Биография и научное наследие прот. Михаила Кирилловича Бобровского (1785-1848), выдающегося ориенталиста, слависта и богослова, профессора Виленского университета еще нуждаются во всестороннем и глубоком исследовании. Нельзя сказать, что подобные попытки не были ранее предприняты. Уже во второй половине XIX в. о нем писались и научные очерки, и биографические воспоминания. Платон Жукович в статье «О профессорах богословского факультета Виленского университета в настоящем столетии» (Христианское чтение, 1888, Ч. I) дал характеристику научной деятельности проф. о. Михаила Бобровского в связи с его преподаванием в Главной литовской семинарии. Павел Бобровский, племянник знаменитого ученого, с сыновней признательностью (после смерти его отца Иосифа дядя, Михаил, стал его опекуном и воспитателем) написал биографический очерк.
Также очень искренними и уважительными воспоминаниями о своем любимом наставнике и старшем друге поделился прот. Плакид Янковский в «Литовских епархиальных ведомостях» за 1864 г. (№1-2). Упомянем еще именную статью в «Критико-биографическом словаре писателей и ученых», М., 1895 г. На основании этих материалов устанавливаются главные факты биографии прот. Михаила Бобровского. Вот их краткий перечень: родился в священнической семье, начальное образование получил в Клещельской школе для церковнослужителей, учился в дрогичинском пиарском училище, белостокской гимназии и Главной семинарии при Виленском университете, затем следуют подготовка к профессорской должности, поездки за границу для изучения библейской археологии и богословия, в 1824 г. вследствие интриги Бобровского отстранили от преподавания и перевели под надзор в Жировичи, через два года происходит возвращение его в Главную семинарию для преподавания библеистики и церковнославянского языка, после же закрытия университета и семинарии при нем в 1832 г. ученый переехал на приход в село Шерешево под Пружанами (современная Гродненская область), участвовал в подготовке воссоединения униатов, обучая священников традиционным восточным обрядам, поставил свою подпись под Полоцким актом 1839 г., служил Пружанским благочинным до своей кончины.
Обратимся по порядку к его трудам по богословию, ориенталистике и славяноведению.
Виленский университет командировал Бобровского за границу для углубленного изучения библеистики. Впоследствии, будучи преподавателем Священного Писания на университетской кафедре, он подготовил издание на латинском языке капитального ученого труда по библейской археологии австрийского ориенталиста Яна (Ioannis Iahn. Archeologia Biblica. Vilnae. Т.I – 1829. Т. II –1836). Еще одним учебным руководством также на латинском был его собственный курс о правилах толкования Библии «Hermeneutyka» (Vilnae. 1829). В своих первых лекциях после заграничной поездки Бобровский сразу отдает предпочтение тем исследователям, которые знают восточные языки, делают критический и сравнительный анализ оригинала при помощи древних переводов. В этом отношении характерна его речь «Представления о Боге в первой книге Моисея», произнесенная на годичном акте университета 1823 г. Очень важно, чтобы ученики овладели самостоятельными навыками толкования. Прот. Плакид Янковский вспоминает: «Проф. Бобровский имел счастливую мысль завести на своих уроках очередное толкование подлинных библейских текстов самими учениками, причем каждому из них заранее назначались особенно важные в герменевтическом отношении места Священного Писания и указывались вспомогательные источники. Каждый подобный публичный опыт был для воспитанника чем-то вроде пробной лекции, для которой сберегал он все свои средства. Здесь, конечно, находили полное применение: и правила герменевтики, и критический свод древних рукописей и вариантов, и исследования археологов, и завсегда высоко-поучительные объяснения святых отцов, и многословные толкования старинных комментаторов, и теряющиеся в эрудиции, иногда-таки и не напрасно потраченной, гипотезы комментаторов новейших. Да и внутреннему чувству, и проявлениям индивидуального духовного настроения, оставалось притом довольно простора. Не удивительно же, что молодые люди наперебой соревновались между собой, желая выказать в этих случаях, весь запас своей недавней начитанности, которую неумолимый профессор всего чаще разбивал в прах хладнокровными замечаниями вроде: – «текст ясен; – фраза, представляемая загадочною, была в своё время самою обыкновенною, – следует её только поставить удачно; – толкование слишком затейливо, чтобы могло быть верным; – Священное Писание, как книга всех времён, запечатлено вселенским характером величественной простоты; – все библейские сравнения и метафоры заимствованы от предметов наглядных; – мы не в области философии; для нас вера и заслуга параллелизм; – гипотезы конечно легче истории: к несчастью сбывшиеся уже пророчества нужно объяснять исторически; иначе являемся не только плохими комментаторами, но и лжепророками».
