Политическая активность прешовских русинов болезненно воспринималась словацкими властями и общественностью. Крайне негативная оценка русинского конгресса, состоявшегося 23 ноября 1922 г. в Прешове, содержалась в газете «Словенски виход», которая обрушилась с резкой критикой на участников съезда за их «античехословацкие настроения», определив характер этого мероприятия как «антигосударственный». Особое недовольство автора статьи о русинском съезде вызвало требование русинской общественности расширить границы Подкарпатской Руси «вплоть до Попрада», а также ее критическое отношение к отправке словацких учителей в русинские села, где они, по мнению русинской интеллигенции, «словакизируют русский народ». Газета обвиняла русинов в «неспособности оценить» усилия чехословацких властей, «стремящихся преодолеть отсталость местного населения» [14].
Напряженность в словацко-русинских отношениях и политическая активность русинов восточной Словакии в начале 1920-х гг. вызывали озабоченность в Праге. В конфиденциальных документах некоторые высокопоставленные чехословацкие чиновники были вынуждены частично признать обоснованность русинских требований, критически отзываясь о политике словацких властей в отношении русинского меньшинства. Чиновник канцелярии президента Я. Нечас, комментируя один из меморандумов лидеров русинского движения в восточной Словакии, писал 12 января 1922 г., что «острый и разочарованный тон Русской Народной Рады в Прешове вызван главным образом нетактичными действиями словацких властей. Вместо того, что использовать более мягкие методы и удовлетворять потребности русинов Земплинской, Шаришской и Спишской жуп, словаки стремятся словакизировать все население быстро и радикальными средствами. Своими жесткими действиями словаки добиваются прямо противоположных результатов, вызывая тем самым русинский вопрос в восточной Словакии» [13].
Одним из оправдавших себя методов, использовавшихся Прагой для снижения политической активности русинов Словакии, была кадровая политика. Стремление ослабить карпато-русское движение в Словакии было одной из важных причин назначения лидера восточнословацких русинов А. Бескида вторым губернатором Подкарпатской Руси осенью 1923 года. В ответ на данное назначение и связанные с ним статусные и материальные выгоды А. Бескид согласился уменьшить критику чехословацких властей и выйти из руководства Русской Народной партии в Словакии [15, p. 37]. Ранее Прага эффективно использовала А. Бескида и его сторонников для противодействия Г. Жатковичу.
Вопреки стремлению подкарпатских и прешовских русинов к воссоединению, новый административный закон, вступивший в Чехословакии в силу в 1928 г., окончательно утвердил существовавшую границу между Словакией и Подкарпатской Русью, которая до этого считалась временной. В соответствии с законом 1928 г., территория Чехословакии делилась на четыре провинции: Чехию, Моравию-Силезию, Словакию и Землю Подкарпаторусскую; при этом границей между Словакией и Подкарпатской Русью оставалась старая административная граница, которая по-прежнему оставляла земли прешовских русинов в составе Словакии.
Обещания пражских политиков изменить словацко-подкарпаторусскую границу в пользу русинов в очередной раз оказались нарушены, вызвав сильное разочарование среди русинской общественности. Более того, в ходе подготовки нового административного закона проявилось стремление некоторых чехословацких политиков урезать территорию Подкарпатской Руси, передав часть западных районов Подкарпатья вместе с г. Ужгород Словакии, что вызвало бурю возмущения среди русинов в Чехословакии и в США. «Чехи намереваются ограбить Подкарпатскую Русь. Они хотят забрать и сам Ужгород и передать его Словакии. Подобно подлому мяснику, они режут тело нашего народа» [16], – такими эмоциональными заголовками комментировал влиятельный среди карпато-русской диаспоры США «Американский Русский Вестник» намерения пражских политических кругов. «Новым административным законом пражское правительство намеревается раз и навсегда похоронить наши автономные права и… нашу русскость. С помощью нового закона хотят присоединить к Словакии Ужгород и всю ужанскую жупу. Все депутаты и сенаторы Карпатской Руси единогласно выступили против этого» [17], – писал «Американский Русский Вестник» 3 марта 1927 г.
Важным фактором, усиливавшим стремление восточнословацких русинов к воссоединению с Подкарпатской Русью, была политика словацких властей в области образования, с самого начала обнаруживавшая явные ассимиляторские тенденции. В 1922 г. министерство образования в Братиславе приняло решение о переходе с венгерского языка обучения в начальных греко-католических школах восточной Словакии на словацкий язык. В 1874 г. в период нахождения этих областей в составе Венгрии русинский язык использовался в 237 начальных школах и, если бы соблюдалось положение чехословацкой конституции о защите национальных меньшинств, именно это количество школ должно было стать русинскими. Однако, начиная с 1923-1924 учебного года, лишь в 95 начальных школах восточной Словакии использовался русинский язык, что свидетельствовало о словакизации системы образования в русинских областях Словакии [6, p. 37].
