Проблема белорусского литературного языка в начале XX в.

Проблема белорусского литературного языка в начале XX в. развела по разные стороны белорусских социалистов-автономистов и западнорусов. Западнорусизм не отрицал факта существования белорусского языка, но резко протестовал против идеи литературной обработки белорусского языка и придания ему соответствующего статуса. В качестве основных аргументов против литературного белорусского языка высказывались следующие соображения, которые можно условно разделить на филологические и политические.

Во-первых, основу для белорусского литературного языка должен был составлять разговорный белорусский койне, объединявший все белорусскоязычное население северо-западных губерний. Вместе с тем, западнорусы указывали на отсутствие такого междиалектного языка. Так, профессор и редактор газеты «Окраины России» П. Кулаковский отмечал, что «существуют лишь белорусские наречия, говоры, а не белорусский язык» [7, с. 306]. Народный учитель Т. Божелко вопрошал: «Какой же местности Северо-Западного края отдать предпочтение, чтобы, выбрав ее язык, улучшив его и составив для него грамматику, считать его литературным и обязательным для всех белорусов? Такой язык будет гораздо более непонятен белорусам других местностей, нежели русский язык» [2, с. 429].

Во-вторых, белорусский язык в силу превратностей исторического развития существенно отстал от русского литературного языка и не способен обслуживать современные культурные запросы. В частности, публицист Т. Божелко прямолинейно полагал, что белорусский язык не приспособлен для выражения философских и научных понятий. А. Цвикевич весьма язвительно отзывался о публицистике Т. Божелко. Однако проблема не в личности этого белорусского журналиста, поскольку большинство белорусских учителей, по замечанию Н. Улащика, отрицательно отнеслось к переводу преподавания на белорусский язык во время политики «белоруссизации». Причиной такого отношения к языку являлось опасение того, что это вызовет «прафанацыю, «абмужычванне» навукi (да нацыяналiзму было яшчэ надта далёка)» [10, с. 375]. Как видим, речь шла не о пренебрежении белорусским языком, но о качестве обучения, и учителя разделяли позицию Божелко. В силу исторического развития белорусского языка приобретение им действительного, а не официально-номинального, статуса литературного виделось западнорусам как трудная и длительная по времени задача, на решение которой способны лишь «гении слова» [2, с. 427].

В-третьих, создание книжного, по терминологии западнорусов, языка считалось практически избыточным, поскольку белорус хорошо понимал общерусский литературный язык и быстро ему обучался. В этой связи уместно привести два примера из современного положения европейских литературных языков в их отношениях с диалектами. Так, итальянские диалекты настолько «резко и заметно» отличаются друг от друга, что итальянцы «не только часто не понимают друг друга (в особенности представители Севера и Юга), но с трудом прислушиваются и к литературному языку» [3, с. 393]. По словам русского академика немецкого происхождения Б. Раушенбаха, «баварец, встретившись с немцем с берегов Северного моря, хотя бы фризом, скорее всего не поймет ни слова» [9, с. 393].

В-четвертых, создание отдельного белорусского литературного языка не соответствовало общей тенденции развития национальных государственных языков в Европе. Западнорусы указывали на то, что в государствах Западной Европы утверждается один государственный и литературный язык, сформировавшийся на основе одного или нескольких диалектов. «Во Франции – по словам А. Будиловича – речь Парижа и смежных с ним департаментов совершенно подчинила себе в государственном употреблении не только бедные диалекты кельтского и баскского корня, но и многочисленные отрасли диалектов галло-латинских, из которых провансальский много веков оспаривал у языка ойльского господство в Южной Франции. Столь же привилегированное положение  занимает в Италии речь тосканская, в Испании кастильская, в Германии верхнесаксонская» [5, с. 533–534].

