ЭПОХА ДРЕВНЕЙ РУСИ: ВЗГЛЯД ИЗ СОВРЕМЕННОЙ ЧЕХИИ
Téra M. Kyjevská Rus: dějiny, kultura, společnost. Červený Kostelec: Pavel Mervart, 2019. 721 s.
Богатейшее историческое и культурное наследие Древней Руси после распада СССР превратилось в мощный инструмент политики исторической памяти, которую активно проводят элиты постсоветских государств, преследуя собственные политические цели. Пристальный интерес к древнерусской эпохе демонстрирует сейчас и чешская историография. Свидетельство тому – изданная в 2019 г. фундаментальная монография чешского историка Михала Теры «Киевская Русь: история, культура, общество». Данный капитальный труд обзорного характера, насчитывающий более 700 страниц текста, подготовлен на обширной источниковой базе с учётом колоссальной по объёму историографии по данной тематике, включая как классические труды признанных авторитетов, так и самые последние работы. Для чрезмерно политизированной и дезориентированной постсоветской аудитории труд чешского историка представляет большую ценность своим сбалансированным и достаточно объективным взглядом на ряд чувствительных вопросов древнерусской истории, не обременённым вездесущей политической конъюнктурой.
Кроме того, монография А. Теры имеет колоссальное значение как первый в чешской историографии фундаментальный труд обзорного характера по древнерусской истории. Вплоть до настоящего времени чешская историография Киевской Руси безнадёжно проигрывала польской, ограничиваясь лишь несколькими статьями по данной тематике либо главами в обзорных трудах по истории России или Украины. Непосредственно Древней Руси в чешской историографии были посвящены лишь две давно устаревшие работы: «История восточных славян» Й. Мацурка, изданная в далёком 1947 г., и чешский перевод книги советского историка академика Б.Д. Грекова «Киевская Русь», которая была издана в Праге в 1953 г.
***
Первые главы монографии А. Теры посвящены сложным вопросам этногенеза славян, их отношений с соседними народами и последующего расселения славянских племён в Восточной Европе и на Балканах. Отдавая дань богатой историографической традиции и уверенно ориентируясь в обильном археологическом материале, автор рассматривает данный сложный вопрос в широком конкретно-историческом контексте и с должной осторожностью. При этом чешский историк обоснованно критикует модные сейчас постмодернистские теории славянского этногенеза, включая экзотическую теорию румынско-американского исследователя Ф. Курты, который на полном серьёзе утверждает, что «славяне, по сути, являются конструктом восточно-римских историков VI века» (с. 59). Как считает М. Тера, с полным основанием можно задать вопрос о том, «не являются ли новые подходы, ставящие под сомнение традиционные взгляды, скорее продуктом модного сейчас релятивизма и постмодернизма, нежели результатом действительно научного мышления» (с. 60). Рассматривая крайне запутанный и чувствительный вопрос о возникновении древнерусской государственности, М. Тера склонен согласиться с мнением тех учёных, которые полагают, что за летописным Рюриком из «Повести временных лет» может скрываться реальный исторический персонаж в лице Рорика Ютландского, который во второй половине IX века занимался активной военной и административной деятельностью в Восточно-франкской империи. Поскольку с 873 по 882 г. Рорик полностью исчезает из поля зрения западноевропейских источников, чешский историк высказывает предположение, что именно в это время он мог отправиться на восток и заняться делами местных славян и финно-угров (с. 165).
Большое внимание автор уделяет взглядам представителей норманнской и антинорманской историографических традиций, стремясь делать акцент на их научных заслугах и достижениях. По словам чешского историка, «норманисты подробно исследовали, в том числе с помощью археологии, влияние норманнов на возникновение государственной организации на Руси. Антинорманисты подчёркивали и вывели на научную сцену процессы, имевшие место внутри славянских общин, а также отметили важность связей восточных славян с балтийскими славянами» (с. 132). Что касается до сих пор дискуссионного вопроса о происхождении летописной «Руси», то чешский исследователь склонен согласиться с теми учёными, которые связывают руссов и их «кагана» с «северянами, занявшими восточное побережье Балтики» (с. 142). Представляется, что в этом вопросе автор монографии мог бы уделить больше внимания взглядам представителей альтернативной исследовательской традиции, которые стремились доказать южное происхождение «Руси» в контексте старых традиционных контактов праславянских племен Юго-Восточной Европы с кочевым ираноязычным населением Северного Причерноморья. В этом отношении представляют интерес труды одного из видных представителей советской историографии академика Б.А. Рыбакова, а также белорусского историка и археолога профессора Э.М. Загорульского, который в своих последних работах предложил собственную оригинальную концепцию происхождения «Руси» и восточнославянской колонизации Восточной Европы.