***
Переписи населения как проявление национальной политики чехословацких властей. Ассимиляционное давление на русинское население Словакии, выражавшееся в стремлении властей побудить местное население идентифицировать себя как «чехословаков», проявилось в способе проведения и результатах переписей населения. Уже в августе 1919 г. была проведена предварительная перепись населения в Словакии, в ходе которой лишь 93.411 жителей заявили о себе как о русинах. Это количество было на 16% меньше, чем число русинов на той же территории, зафиксированное венгерской довоенной переписью 1910 г., в соответствии с которой на территории восточной Словакии проживало 111.280 русинов. Русинские общественные деятели резко критиковали проведение предварительной переписи 1919 г. словацкими властями, которые старались полностью исключить из этого процесса местную русинскую интеллигенцию. Счетные комиссары «оказывали влияние на население утверждениями о том, что русины не получат продовольственную помощь в виде муки и сахара… Временами счетные комиссары использовали методы политического шантажа, приближаясь к прежней венгерской практике, когда счетчики имели инструкцию действовать так, чтобы русинов было как можно меньше…» [1, str. 70].
Последующая перепись населения в Чехословакии в 1921 г. зафиксировала лишь 85.628 русинов на территории Словакии, что было даже меньше результатов предварительной переписи 1919 года. Явно заниженное количество словацких русинов в чехословацких переписях по сравнению с предшествовавшим периодом в значительной степени было результатом давления местных чиновников. Дискриминация со стороны чехословацких властей в ходе переписей облегчалась рядом факторов. Во-первых, часть местного населения, опасаясь за возможные неблагоприятные последствия венгерской оккупации и нахождения в составе Словацкой Советской республики, центр которой в июне 1919 г. находился в Прешове, легко принимала «чехословацкую» самоидентификацию, поскольку это могло быть интерпретировано властями как проявление политической лояльности. Во-вторых, формулировки вопросов, задававшихся в ходе переписей местному населению, предоставляли властям дополнительную возможность интерпретировать этническую принадлежность жителей восточной Словакии в выгодном для себя смысле. Так, в ходе переписей населения в Чехословакии в 1921 и 1930 гг. задавался вопрос о национальности, а не о родном языке, как это было во время предыдущих венгерских переписей. Между тем, вопрос о родном языке позволял точнее определить этническую принадлежность населения, в то время как вопрос о национальной принадлежности нередко запутывал респондентов, которые при ответе зачастую указывали гражданство, а не национальность. Отвечая на вопрос о своей национальности, респондент имел возможность выбора из заранее определенных вариантов ответов, предусматривавших «чехословацкую национальность», а также немецкую, мадьярскую, «русскую», еврейскую или какую-либо «другую». Категория «чехословацкой национальности» в ходе переписи на территории Словакии нередко вводила в заблуждение малообразованных респондентов-русинов, выступая в качестве приемлемого варианта ответа для тех, кто не считал себя словаком, но имел чехословацкое гражданство. В результате часть карпато-русского населения, являясь гражданами Чехословакии, выбирала «чехословацкую» национальность, путая гражданство и этническую принадлежность. При этом ситуация осложнялась тем, что словацкие власти были склонны трактовать всех указавших «чехословацкую национальность» на территории Словакии как словаков.
Возможность манипуляций в ходе переписи облегчалась низким образовательным и культурным уровнем части карпато-русского населения. По меткому замечанию словацкого историка русинского происхождения И. Ваната, «перепись населения в восточной Словакии проходила в тяжелой атмосфере борьбы за несознательные, нерешительные и зависимые от государства души. Часто счетчики определяли национальность тем, что ставили перед русином книгу, напечатанную кириллицей, и если русин не мог ее читать (что было естественно после запрета кириллицы венгерскими властями), то его записывали словаком» [5, c. 111].
Примечательно, что особенно резкое снижение численности русинов по сравнению с предыдущими переписями чехословацкая статистика фиксировала в «приграничных районах Шаришской и Спишской жуп, где разоренное войной население в наибольшей степени подвергалось давлению государственно-бюрократической машины. …Новые статистические данные были призваны подтвердить словацкий национальный характер вышеуказанных жуп. Данными доказательствами чехословацкие власти хотели поставить все точки над «i» в территориальном вопросе» [5, c. 113].
