Идеологи позиционировали хортистскую Венгрию, вставшую в 1938 г. на путь ревизии трианонских границ, в качестве продолжателя традиций государственного строительства короля Стефана (Иштвана), правившего в 1001–1038 гг. Основные принципы «святостефанизма» были сформулированы премьер-министром П. Телеки (занимал данный пост с 16 февраля 1939 г. по 3 апреля 1941 г.) в книге «Венгерская национальная политика» («Magyar nemzetiségi politika»), которая вышла в 1940 г. и была переведена на языки всех национальностей, проживавших в стране [1, 19–20. old.]. По мнению премьер-министра, национальности имели «неоспоримое право использовать свой родной язык, культивировать древние обычаи и традиции», а венгерское государство должно было «обеспечить национальным меньшинствам культурное равенство в традициях Святого Стефана» [2, 5. old.]. В Подкарпатской Руси, поэтапно инкорпорированной в состав Венгрии в 1938–1939 гг., формируется региональный вариант идеологии «святостефанизма» – «угро-русинизм», в рамках которого местное восточнославянское население края позиционировалось в качестве отдельного народа (русинов), способного к свободному культурному развитию только в рамках венгерской государственности. Однако многие представители властных и интеллектуальных элит Венгрии часто позволяли себе (в том числе в публичном пространстве) дискриминационные выпады в адрес русинов.
Представители власти различных уровней постоянно подчеркивали главенствующую роль венгров в Подкарпатской Руси. В качестве примера можно привести слова министра пропаганды И. Антала на выступлении в 1943 г. в Тячеве: «Может быть, в некоторых областях этого края венгры в меньшинстве, но это не означает, что можно даже на минуту забыть о том, что венгры никогда не являются меньшинством. Там, где живет хотя бы один венгр, он является представителем государственной народности и этим принадлежит к венгерскому большинству, которое имеет во всех частях государства право на первенство» [3]. В книге преподавателя мукачевской гимназии М. Олаха «Воскресение Мукачево», обязательной для изучения в школах Подкарпатской Руси в 1940 / 1941 учебном году, содержался следующий призыв к молодежи региона: «Не забывайте об особой миссии – быть солдатами на страже всей нашей венгерской нации. […] Доверие к вам очень велико. Вы будете надежной опорой для 13 миллионов венгров, если с еще большим рвением будете работать в новом году. Мы знаем, что молодежь чувствует в себе особое призвание, не уклоняется от трудностей, своим посильным трудом содействует строительству Великой Венгрии» [4, 116. old.].
В центральной венгерской прессе русинский вопрос далеко не всегда освещался в соответствии с принципами «святостефанизма» и «угро-русинизма». Например, в статье Е. Коваснаи в номере газеты «Венгры» («Magyarság») от 18 марта 1943 г. отмечалось: «Русины имеют чахлый, бедный, дегенеративный вид. Красивых лиц, статных, высоких фигур здесь не встретишь. Счастье, жизненную цель и радость русин находит только в еврейской корчме. Здесь непомерно высокий уровень употребления алкоголя. Этому влечению примитивный и уставший народ не может противостоять, поэтому он обречен на вечную нищету вне зависимости от того, сколько будет работать. После возвращения региона венгры содействуют развитию образования среди русинов, оказывают им помощь во всех сферах» [5]. В статье Т. Бачинского для одного из энциклопедических изданий восточнославянское население Подкарпатской Руси позиционировалось как «беднейший народ страны», который занимался «примитивным сельским хозяйством» и «страдал от алкоголизма» [6, 112. old.].
Особый интерес представляет письмо, написанное венгерским политиком, членом нижней палаты венгерского парламента Я. Чорбой в 1943 г. Юрист по образованию, он был одним из лидеров Партии мелких сельских хозяев. Партия в период Второй мировой войны находилась в умеренной оппозиции к Венгерской партии жизни, имевшей абсолютное большинство в парламенте. Письмо Я. Чорбы было адресовано И. Бетлену – одному из влиятельнейших политиков хортистской Венгрии, бывшему премьер-министру (1921–1931 гг.), «апостолу» ревизии трианонских границ. С 1936 г. И. Бетлен был назначен тайным советником, выступал против чрезмерного сближения Будапешта и Берлина. Возможно, Я. Чорба надеялся, что крупный политик сможет повлиять на кабинет министров и принудить его членов к действенному пересмотру основ национальной политики.