Несколько глав монографии детально и в широком международном контексте анализируют основные вехи развития древнерусской государственности и христианизацию при князе Владимире, консолидацию Киевской Руси при Ярославе Мудром и последующую дезинтеграцию древнерусского государства во второй половине XII века. Принципиально важный рубеж в государственной эволюции Киевской Руси автор усматривает в смерти князя Святослава, которая, по мнению М. Теры, «завершает период военных походов и поиски добычи и земель. Поколение потомков Святослава уже полностью вросло в восточнославянское окружение, уже не ищет новые земли и добычу, но посвящает себя «строительству государства». Скандинавский характер выходцев из Северной Европы исчезает, они растворяются в славянском окружении» (с. 212).
Особенно пристальное внимание автор обоснованно уделяет княжению Владимира, предваряя этому сюжету скрупулёзный анализ конфликта между сыновьями Святослава. Чешский исследователь высказывает любопытное мнение о том, что составной частью внутриполитического конфликта на Руси между потомками Святослава являлся союз Владимира с чешским князем Болеславом II; при этом русская летопись подтверждает, что первой супругой Владимира была «чешка», от которой у него родился самый старший сын Вышеслав. По осторожному мнению М. Теры, в борьбе против своего старшего брата Ярополка, имевшему связи с германскими Оттонами, Владимир мог воспользоваться союзом с чешским князем Болеславом II (с. 218). В целом великого князя киевского Владимира, который провел масштабную административную реформу, реорганизовав Киевскую Русь, усилил централизацию государства и сумел объединить под властью Киева почти все восточнославянские племена, автор обоснованно считает «истинным творцом древнерусского государства» (с. 222). По словам чешского историка, система реформ князя Владимира «положила основы древнерусского государства. Сообщество русов превратилось в государственную структуру с собственной организацией и определённой территорией» (с. 224). Автор обращает внимание и на то обстоятельство, что для строительства укреплений против кочевников-печенегов и для заселения пограничных южных регионов Древней Руси Владимир активно привлекал славянское и финно-угорское население с севера. Летопись свидетельствует о том, что «в колонизации степных областей участвовали представители кривичей, словен, вятичей и финно-угров. Этнические перемещения способствовали смешению населения, укреплению единства государства» (с. 227). Интеграционные инициативы князя Владимира сыграли исключительно важную роль в формировании единого древнерусского народа и единой идентичности восточнославянского населения Киевской Руси. Оправданно большое внимание уделено в монографии дальнейшей консолидации Древнерусского государства в эпоху правления сына Владимира князя Ярослава Мудрого, когда Русь достигла своего расцвета, а также последующей эволюции древнерусских земель вплоть до монголо-татарского нашествия в XIII веке.
***
Отдельная обширная глава в монографии М. Теры посвящена церкви и христианству в Древней Руси. «Принятие христианства в конце Х века принципиальным образом преобразовало восточнославянское пространство, предопределив дальнейшее направление развития древнерусского государства, – констатирует чешский историк. – Именно в эпоху Киевской Руси сформировался тот тип древнерусской церкви и восточнославянского христианства, которые длительное время являлись главными факторами, сохранявшими единство восточнославянского пространства. Именно восточный тип христианства сыграл решающую роль в становлении культуры восточных славян. …Без всякого преувеличения можно сказать, что без христианства не было бы современных восточнославянских народов, поскольку речь идёт о главном источнике и твёрдом фундаменте их культурной идентичности» (с. 541).
Первоначально опорными пунктами распространения христианства стали церковные структуры, созданные при поддержке княжеской власти. Первыми представителями духовенства на Руси были миссионеры из Византии. Летопись упоминает, что Владимир привёз с собой из крымского Херсонеса не только первую церковную утварь, но и священников для первых храмов на Руси. Чешский историк обращает внимание на то, что, судя по всему, в миссии на Русь участвовало и большое число духовенства с Балкан, прежде всего из Болгарии; количество болгар на Руси возросло после завоевания Болгарского царства византийцами в 1014-1018 годах. По словам М. Теры, быстрое распространение славянской образованности, славянской литургии и церковных текстов явно болгарского происхождения свидетельствует о «решающем влиянии данной среды на рождавшуюся древнерусскую церковь» (с. 543).
