лагерей Майи и Мурмелона, где располагались российские тылы; дошли вести о неудачах румын, потерявших к середине ноября свою столицу.
И опять заговорили в кафе, у прилавках табачных лавок и в маленьких пивных. Вместе с осеннею дождевою пылью в воздухе стали носиться новые, расплывчатые слухи, полные новой тревоги и новых разочарований. И очень многим из русских в скором времени пришлось убедиться, что в этих слухах было очень мало утешительного для национального самолюбия.
Говорилось о том, что бесконечно жаль бедных и благородных румын, хороших и культурных румын, сделавшихся жертвою такой ужасной измены, такого жестокого предательства. Кто-то предал Румынию и заставил ее потерять Бухарест, потерять лучшие области. А предав Румынию, этот предатель, разумеется, предал и других союзников, вынужденных снова напрягать свои усилия и изнемогать в борьбе.
И очень скоро удалось разобрать, что французы прозрачно обвиняли в предательстве никого иного, как Россию. Слухи сразу заметно изменили отношение французов к России вообще «и в особенности к тем ни в чем неповинным нижегородским и тульским мужичкам, которые сидели в мокрых траншеях Шампани. За все время своего стояния на секторах русские войска ни разу ничем не затемнили общего представления о нашей боевой доблести и оставили на полях Шампани достаточное количество славных могил. Французское командование с удовольствием отмечало в приказах русские отдельные вылазки к неприятелю, всегда успешные и самоотверженные, любовались ловкостью наших воинов, побивших настоящий рекорд в метании гранат, и отдавало должное храбрости наших начальников»[5].
Выход России из мировой бойни все изменил. Забыто спасение французов от разгрома. Забыты все усилия русских, без которых была невозможна победа Антанты над Тройственным союзом. И не просто забыты, а воцарилось отношение к ней как к поверженным врагам с откровенным пренебрежением и ненавистью.
Что же происходит во Франции?
Начало девятнадцатого года – Россия изолирована блокадой от Европы. В эти дни, месяцы, Франция переживала угар победы. Праздновала мир. Гордые самодовольные французы ставили центром мира себя и только себя. Царил Клемансо. И с легкой его руки, это, впрочем, «отвечало вполне настроению большинства нации – Россия и русские считались врагами Франции, предавшими ее, ей изменившими.
Русские офицеры не смели появляться в форме на улицах Парижа. Они подвергались оскорблениям и глумлениям. Русская речь встречалась с неодобрением, с враждебностью скрытой или открыто проявленной.
Русские были на положении париев, с ярлыком, привешенным к ним после Брестского договора: «Друзья бошей – наши враги»»[6].
Да, царил Клемансо. Но конечно, не им это антироссийское движение было создано. Но одно, «кажется мне, свидетелю тех дней, неоспоримых, что это движение, направленное против русских и против России находило в нем своего сторонника, инспиратора и быть может руководителя. Его слова: «Для меня Россия не только нейтральная держава, она страна, изменившая Франции. И иначе я к ней не смогу и не буду подходить» – больно и тяжело воспринималось русскими. И политика Клемансо на Мирной конференции не может быть и не должна быть названа иначе, чем политикой антирусской, политикой расщепления и разделения Российского Государства. Олар, известнейший ученый, не мог удержаться от реплик презрительных и гневных по отношению к России… «Страна азиатов… Сама заслужила…». И если шаг за шагом проследить всю Конференцию мира, все ее работы и постановления в частях, хотя бы косвенно и отдаленно касающихся России, то видна одна тенденция: ослабить Россию, свести ее на нет».
Отнюдь не враг России, скорее один из ее полу-друзей, Пуанкаре, заметил весьма просто (апрель 1919 года): «Сейчас, когда на месте России, на Востоке, появляется Великая Польша – русский вопрос потерял свое значение для европейского равновесия. Россия скорее принадлежит отныне скорее Азии, чем Европе».
И какие только проекты не создавались и не выдумывались. В дни успеха Петлюры Клемансо вносит проект об объединении Польши и Украины в Четверку, проект, конечно, под негласным протекторатом Франции.
Потом, уже с английской стороны, считается необходимым создание Конфедерации прибалтийских государств[7].
Из произошедшего видно, насколько отличаются отношения между Россией и Францией. Со стороны России – поддержка дружественных и взаимовыгодных связей, оказание в тяжелое военное время помощи Франции, уважение к культурному наследию французов. Со стороны Франции – использование России в корыстных целях, с интригами и политикой ослабления страны.
Продолжать и в дальнейшем сохранять такие отношения – бессмысленно, вредно и опасно для России, поскольку необходимо видеть реальную Францию, без иллюзий и мифов.
[1] Лагерь Ля-Куртин – Ю. Дисовского. Архив русской революции. Т. 17. М. 1991.: «Терра». С. 256.
[2] Лагерь Ля-Куртин – Ю. Дисовского. Архив русской революции. Т. 17. М. 1991.: «Терра». С. 257-260.
[3] Лагерь Ля-Куртин – Ю. Дисовского. Архив русской революции. Т. 17. М. 1991.: «Терра». С. 259.
[4] Ф. де Сегюр Поход в Россию. Записки адъютанта Наполеона I. Бородино в воспоминаниях современников. Санкт-Петербург: «Скарабей», 2001. С. 228-229.
[5] Лагерь Ля-Куртин – Ю. Дисовского. Архив русской революции. Т. 17. М. 1991.: «Терра». С. 256, 261-262.
[6] Падение Северной области – Борис Соколов. Архив русской революции. Т. 9. М. 1991.: «Терра». С. 6.
[7] Падение Северной области – Борис Соколов. Архив русской революции. Т. 9. М. 1991.: «Терра». С. 7-8.