Все это обостряло отношения между словацкими властями и карпато-русской общественностью, испытывавшей все большее разочарование от пребывания в составе чехословацкого государства. «Словаки… – наши ближайшие по крови и духу славянские братья и соседи. С ними соединяет нас тысячелетняя неволя, в которой держали нас мадьяры… Мы, руснаки, добровольно присоединились к чехословацкой республике, надеясь, что заживем с нашими братьями-словаками в добром славянском согласии. К сожалению, так не случилось, – писала 3 ноября 1921 г. издававшаяся в Прешове газета «Русь». – Уже три года мы свободны, а в русских селах школы закрыты, русского урядника не найдешь, нашу веру и язык мало уважают, в урядах его не признают. Наши братья-словаки дошли до того, что заявили: «Русского народа в Шарише, Земплине и Спише нет». При недавней переписи в отношении к нам совершили страшную несправедливость. Чисто русские села записали словацкими. Высокие словацкие урядники вели агитацию против русского народа. Наших патриотов словацкие газеты называли мадьяронами… Братья-словаки, что это значит? – вопрошала прешовская «Русь». – Опомнитесь! Словаками мы никогда не будем, а Вы напрасно лишь посеете раздор между двумя братскими славянскими народами» [18].
Явные перегибы словацких властей в ходе переписи в феврале 1921 г. признавали и пражские чиновники. «Перепись населения, на которую Русская Народная партия в Прешове жалуется больше всего, проводилась противозаконно, что вызвало возмущение даже среди ранее индифферентно настроенных русинов, – писал 12 января 1922 г. сотрудник канцелярии президента Я. Нечас. – Если бы словаки действовали более осторожно и… справедливо, то они могли бы достичь своей цели легче, нежели применяя более агрессивные методы» [13].
Административное навязывание властями «чехословацкой» идентификации всему населению восточной Словакии было связано и со стремлением официальной Братиславы окончательно «словакизировать» местных словаков, диалекты которых (спишский, шаришский и земплинский) заметно отличались от словацкой литературной нормы, что создавало предпосылки для культурно-языкового сепаратизма. Некоторые местные деятели отстаивали идею существования отдельного восточнословацкого («словяцкого») народа, что находило поддержку в соседней Венгрии. В декабре 1918 г. была даже провозглашена независимая восточнословацкая республика с центром в Кошице, вскоре ликвидированная чехословацкими властями [6, p. 38-39]. Культурно-языковые особенности местного карпато-русского и восточнословацкого населения, создававшие питательную почву для сепаратистских настроений, и напряженные отношения с Венгрией, стремившейся использовать это в своих интересах, вызывали повышенное внимание чехословацких властей, которые боролись с проявлениями локального своеобразия, пытаясь гомогенизировать местное население в духе лояльности к чехословацкой государственности.
Если русинская пресса и общественные деятели оспаривали результаты переписи 1921 г., считая, что словацкие власти искусственно занизили количество русинов в Словакии, то словацкая пресса, апеллируя к результатам переписи, подчеркивала незначительную численность русинов и необоснованность их требований. «В Земплине 11.6% русинов, в Шарише 22.5%, в Спише 9.4%, – писал 31 мая 1921 г. «Словенски Деник». – Заявления о том, что на территории Словакии живет более 300.000 русинов, являются тенденциозными и пропагандистскими» [19]. Результаты второй переписи населения в ЧСР, проведенной в декабре 1930 г., были более благоприятны для русинов. По данным этой переписи, число указавших «русскую» национальность составило 91.079 человек [20, str. XX], что было несколько выше данных переписи 1921 г., зафиксировавшей 85.628 русинов. Количество греко-католиков в Словакии к декабрю 1930 г. составило 213.721 человек, что было также выше данных предыдущей переписи 1921 г., зафиксировавшей 193.671 греко-католиков.
Однако демографические и этнокультурные процессы, протекавшие в населенных пунктах восточной Словакии с преимущественно русинским населением, были неблагоприятны для русинов. Так, если в г. Снина в 1921 г. проживало 16.853 представителя «русской» национальности и только 5.697 «чехословаков», то в 1930 г. их численность возросла, составив 19.891 и 11.388 соответственно. Если в г. Медзилаборце в 1921 г. проживало 13.586 «русских» и лишь 1.502 «чехословаков», то в 1930 г. их количество составило 14.944 и 2.860 соответственно [20, str. XVIII]. Таким образом, общая динамика изменения численности «чехословаков» и представителей «русской» национальности в крупных русинских населенных пунктах восточной Словакии складывалась не в пользу русинов, поскольку количество «чехословаков» росло значительно более быстрыми темпами, чем число русинов.