Нашествие монголо-татар означало тяжёлый удар не только по политической, но и по церковной жизни на Руси. Главным архитектором церковной политики на Руси в это время был митрополит Кирилл, который стремился обновить деятельность церкви и сохранить её единство в условиях монгольского ига, сумев получить от монголов ярлыки, подтверждающие привилегии церкви. Преемник Кирилла митрополит Максим, как отмечает М. Тера, «сделал первый шаг к разделению ранее единой древнерусской церкви. Он покидает Киев и переезжает туда, где получает наибольшую защиту со стороны светской власти – во Владимир на Клязьме. Его преемник Пётр в конечном счёте в 1325 г. переедет в Москву. В это же время на рубеже XIII и XIV веков на западе Руси возникнут две другие митрополии – Галицкая и Литовская… Наконец, в результате экспансии Литвы в западнорусские области возникнет Киевско-литовская митрополия… В любом случае, – полагает чешский исследователь, – мы можем констатировать, что монгольское завоевание разделило Русь не только в политическом, но и в церковном отношении. Униатские потуги в XVI-XVIII вв. в Западной Руси это разделение окончательно подтвердили» (с. 549). Таким образом, чешский исследователь проводит любопытную параллель между монгольским завоеванием, положившим начало разделению ранее единой русской церкви, и более поздними униатскими проектами, направленными на усиление церковной раздробленности в исторических русских землях.
Чешский исследователь полагает, что с самого начала отличительной чертой церкви в Древней Руси стала «формальная строгость христианской жизни… Скорее всего это связано с тем, что на Руси получила распространение скорее монашеская этика. То, что в Византии или в Западной Европе было связано с жизнью духовенства, то на Руси применялось ко всему населению, поэтому миряне иногда вели себя так, как представители монашеских общин» (с. 563). Отмечает чешский автор и строгость постов на Руси, особенно Великого поста, подчёркивая, что в других христианских странах подобная строгость была характерна для монастырской жизни, но не для мирян (с. 565). Ещё одной важной чертой древнерусской церкви автор считает быстрое распространение на Руси монастырей, начавшееся сразу же после принятия христианства. «Монастыри в Киеве стали возникать уже в первой половине XI века как центры распространения христианства», – констатирует чешский историк (с. 571). При этом древнерусские монастыри изначально являлись не только духовными центрами, но и важными центрами культуры и образовательной деятельности (с. 572).
Серьёзное внимание уделил автор и взаимоотношениям православной Руси с католическим Западом. В частности, М. Тера обращает внимание на то, что мысль о вовлечении Руси в сферу католицизма появляется среди высшего польского духовенства уже в XII веке; показательной фигурой в этом отношении был основатель цистерцианского монастыря Св. Андрея Ян Грифита, ставший в 1143 г. вратиславским епископом и в 1149 г. архиепископом в Гнезно. Именно Грифит с самого начала своей деятельности являлся убеждённым сторонником обращения Руси в католицизм и активно работал в этом направлении (с. 593). Перелом в отношениях между католичеством и православием, по мнению чешского исследователя, наступил в XIII в., когда православный мир испытал колоссальное потрясение после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г. и последующего дробления православной церкви, вызванной стремлением Рима навязать католичество восточной церкви (с. 593). В течение XIII в. отношения между католической и православной частями Европы резко обостряются; при этом, как обоснованно отмечает чешский историк, инициатива конфронтации постоянно исходила со стороны Запада. По его словам, «конфессиональные различия становятся оружием в руках католических государств для удовлетворения их политических амбиций. Православие вытесняется с горизонта «цивилизованного мира», «схизматики» выдавливаются в ту же ментальную плоскость, что и еретики, язычники, мусульмане и евреи. Неудивительно, что на подобный подход православные начинают отвечать, что ведёт к росту конфессиональных барьеров между двумя ветвями христианства» (с. 593). Примечательно, что подобное мнение высказывает и известный польский историк церкви А. Миронович, подчёркивающий, что «Рим использовал тяжёлое положение, в каком очутился цареградский патриархат, для подчинения Православной Церкви своей власти. Такую же политику папа римский проводил и в следующих столетиях… По мнению папства, православные могли лишь присоединиться к латинскому костелу, приняв его символ веры и признав примат папы римского».