Знания Бобровским восточных языков имели прикладное значение для более глубокого изучения Священного Писания. Однако применение этих знаний было возможно и в более широком контексте. В своем реферате «Исторический взгляд на книжный язык арабов и на литературу сего народа», читанном на литературном собрании Виленского университета в 1823 г., проф. о. Михаил Бобровский между прочим сказал, что знание арабского языка приносит большую пользу и для толкователя Священного Писания, и для историка, и для философа, и для астронома, и для врача. Этот язык изобилует образными оборотами речи и богат различными оттенками значения слов, в чем есть сложность изучения арабского. Но выгоды от овладения им с лихвой вознаграждают терпеливого и настойчивого. Богослов видит язык древний и пребывающий неизменным на протяжении многих веков. С его помощью можно объяснить некоторые слова Писания, которые только один раз встречаются в священном тексте. Им можно уточнить словарь родственного древнееврейского языка. Изучающий христианскую догматику тем вернее обличит заблуждения ислама, чем более вникнет в оригинальный текст Аль-Корана. Историк найдет на арабском языке многочисленные восточные летописи современные западным источникам и сверит их друг с другом. Многие знания распространялись от арабов в Средневековую Европу через Испанию, будь то описания болезней и способов их лечения, философские трактаты греческих классиков, уже тогда имевшиеся в арабском переводе, или сочинения восточных астрономов и математиков. «Желать бы надлежало, чтобы и наш университет, подобно другим, имел у себя своего профессора для изучения языков восточных. Под руководством такого наставника…земляки наши могли бы воспользоваться означенными выше выгодами (от изучения языка арабского – А.Х.)», – заканчивает свою речь о. Михаил Бобровский. Это выступление носило вполне программный характер и было кратким планом будущего учебного курса. Таково было правило университета, чтобы кандидат на профессорскую кафедру предоставлял учебный план своего предмета. Таким образом, Бобровский обнаружил значительные познания в области востоковедения и стал едва ли не первым преподавателем арабского языка в Вильно.
Но особенным призванием прот. Михаила Бобровского было славяноведение: славянской литературе посвятил он большую часть своих научных трудов. Будучи преподавателем Белостокской гимназии еще до поступления своего в Виленский университет, Бобровский не преминул воспользоваться близостью Супрасльского монастыря, библиотека которого располагала богатым собранием древних славянских рукописей и старопечатных книг. Здесь он проводил все свое свободное время в изучении редких библиографических экземпляров. В его распоряжении были печатные издания Евангелия (Вильно, 1575; Львов 1644; Почаев, 1780), Октоиха и Постной Триоди (Киев, 1629), Служебника (Киев, 1620) и другие книги православных и униатских типографий, среди которых, конечно, издания Супрасльской типографии. Внимательное чтение этих памятников натренировало критический ум будущего знаменитого слависта. В это время Бобровский увлекается судьбой московских печатников Ивана Федорова и Тимофея Мстиславца в типографии Григория Ходкевича в Заблудове. Он описал их деятельность в Заблудове, Львове и Остроге, а также предпринятые московскими справщиками издания.
Во время своего заграничного путешествия прот. Михаил Бобровский сделал много копий и описаний древнейших рукописей славянских в библиотеках Праги, Вены, Рима и Парижа. Это было главной ученой его заслугой. После возвращения в Вильно о. Михаил Бобровский делает важное открытие: в 1823 в библиотеке Супрасльского монастыря он обнаруживает славянскую рукопись XI в. Этот памятник был современен древнему Туровскому Евангелию и представлял собой Четью-Минею. Эта находка, в частности, помогает сделать вывод о том, что Четьи-Минеи появились на Руси раньше Пролога. Прот. Михаил Бобровский познакомил любителей славянской литературы с еще одним древним памятником, обнаруженной им в Ватиканской библиотеке под № 7019, – «Хроникой Далматской» (XI или XII в.). Все эти опыты знакомства с древними славянскими рукописными и печатными книгами позволяли Бобровскому безошибочно, по одному внешнему виду, определять время и место создания литературного памятника. Остается только сожалеть, что его курс славянской библиографии, читанный студентам Виленского университета в 1826-1829 гг. так и не был издан.
