В конце 1916 – начале 1917 гг. изменилась международная ситуация и внутренняя обстановка в Австро-Венгрии. 10 января 1917 г. союзники предложили план мирного урегулирования, предусматривавший раздел Австро-Венгрии на составные части. Судьбу югославянской идеи решали три фактора: сербское правительство на Корфу, Югославянский комитет в Лондоне и Югославянский клуб австрийского парламента в Вене.
В начале мая 1917 г. был создан Югославянский клуб имперского парламента во главе со словенским священником Антоном Корошецем, в который вошли 23 словенских депутата, 12 хорватских из Далмации и Истрии и 2 сербских. 30 мая 1917 г. Клуб выступил с заявлением, известном как Майская декларация. В декларации указывалось, что «нижеподписавшиеся народные представители, объединившиеся в Югославянском клубе заявляют, что на основании принципа национальностей и хорватского государственного права они провозглашают стремление к объединению всех земель в монархии, населенных словенцами, хорватами и сербами в единое самостоятельное, свободное от господства любых иностранных народов и основанное на демократических принципах государственное образование под скипетром Габсбургско-Лотарингской династии…»[1]. Это был проект создания унитарного государства на принципах «хорватского исторического права», в котором главной доминирующей силой на общественно-политическом пространстве становилась бы католическая церковь. Статус православной церкви и сербского народа при объединении католических народов в рамках Австро-Венгрии не оговаривался, принцип равенства вероисповеданий не упоминался.
Программу Югославянского клуба поддержало духовенство Задарской архиепископии и Сплитской епископии. С июня по сентябрь 1917 г. практически во всех словенских областях были проведены манифестации в поддержку Майской декларации. Во главе манифестационного движения находились словенские епископы, прежде всего, епископ Еглич. Католическое духовенство Боснии и Герцеговины, Хорватии, Славонии, Далмации и Истрии также выразило свою поддержку декларации. Она оживила политическую деятельность клерикальных кругов на юге монархии и способствовала их вовлечению в решение югославянского вопроса. Майскую декларацию поддержали представители католического духовенства из Вараждина, Самбора, Сеня, Новиграда, Риеки, Сушак-Трсата, Нова-Градишки, Покурског и др. Во всех заявлениях с их стороны принцип национальностей и хорватского государственного права признавались как единственная основа югославянского объединения. Францисканцы Боснии и Герцеговины и католический клир Сараева, Бугойно и Вареша заявили о своей «непреклонной приверженности югославянской декларации»[2]. Иезуит А.Алфиревич заявил, что декларация «является новой политикой на юге монархии. В условиях разрыва югославянских народов со своей традиционной покровительницей, Россией, они, наконец, могут вернуться к своей истинной вере – католицизму». Он выразил уверенность, что «Сербия с радостью допустит к себе католических миссионеров, особенно в Белград»[3].
Епископ о.Крка Антун Махнич писал, что в условиях падения России «балканские народы свободны и могут стать теми, кем они и были – католиками. Хорваты в IX в. окрестили сербов, сейчас удобный момент обратить их в католицизм»[4]. Знаменитый югославский исследователь проблемы хорватского клерикализма Виктор Новак отмечает, что «народные массы… а также интеллигенция, которая по духу была ближе к старчевичам и Штросмайеру и отличалась передовыми взглядами и культурой, перешли под руководство нескольких фанатиков из провинции или политиков из Любляны, находящихся под контролем Пешта, Вены и Рима… Идеи Махнича 1917 – 1918 гг. указывают на его стремление к объединению церквей способом, который весьма недвусмысленно указывает на униатство»[5].
Среди политических сил Хорватии Майскую декларацию первой приняла и поддержала старчевичева Партия права. Один из лидеров Партии права Анте Павелич назвал Майскую декларацию «победой хорватской государственной идеи с точки зрения восстановления древнего хорватского государства на территории от Соча до Беляка, Дрины и Земуна на востоке», в противовес «югославянству, которое является лишь сном, грезой, фантазией…»[6].
Интересен момент, что выработка Майской декларации обошла вниманием самих хорватов, большинство их, как отмечает современный хорватский историк академик Ю.Кришто, никакого отношения к ней не имело. Но также не имело отношение и рядовое духовенство, особенно из приморских областей – оно было более чем занято событиями на фронтах мировой войны[7].