Я. Чорба после поездки по региону пришел к выводу, что в венгерском общественном мнении господствовали упрощенные, стереотипные представления о русинах как о недалеких, малообразованных людях с примитивными интересами. По мнению политика, за период нахождения региона в составе Чехословакии образование в крае развивалось довольно динамично, несмотря на финансовые трудности. Данный импульс развития ощущался даже в сложнейших военных условиях: «Очевидно, что в русинской народной массе гораздо больше интеллигенции с гораздо более широкими взглядами, чем принято считать во внутренних регионах Венгрии, и эти факты нельзя игнорировать. Может, качество обучения в этих школах ниже, чем в наших школах, они не доступны ученикам в зимний период в той степени, как это предусмотрено правилами, тем не менее нельзя спорить с фактом улучшения образовательной системы в чешский период» [7].
После общения с жителями Подкарпатской Руси Я. Чорба пришел к выводу, что русины в условиях агонии чехословацкой государственности позитивно восприняли возвращение края к Венгрии, надеялись на установление порядка и стабильности во всех сферах общественной жизни. Однако в этих ожиданиях население края очень быстро разуверились: «В условиях распада чехословацкого государства русины восторженно встречали возвращение к Венгрии. Согласно моей информации, если бы после возвращения был бы сразу проведен открытый и честный референдум, по крайней мере 90 % жителей проголосовало бы за присоединение к Венгрии. Однако русинский народ, который в полном соответствии со своей волей воссоединился с венграми, ощутил дух отчуждения, с которым мы к нему пришли. Мы не могли принять их взгляд на жизнь, мировоззрение, рассматривали все ситуации с точки зрения не их, а наших интересов, у нас развит психический комплекс доминирования над русинами» [7]. К подобному выводу уже в первые месяцы венгерского господства в крае приходили и иные влиятельные лица. В июньском отчете (1939 г.) главы военной администрации Б. Новаковича содержались следующие слова: «Общественное настроение, характеризующееся симпатиями к венгерскому государству, начинает сменяться беспокойством» [8, s. 323–324]. По официальным данным Министерства внутренних дел Венгрии, с марта по декабрь 1939 г. от рук венгерских карательных органов погибли 4500 человек [9, с. 298–299]. Государственный секретарь по делам национальных меньшинств Т. Патаки во второй половине марта совершал ознакомительную поездку по Подкарпатской Руси. 23 марта 1939 г. он позвонил премьер-министру П. Телеки и рекомендовал тому дать указание начальнику Генерального штаба Г. Верту положить конец «ежедневным арестам и кровавым избиениям» местного населения. На взгляд Т. Патаки, брутальное поведение военных становилось причиной формирования негативного образа венгерской власти в глазах жителей Подкарпатской Руси [10, 88. old.].
Выводы Я. Чорбы о восприятии русинами смены государственной принадлежности своей родины во многом перекликаются с приведенными в статье наблюдениями венгерских чиновников высшего звена: «Русины прочувствовали на себе неподобающее поведение оккупационных властей, военных, администрации. Они не считали, что к ним вернулись венгерские братья, относились к венграм, как к военным завоевателям. Вопреки официальной пропаганде братства русинов ждали грубая власть и жестокое обращение венгров. На моих глазах людей избивали, называли вонючими русинами, руснаками за то, что они не считают себя венграми и не понимают по-венгерски. Национальное сознание наиболее глубоко оскорблено. Они ни на минуту не считали себя венграми, они чувствовали себя русинами, отдельной этнической группой, которая имела собственную идентичность, литературу, культурные организации. Они не хотели становиться венграми, но как русинский народ хотели верно служить венгерской государственной идее и быть верными венгерскими гражданами, во всяком случае, большинство считало так. Мне кажется, наоборот, власти потребовали отказаться от русинской национальной самобытности и даже запрещали ее» [7].