Особенно непримиримое и ярко выраженное высокомерно-пренебрежительное отношение к православной церкви демонстрировали представители польской католической церкви и политической элиты. Так, крупный польский политический деятель первой половины XIX в. князь А. Чарторыйский, личный друг императора Александра I, сделавший фантастически успешную карьеру в Российской империи, отзывался о православной церкви крайне уничижительно. По его словам, «богослужение греческой церкви, по внешности, торжественнее нашего и напоминает языческий культ… Напрасно будете искать там протестантской простоты и наставительности или католической набожности… Вся разгадка в том, что последние суть продукт цивилизации, между тем как греческий культ носит печать азиатского варварства… В нас гораздо более, чем в русских, веры и набожности». В контексте системного натиска на православие со стороны западной церкви рассматривает автор и последующие униатские проекты, инициированные Римом. По мнению чешского историка, «в восточнославянском пространстве данный процесс достигает своего пика заключением уний в XVI-XVIII веках и гордой культурной изоляцией московского государства. Однако нельзя забывать, что это не был тот путь, который православный мир сам первоначально выбрал – скорее, к этому он был принужден. Чувство исключительности русской церкви, укрепившееся в период, когда Московская Русь осталась единственным независимым православным государством, не является поэтому исключительно русской чертой. Это итог процессов, в начале которых православные славяне оказались скорее пассивным объектом истории, нежели её активными творцами» (с. 593).
Попытки включить русские княжества в орбиту католической церкви имели место ещё до монголо-татарского нашествия. В 1220-е гг. орден доминиканцев, распространив своё влияние на Чехию и Польшу, начал отсюда свою миссию на Русь. В 1225 г. возникло польское подразделение доминиканцев, направившее свою миссионерскую деятельность на земли пруссов и на Русь. «Это свидетельствует об изменении взгляда католиков, включая славянских католиков, на православных, – констатирует М. Тера. – Миссия направляется к ним точно так же, как к язычникам; то есть уже нет попыток найти путь к согласию внутри разделённой церкви; «схизматики» ради своего спасения должны изменить свою веру и принять католичество» (с. 594). Эти попытки, однако, закончились фиаско; православие сохранило доминирующие позиции и стало, по словам чешского учёного, определяющим идентификационным элементом в культуре местного населения (с. 594). Завершая свои мысли о роли церкви в истории Древней Руси, чешский исследователь констатирует: «Восточнославянский язык и православное христианство – краеугольные камни восточнославянской культуры. Униатские проекты XVI-XVII вв. ничего в этом отношении не изменили. Мышление, культура, литература, язык и менталитет местных народов вплоть до настоящего времени определяются процессами, происходившими в Киевской Руси в XI-XIII веках» (с. 594).
***
«Кому же принадлежит Киевская Русь?», – задаёт в конце своего труда вопрос автор, сравнивая возникновение Древней Руси с чудом с картины Рериха. По словам чешского историка, «на широких пространствах Восточной Европы от черноморских степей до финских озёр… многочисленные племена на столь обширной и разнообразной территории объединились в одно целое, с одной культурой, одной верой и одним именем – Русь» (с. 631). Автор подчёркивает в заключении, что политическая раздробленность на фактически самостоятельные государства «не нарушила единства древнерусского пространства. Хотя в политическом отношении отдельные княжества шли своим путём, единая династия, единая традиция, единая церковь, единый литургический и литературный язык сохраняли и развивали сознание единой Руси» (с. 635). М. Тера полагает, что реальная возможность повторной интеграции древнерусских земель была нарушена монгольским нашествием и образованием Золотой Орды и экспансией Литвы в XIII веке. Эти очевидные для серьёзного исследователя факторы единства Руси и богатое древнерусское культурное наследие в настоящее время стали жертвой ревизии со стороны политически ангажированных историографий постсоветских государств. Взгляды чешского учёного имеют особое звучание на постсоветском пространстве, где ряд историков реинтерпретирут историю Древней Руси в угоду текущим интересам политических элит, часто вступая в явное противоречие с исторической наукой и академической традицией. С этой точки зрения знакомство с фундаментальным трудом М. Теры было бы весьма полезно для историков и широкой общественности в России, Белоруссии и особенно на Украине.