Сербы монархии не проявили большого воодушевления по поводу Майской декларации. Ю.Кришто указывает, что вместо того, чтобы увлекаться «некими туманными идеологическими схемами, сербы искали реальные политические решения, соответствующие сербским национальным интересам»[8].
Примечательно, что именно загребские политические круги сразу выявили суть процесса и главного участника данного проекта объединения – Ватикан. Дело заключалось в том, что в церковных делах Ватикан всегда перед Загребом отдавал предпочтение Будапешту. В связи с этим, рассматривая стремительно меняющуюся международную и внутреннюю политическую обстановку, загребские политики предприняли довольно агрессивные маневры с попыткой уменьшить давление Римской курии на столь судьбоносный вопрос. Так, загребский журнал «Хрватска нива» отмечал, что Ватикан не должен вмешиваться в процесс объединения югославянских народов, т.к. это вопрос, связанный со свободой совести, а столь наступательная политика католической церкви наносит ощутимый удар по свободному волеизъявлению народов. Эволюция клерикальной политики, указывала «Хрватска нива», заключалась в том, что в 1914 г. католический клир в большинстве своем являлся непримиримым противником югославянского объединения. Однако в связи с изменением обстановки на фронтах и явной победой стран Антанты он, «подобно кающемуся грешнику», весной 1917 г. внезапно диаметрально поменял точку зрения, сначала почему-то «потребовав покаяния и от всех остальных». Однако это была лишь подготовительная лукавая пропаганда. Главный смысл нес в себе следующий шаг: «изображение искренних борцов за югославянское объединение как препятствия на пути к истинному народному сближению». Это и стало новой фазой клерикальной политики, которая стремилась перехватить стратегическую инициативу и главным условием югославянского объединения выдвинуть принцип национально-религиозной нетерпимости и клерикальной диктатуры. «Хрватска нива» констатировал, что если кто и создает препятствие к объединению – то это только «псевдотеологи, люди в облачении священников, но зачастую без Бога в душе», «клерикалы представляются нам антинародными агентами Рима, уничтожающими Хорватское государство! Они держат нас в покорности перед Веной и Пештом.., ссорят нас с кровным братом – это все результат столетнего раскола нашего народа, это наша зараза, которая называется франковщина!»[9]. В весьма показательной статье «Вера и политика» анализировалась роль Ватикана. Действия Св. Престола рассматривались как стремление проложить «золотой мост», через который будет осуществляться окатоличевание православных Балкан: «…с провозглашением Майской декларации югославянская политика вступила на службу политики Королевства Божьего», а «от объединения югославянских народов он ожидает усиления католического сознания на славянском юге», центр мировой политики переместился с Запада на Восток, а здесь «для хорватского народа предполагается роль «Antemurale Christianitatis», «почва на Востоке подготовлена». Кого же первым «отправит хозяин на «католическую жатву восточной нивы, как не хорватский народ, непосредственно граничащий с Востоком, кого с восточными народами связывают узы крови и языка? Ты, народ хорватский, от имени Провидения и Триединого Бога, среди кровных братьев, тысячу лет разделенных по воле роковых случайностей, примешь на себя миссию объединения»[10].
На столь простом, казалось бы, документе, в котором формула «объединение югославянских народов под скипетром Габсбургско-Лотарингской династии» очень долго историографией коммунистического периода Югославии преподносилась как ритуально-обязательная, но не наполненная практическим содержанием, именно она и выявляла истинный и простой смысл подобного рода объединения: перевод сербов в католицизм при ведущей роли «супериорного в культурном отношении» хорватского народа. Формулы, в которой неразрывно слились вековые устремления Ватикана и правашской идеологии. Последняя обозначала сербов как непримиримых врагов, чьи территории должны отойти к хорватам, а самим сербам следует раствориться (лучше добровольно) в хорватской среде. Однако, напомним, тональность правашских построений не вызывала сомнений, что добровольной ассимиляция быть не может.
Настроения хорватской обособленности вошли в антифазу с позицией высшего католического клира, учуявшего гораздо большие перспективы, нежели от неизвестного выделения хорватской единицы, да еще как стороны, пораженной в войне. Именно правашская идея могла послужить гораздо более эффективным оружием в качестве метаидеологии, мобилизующей весь национальный массив, оно сулило поистине захватывающие дух перспективы. Такое средство не стоило растрачивать на мелконационалистические склоки на периферии, его следовало выносить на «национальный» уровень. По сравнению с этой целью остальные вопросы отступали на второй план. Сама хорватская политика, интересы, цели, иерархов практически не интересовали.