Наконец, нельзя забывать о том, что творцами первых опытов белорусского книжного языка была, по определению А. Цвикевича, «беларуская народнiцкая iнтэлiгенцыя польскае культуры» [12, с. 312], что не могло не сказаться на литературном языке. Использование для печати латиницы, введение в речь полонизмов, применение польских грамматических форм вызывали острую и не безосновательную критику со стороны западнорусов. Они отмечали, что создаваемый белорусский книжный язык – принципиально искусственный и новаторский феномен, поскольку его создатели не следовали «орфографии памятников белорусской старины» времен Великого княжества Литовского [1, с. 452]. Вот какие оценки получил язык «Нашей Нивы» и других белорусских изданий в публицистике западнорусов: «просто писание белорусских и русских слов на польский лад» [1, с. 452], «особо сочиненный жаргон, так как там много польских слов» [6, с. 682].

Какое же место, в таком случае, отводилось белорусскому языку сторонниками западнорусизма? Прежде всего, подчеркнем, что западнорусы не презирали родной язык. Например, Т. Божелко писал, что «мова» отличается «силою, меткостью, живостью, образностью» [2, с. 427]. Однако сферой применения этого языка являлось лишь бытовое общение, а в школе – объяснение некоторых непонятных слов, если ученик еще только приступил к изучению русского литературного языка. Белорусский язык рассматривался в ряду разных великорусских и малорусских диалектов, которые находились в одинаковом положении по отношению к современному русскому литературному языку. Это разнообразие «говоров, подречий и наречий не мешает единству русского языка», но «представляет богатейший фонд, откуда единый русский язык может освежаться и ожитворяться еще много веков» [8, с. 17]. Следовательно, народные диалекты белорусского языка служат одним из источников для  развития и совершенствования русского литературного языка, их необходимо изучать, но придавать им статус иной, чем диалект (наречие), категорически неверно научно и практически. В современных условиях такой тезис, возможно, покажется ретроградным, однако проблема сложнее. Так, известный советский лингвист Ф.П. Филин при установлении критериев разграничения белорусского, украинского и русского как самостоятельных языков отметил, что «вряд ли можно найти четкие критерии различия между близкородственными языками и значительно расходящимися диалектами одного и того же языка, если учитывать только собственно лингвистические признаки» [11, с. 637]. В качестве примера ученый сослался на то, что «северные и южные немецкие диалекты настолько разошлись в своем развитии, что их носители не понимают друг друга и общаются между собой только на литературном языке», но эти диалекты никто «не считает отдельными языками» [11, с. 637]. При определении самостоятельности близкородственных языков филолог предложил использовать «историко-культурные данные» [11, с. 637]. Основным фактором, повлиявшим на языковое развитие, по мнению Ф.П. Филина, стало политическое разделение Киевской Руси после монгольского нашествия и появления Великого княжества Литовского. Это привело к образованию трех народностей, а каждая из них в теории должна иметь «свой особый язык» [11, с. 638]. В таком случае, в порядке реконструкции хода рассуждений, не уместно ли говорить о саксонской, баварской, прусской и прочих народностях и, соответственно, языках, поскольку представители этих «народностей» имели свою многовековую государственность и отличались друг от друга даже по конфессиональному признаку? На страницах газеты «Окраины России» профессор А. Будилович, требуя последовательности от противников общерусского единства, писал, что «по аналогии, необходимо признать – как это уже было в средние века – несколько национальностей немецких, несколько французских, итальянских, испанских, англо-саксонских, то придется заключить, что в России предстоит еще возвращение удельного периода, а на Западе поворот к средним векам» [4, с. 166]. Изменение «культурно-исторической» обстановки с появлением национальных государств объединяло народности в одну относительно единую национальную общность и снимало проблему языка.  