Я. Чорба подчеркивал, что после 1939 г. положение учителей стало хуже не только с материальной, но и с моральной точки зрения. Политик обратил внимание на тенденцию перевода русинских учителей на работу во внутренние регионы Венгрии [7]. В результате не только разъединялись семьи, но и происходило размывание и без того небольшой прослойки русинской интеллигенции. Имел место и обратный процесс – перевод учителей из внутренних регионов Венгрии на работу в Подкарпатскую Русь. Вопреки замыслу властей, эти специалисты не стали опорой венгерского режима в крае. Историк Л. Брензович, проанализировавший солидный объем источников по данной проблематике, пришел к следующему выводу: «Большинство венгерских учителей не знало русинский язык. Они были вынуждены работать в бедных, отсталых горных деревнях, не понимали нужд населения. Низкие зарплаты часто задерживались, учителя вдали от дома едва сводили концы с концами. Это не могло не вызвать их неприязни к местному населению и русинским коллегам» [1, 138. old.].
Общий вывод Я. Чорбы о положении русинов в Венгрии был неутешителен: «Русины чувствуют себя иностранцами во враждебном окружении. Венгры не хотят признавать их права на самостоятельную народную жизнь, лишают их интеллигенции, народной культуры, считают, что русины могут быть легко ассимилированы. […] Два года назад некоторые прибывшие из внутренних регионов венгры предложили концепцию, согласно которой русинам не нужны никакие особые национальные права. Кто не хочет быть венгром, должен эмигрировать или быть подвергнут переселению. Об этом все открыто говорят, эта новость распространяется по всей русинской земле и имеет разрушительный эффект, так как это предложение касается наиболее патриотичных русинов, которые чувствуют, что не смогут жить нигде, кроме своей гористой местности. Социально венгры почти полностью отделены от русинов, между ними почти нет контакта. Прибывшие из внутренних регионов венгры относятся к русинам с пренебрежением [7].
Предложение венгерского депутата улучшить отношения между русинами и венграми (прежде всего в лице местной администрации) в 1943 г. выглядело явно запоздалым. Мадьяризаторские контуры национально-культурной политики Венгрии в Подкарпатской Руси отчетливо проявлялись в самых различных сферах общественной жизни (административной, школьной и др.), а также в быту. Разительный контраст между пропагандируемым образом «братства русинов и венгров» и реальной ситуацией в регионе обусловил отчужденность русинского населения края от венгерской власти. Осенью 1944 г. абсолютное большинство населения с радостью и надеждой встречало войска Красной Армии, освободившей регион.
Литература
1. Brenzovics L. Nemzetiségi politika a visszacsatolt Kárpátalján 1939–1944. Ungvár: Kárpátaljai Magyar Kulturális Szövetség, 2010. 204. old.
2. Teleki P. Magyar nemzetiségi politika. Budapest: Stádium Sajtóvállalat nyomdája, 1940. 30. old.
3. Národní archiv České Republiky. F. MV-L. Sign. 2-10-13. Kart. 114.
4. Fedinec C. «A magyar szent koronához visszatért Kárpátalja» 1938–1944. Budapest: Jaffa Kiadó, 2015. 240. old.
5. Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-4459. Оп. 35. Д. 137.
6. Bacsinszky T. A magyar-orosz lakosság néprajza // Ungvár és Ung vármegye (Ungvár és Ung vármegye községei). Ungvár, 1941. O. 112–119. old.
7. Magyar Nemzeti Levéltár Országos Levéltára (MNL OL). F. K 64. 99. cs. 1943. 41. t.
8. Fedinec C. Otázka Podkarpatskej Rusi v rétorike madarskej politiky v rokoch 1938–1939 // Kapitoly z dejín Podkarpatskej Rusi 1919–1945 / ed. Ľ. Harbuľova. Prešov, 2015. S. 331–341.
9. Пушкаш А.И. Цивилизация или варварство: Закарпатье в 1918–1945 гг. М.: Европа, 2006. 564 с.
10. Brenzovics L. A magyar kormányzat Kárpátalja-politikája, 1939–1941 // Kárpátalja 1938–1941. Magyar és ukrán történeti közelítés / szerk.: C. Fedinec. Budapest, 2004. 87–117. old.