Чехословацкая пресса нередко обнаруживала тенденцию ставить под сомнение само существование карпатских русинов как самобытного этноса, стремясь представить их лишь как этнографическую разновидность восточных словаков. Так, «Час» трактовал особое карпато-русское самосознание как «результат венгерской пропаганды, которая изобрела новую русинскую национальность в качестве противовеса развивавшемуся словацкому движению, искусственно разжигая ненависть между греко-католиками и римскими католиками. Греко-католики не принимали участия в национальном движении, их попы выступали против словаков, а когда была изобретена новая народность, руснацкая, дело раскола было завершено…» [21]. С особой тревогой «Час» писал о русинском требовании ревизии границы между Подкарпатской Русью и Словакией. «Насколько мы информированы, – с удовлетворением заключал «Час», – в управлении восточными жупами не предполагается никаких изменений. Правительство решительно настроено противостоять русинским требованиям. Граница между Словакией и Подкарпатской Русью пока меняться не будет» [21]. Стремясь доказать «искусственность» русинов, «Час» утверждал, что диалект русинов северо-восточной Словакии ближе к словацкому, чем к русскому или украинскому языкам. В качестве примера «Час» ссылался на некую русинскую листовку, которая распространялась в русинских областях Словакии перед переписью населения и утверждала, что численность русинов в Словакии составляет двести тысяч человек. Поскольку листовка была написана латиницей, «Час» доказывал, что её язык «с некоторыми оговорками можно считать восточнословацким диалектом» и что азбуку русинское население почти не понимает [22].
Для дискредитации русинского движения и его лидеров чехословацкая пресса поднимала тему денационализации и мадьяронства русинской интеллигенции, ставя под сомнение ее право выступать в качестве полномочного представителя русинского народа. Это вызывало противодействие русинской прессы. Лидер Русской Народной партии в Словакии доктор К. Мачик, отвечая на статью в газете «Словенски виход», упрекавшую ужгородских семинаристов за общение на венгерском языке и русинскую интеллигенцию за утрату «русского национального чувства», объяснял это тяжелым национальным положением русинов в Венгрии. По словам Мачика, православие и позже униатство «были только терпимы», в то время как словаки «принадлежали к господствующей религии» [23].
Тема «венгерского засилья» в Словакии и Подкарпатской Руси и потенциальной опасности венгерского ирредентизма была популярна в чешской прессе в 1920-е годы, которая связывала угрозу ирредентизма с автономистскими устремлениями русинов и словаков. Особенно часто в этой связи чешские газеты критиковали Словацкую людовую партию А. Глинки за чехофобию и за то, что чехи воспринимали как «скрытое мадьяронство» [24]. Раздражение чешских журналистов вызывал и «полностью венгерский» облик Ужгорода и других подкарпатских и восточнословацких городов.
Реакция русинской общественности на политику чешских и словацких властей в русинском вопросе. Проявления ассимиляционной политики со стороны чехословацких властей вызывали многочисленные протесты русинской интеллигенции. «Нет в республике ни одной такой народности, которая бы подвергалась таким экспериментам… Эксперименты языковые, политические, административные, религиозные, – это общее явление. Чем дальше продолжаются эти ненормальные явления, тем глубже тонут наши экономические, культурные и национальные интересы» [25], – критически комментировала русинскую политику чехословацких властей в октябре 1925 г. «Народная Газета», выражая взгляды Русской Народной партии в Словакии. «Пока мы ссоримся, сочиняем несуществующие «руськие», «русинские», «материнские» и прочие языки, на наших русских территориях спокойно и систематически вводятся чешские и словацкие школы и самым грубым образом нарушаются наши автономные права» [26], – замечал один из русофильских публицистов.