В 1825 г. в «Вестнике Европы» было опубликовано сочинение диакона Матфея Совича «О незнании славянского книжного языка в Далмации» – перевод и примечания проф. о. Михаила Бобровского. Публикация этого труда хорошо характеризует вкусы не только автора, но и переводчика. Незнание славянского языка приводит к его пренебрежению и искажению – доказывает Сович. Между тем, Священное Писание есть откровение воли Божией о человеке, выраженное в слове. Это слово (текст) несет в себе отпечаток вечности, и поэтому оно должно передаваться из поколения в поколение неизменным. Грамматические правила славянского языка, таким образом, тоже должны быть неизменными. Если же допустить сюда влияние языка разговорного, то священный текст будет изменяться постоянно. Однако, необходимость критического переиздания древних богослужебных книг ставит нелегкую проблему: в имеющихся рукописях есть многочисленные ошибки, допущенные переписчиками в разное время. Исправление ошибок требует соответствующих знаний от редактора-издателя. Но как ему быть, когда не хватает ни сколько-нибудь достойных словарей, ни грамматик, ни пособий. По этой причине нужно очень осторожно исправлять богослужебные книги, чтобы язык простонародный не изгнал совсем языка столь древнего и священного, который из глубины веков питался самыми высокими и чистыми порывами народной души. В примечаниях прот. Михаил Бобровский поправляет мысль автора, что глаголический алфавит, который как тогда, так и теперь употребляется хорватами-католиками, был изобретен бл. Иеронимом. Кроме того, он развивает мысль автора, что употребление латинского алфавита в обыкновенной письменности привело к порче славянского языка в Хорватии: «Почти такое же неудобство произошло и в польском языке от принятия азбуки латинской. Ее, однако, старались приспособить к свойствам (польского – А.Х.) произношения…отсюда-то некоторое несходство, неточность в начертании выражений, что в позднейшие времена было поводом к столь многим спорам о правописании». В конце прот. Михаил Бобровский добавляет свои мысли о судьбе славянского языка в Литве: «Язык первобытный славянский обязан был греческому как буквами, так и всем своим составом. Он образован переводами греческих творений – Священного Писания, книг богослужебных, святых отцов Восточной Церкви – образован летописью Нестора и его продолжателей, будучи как бы посвящен богослужению, он приобрел себе права на первенство, на уважение и на бытие прочное.
Он, однако, не остался свободным от изменений. У нас не обременяли его чуждыми буквами, ибо в наше только время видим примеры, что для любопытных читателей (польских – А.Х.) журналов славянские выражения печатаются письмом латинским. Со всем тем влияние родственных наречий, недостаток хороших азбук, грамматик и словарей, отсутствие критики благоразумной, неуважение к греческому обряду (в Речи Посполитой – А.Х.), не говоря уже о других, были слишком сильными причинами порчи и едва не совершенного истребления между нами родного языка предков наших.
Когда в дипломатические дела Литвы и в ее суды введено было наречие белорусское, когда Скорина перевел на то же наречие книги Священного Писания, Корона (Польская), взяв перевес над Литвою, начала употреблять преимущественно и язык польский, когда по причине возникшего соревнования между разными исповеданиями, начали писать книги полемические, поучения, катехизисы и другие духовные сочинения, то на белорусском наречии, то на малорусском, то на червонорусском (галицком – А.Х.) с примесью польского, когда, наконец, соображаясь с живыми наречиями, не исключая и российского, начли ревностно исправлять древние переводы Священного Писания, творений святых отцов и книг богослужебных, переделывать летопись Нестора, восстанавливать жития святых, поучения Кирилла Туровского и другие, тогда каким переменам не подпал язык древний? Какое разительное несходство между правописанием и выражениями в рукописях древних и в новых, их копиях, также в первых печатных изданиях и в новейших?
Неуважение к Греческому обряду (в унии – А.Х.) породило пренебрежение к языку славянскому и совершенное о нем нерадение; дошло даже до того, что он едва в хоре монастырей и в клире церквей нашел себе приют и убежище.
До времени Зизания и Мелетия Смотрицкого не было ни азбуки, ни грамматики. Научиться читать по Псалтири или по Часослову, значило уметь достаточно по-славянски. Только в нач. XVII в., при помощи порядочной «грамматики» Смотрицкого (однако же не чуждой примеси живых наречий) принялись издавать исправнейшие книги Священные и богослужебные, но редко вводили в училища славянский язык и его грамматику». Далее Бобровский говорит о необходимости подготовки и издания сравнительного словаря славянских наречий.
Такова общая характеристика трудов прот. Михаила Бобровского. Солидное владение древними и новыми языками, интерес к ранней славянской письменности обусловили научное значение его занятий в разных областях библеистики и славяноведения. Открытие и описание Супрасльской рукописи составляет несомненную заслугу ученого, правда, ему же обязано и ее разделение на части, в результате которого памятник утратил свое единство и хранится в настоящее время в библиотеках Любляны, Варшавы и Санкт-Петербурга. Бобровский не остался в стороне от воссоединения униатов 1839 г., подкрепив послушание епископской иерархии своим научным авторитетом. Профессорская деятельность прот. Михаила Бобровского в Виленском университете обнаруживает на общем фоне полонизаторского направления образования в этом учебном заведении первые шаги научной славистики.