В противовес Майской декларации Корфская декларация сербского правительства и Югославянского комитета, принятая 20 июля 1917 г., в религиозном вопросе содержала положения о равноправии православного, католического и мусульманского вероисповеданий и их тождественности перед государством, запрет религиозного прозелитизма в какой бы то ни было форме и любых акций, нарушающих религиозный мир. Религиозное обучение и подготовка священников к принятию сана были отнесены к компетенции той или иной церкви[11].
После уничтожения монархии в России, Римская курия стремилась использовать ликвидацию царской России, как главного защитника православия, чтобы завершить свою экспансию на восток[12].
Далее следует весьма примечательное «разделение труда». С одной стороны, Ватикан поднимает пропагандистскую бурю против решений Корфской декларации. Так, в начале августа 1917 г. в «L`Osservatore Romano» был опубликован ряд статей о Корфской декларации. В передовице под названием «За югославянское королевство: еще несколько слов о Корфской декларации» приводилась резкая критика этого документа, указывая, что «Италия вступила в войну ради освобождения покоренных братских народов, за свободу и справедливость», соответственно, и за «освобождение Сербии». В ответ на свои благородные порывы итальянская сторона встретила «черную неблагодарность и непонимание со стороны сербского народа», стремление отнять у своего итальянского союзника территории, принадлежащие ему «по праву», «уничтожить Габсбургскую империю» и «нарушить европейский мир и порядок». То есть Сербии приписывались империалистические захватнические устремления и претензии на гегемонию в Юго-Восточной Европе, которые она скрывает «под маской югославянской пропаганды»[13]. Римская курия не считала экспансионизм Италии на югославянские территории Австро-Венгрии империалистическими устремлениями, но таковыми ею безусловно считались усилия Сербии по освобождению югославянских народов из-под власти Габсбургов и объединение их в единое государство. «L`Osservatore Romano» призывала союзнические страны отклонить Корфскую декларацию, т.е. из идеологической сферы переходила в практическую плоскость территориальных интересов[14]. В результате в ходе конференции в Лондоне, состоявшейся в начале августа 1917 г., правительства США, Франции, Великобритании и Италии обошли декларацию молчанием, за исключением итальянского премьера Сонино, который подверг ее разгромной критике. Особняком на конференции держалась делегация Временного правительства России, представители которого выразили поддержку осуществлению единства между югославянами на основе принципа самоопределения, справедливого признания взаимных прав и общности политико-экономических интересов, однако российская позиция внимания не привлекла.
В конце 1917 г. римский папа Бенедикт XV завершил кодификацию церковного права и основал Институт по изучению христианского Востока и Конгрегацию Восточной церкви. По энциклике папы Бенедикта XV «Providentissima Mater Ecclesiae» от 27 мая 1917 г., определяющей основы кодификации церковного права, декларировалось, что новый Кодекс церковных норм в том виде, в каком он составлен, будет иметь силу закона для всей церкви. После официального провозглашения кодификации канонического права в 1918 г. конгрегации получили право принимать положения, имеющие юридическое значение на всех территориях, подчиненных католической церкви. С этого времени конгрегации стали составлять часть законодательного органа римской церкви. Как и все остальные конгрегации, Всемирная конгрегация Восточной церкви стала издавать распоряжения всеобщего церковно–правового характера. Целью новых папских учреждений (Института по изучению христианского востока и Конгрегации Восточной церкви) стала подготовка священников к миссии прозелитизма на Балканах и в России.
Продолжение следует…
[1] Petranović B., Zećević M. Jugoslavija 1918 – 1988: Zbirka dokumenata. Beograd, 1988. S. 84.
[2] Ibid. S. 100–105.
[3] Ibid. S. 62-63.
[4] Ibid.
[5] АСАНУ. Заоштавштина В.Новака. Бр. 14474. Л. 21–28.
[6] Ibid. S. 94–96.
[7] Krišto J. Katoličko priklapanje… S. 35-37.
[8] Krišto J. Katoličko priklapanje… S. 39.
[9] Цит. по: Novak V. Magnum Crimen: Pola veka klerikalizma u Hrvatskoj. Beograd: Nova knjiga, 1986. S. 60.
[10] Ibid. S. 61.
[11] Šišić F. Op. Cit. S. 96-99.
[12] Ibid. S. 26.
[13] Цит. по: Živojinović D., Lučić D. Op. Cit. S. 174.
[14] Ibid. S. 174-175.