В 1930 г. «Народная Газета» сделала нелицеприятный для словацких властей вывод о том, что «отдаленная от Карпатской Руси Чехия менее опасна соседней Словакии, уничтожающей нашу карпаторусскую культуру на оторванной Пряшевщине хуже мадьяр. По словацкой теории, в Словакии нет русских, а есть только греко-католические словаки, которые должны быть ословачены, какие бы методы ни применялись…» [27]. Крайне негативное отношение к русинской политике чешских и словацких властей демонстрировали и представители влиятельной русинской диаспоры США. «Дорогие братья и сестры! Вы… присоединили нас к Чехословакии, думая, что сделаете из нас свободный народ. Но наоборот, сейчас наш народ, как на Подкарпатской, так и на Пряшевской Руси является народом подъяремным, – говорилось в «Письме из Пряшевской Руси», опубликованным в «Американском Русском Вестнике» 14 марта 1929 г. – Вы в далекой Америке не знаете вкус нашего горького рабства. Чехословакия принесла нам не свободу, но рабство. На русскую школу не получили мы ни цента, а президент Масарик дал на еврейскую гимназию в Мукачево 600.000 чешских крон» [28]. Постоянная критика политики чехословацких властей в русинском вопросе на страницах «Американского Русского Вестника» привела к тому, что в 1935 г. правительство ЧСР приняло решение запретить распространение этого издания в Чехословакии.
Подобная политика чехословацких властей стимулировала борьбу русинов Словакии за свои национальные права и их стремление к воссоединению с Подкарпатской Русью. Все русинские конгрессы в Словакии постоянно требовали ревизии границы с Подкарпатской Русью, использование русского литературного языка в школах и в общественной жизни, а также привлечение представителей местного населения к работе в органах государственной власти [19]. В полной мере борьба русинов Словакии за свои национальные права развернулась в 1930-е гг., когда им удалось достичь ряда успехов, главным образом, в сфере образования.
ЛИТЕРАТУРА
1.Konečný, S. Rusíni na Slovensku a vznik československého státu / S. Konečný // Vznik ČSR 1918 a Podkarpatská Rus. Sborník z mezinárodní konference v Praze. Praha: Společnost přátel Podkarpatské Rusi, 1999. Str. 57–86.
2. Lozoviuk, P. Evropská etnologie ve středoevropské perspektivě / P. Lozoviuk. Pardubice: Univerzita Pardubice, 2005. 198 str.
3. Kárník, Z. České země v éře první republiky / Z. Kárník. Praha: Libri, 2000. 577 str.
4. Statistický lexikon obcí na Slovensku vydaný ministerstvom vnutra a štatným úradom statistickým na základě výsledkov sčítania ludu z 15. února 1921. V Prahe, 1927. 179 str.
5. Ванат, І. Нариси новітньої історії українців Східної Словаччини. I (1918–1938) / I. Ванат. Словацьке педагогічне видавництво в Братиславі. Відділ української літератури в Пряшеві: 1990. 297 с.
6. Magocsi, P.R. The Rusyns-Ukrainians of Czechoslovakia. A Historical Survey / P.R. Magocsi. Wien: Wilhelm Braumüller, Universitäts-Verlagsbuchhandlung GMBH, 1983. 117 p.
7. Bratislava. Časopis učené společnosti Šafaříkovy. 1931. Číslo 3. 552 s.
8. Archiv Ústavu T.G.Masaryka (AÚTGM), fond T.G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1919, krabice 400.
9. Amerikansky Russky Viestnik. Homestead, PA. 1919. № 40.
10. Американский Русский Вестник. Гомстед, ПА. 1922. № 17.
11. Čas. 15.07.1922.
12. AÚTGM, fond T.G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1923/1, krabice 402.
13. AÚTGM, fond T.G. Masaryk. Podkarpatská Rus 1922, krabice 401.
14. Slovenský Východ. 26.11.1922.
15. Encyclopedia of Rusyn History and Culture. Revised and Expanded Edition / Edited by Paul Robert Magocsi and Ivan Pop. Toronto: University of Toronto Press, 2005. 569 p.
16. Amerikansky Russky Viestnik. Homestead, PA. 1927. № 6.
17. Amerikansky Russky Viestnik. Homestead, PA. 1927. № 9.
18. Русь. 1921. № 2–3.
19. Slovenský Deník. 31.V.1922.
20. Štatistický lexikon obcí v krajine Slovenskej vydaný ministerstvom vnútra a štátným úradom štatistickým na základe výsledkov sčitania l’udu z 1. decembra 1930. V Praze, 1936. 187 str.
21. Čas. 8.3.1921.
22. Čas. 22.3.1921.
23. Народная Газета. 1924. № 1.
24. Státní Ústřední Archiv (SÚA), fond Ministerstvo zahraničních věcí – výstřižkový archiv, sign. 871, kart. č. 1740. Slovensko – národnosti 1920–1932.
25. Народная Газета. 1925. № 21.
26. Народная Газета. 1926. № 19.
27. Народная Газета. 1930. № 1.
28. Amerikansky Russky Viestnik. Homestead, PA. 1929. № 11.