Первый исследователь и идеологический противник западнорусской интеллигенции А. Цвикевич «не заметил» филологической аргументации западнорусов, однако в своей известной книге объективно сформулировал их позицию: «Ясна было адно: справа тут была не ў беларускай мове як гiстарычна-культурнай спадчыне цi як проблеме навуковага фiлёлёгiчнага парадку, а ў той полiтыцы, якая абкружала гэтае пытаньне» [12, с. 321]. Негативная реакция на первые опыты белорусского книжного языка имела политические истоки: опасение за государственное единство Российской империи после революции 1905–1907 гг., борьба против укрепления польского влияния в белорусских губерниях. В других политических обстоятельствах отношение к проблеме белорусского языка, возможно, приняло бы иное направление. Дело в том, что западнорусская интеллигенция в вопросе о белорусском языке сразу увидела не столько заботу об этнокультурных ценностях (для этого она сделала больше, чем деятели белорусского сепаратизма), сколько начальную стадию развития сепаратистского движения по типу украинского национализма. В частности, П. Кулаковский в цикле передовых статей «Русские сепаратизмы» писал: «С изданий народных, с выработки особого правописания, с тенденциозного рассказа об историческом прошлом народа началось и то «украинство», которое так пышно расцвело в Австрии и уже стало служить антирусским интересам» [8, с. 99]. Почти все языковые инициативы рассматривались как средство обособления белорусов от остального общерусского населения империи и идеологического обоснования бытования белорусов как отдельного славянского народа. Так, задача изданий деятелей круга «Нашей Нивы», по мнению публициста, заключалась «не в том, чтобы дать белорусской народной массе полезное чтение на понятном ей языке, а в том, чтобы создать новый вид русского языка из смеси белорусских наречий с польским языком и поддержать мысль об обособлении Белоруссии» [8, с. 99]. Белорусский языковой сепаратизм не рассматривался как самостоятельное явление, но определялся как вторичное последствие политической деятельности польского национализма в Белоруссии. Белорусинство, по определению П. Кулаковского, пользуется «поддержкою и защитою поляков», которые использовали «естественную и понятную любовь каждой округи, не говоря уже о народной разновидности, к своему наречию, к своему быту» в антирусских целях [7, с. 306]. Именно «польские радетели о благе белорусов пытаются выработать хоть подобие, хоть видимость общего белорусского литературного языка» [7, с. 307] для разрушения русского национального пространства. 

Итак, западнорусизм выступал против создания белорусского литературного языка, поскольку рассматривал его как средство польского политического сепаратизма, направленного на разрушение проекта «большой русской нации», то есть препятствование медленному, по сравнению с Францией или Германией, процессу национальной консолидации. Вместе с тем, придание белорусскому языку литературной формы противоречило, по мнению западнорусов, лингвистическим закономерностям и практическим нуждам культуры и науки. 

В наше время пренебрежительное отношение к белорусскому языку справедливо осуждается, однако если бы противники западнорусов внимательно отнеслись к их аргументации, то это позволило бы избежать ситуации, вызвавшей негативное отношение части белорусского населения к «родной мове» и выработать плодотворную стратегию и тактику спасения белорусского языка от исчезновения под неизбежным влиянием модернизации.

1. Божелко Т. Об орфографии, принятой для белорусского наречия // Окраины России. – 1912. – № 31–32. – С. 451–452. 
2. Божелко Т. Против книжного белорусского языка // Окраины России. – 1908. – № 29–30. –  С. 427–430.
3.  Будагов Р.А. Человек и его язык. – М.: МГУ, 1976. – 429 с. 
4. Будилович А. Автономия окраин по воззрениям октябристов // Окраины России. – 1907. – № 11. – С. 165–169.
5. Будилович А. Равноправие народностей // Окраины России. – 1907. – № 37–38. – С. 531–535.
6. Кто такие белорусы? // Окраины России. – 1912. – № 48. – С. 681–682.
7. Кулаковский П. Новый вид сепаратизма – белорусофильство // Окраины России. – 1907. – № 20. – С. 305–308.  
8. Кулаковский П. Русские сепаратизмы // Окраины России. – 1912. – № 2. – С. 17–19; № 7. – С. 96–99.
9. Раушенбах Б.В. Пристрастие. – М.: Аграф, 1997. – 432 с.
10.  Улашчык М. Выбранае. – Мн.: Беларускi кнiгазбор, 2001. – 608 с.
11. Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. – Л.: Наука, 1972. – 655 с.
12. Цьвiкевiч А. «Западно-руссизм»: Нарысы з гiсторыi грамадзкай мысьлi на Беларусi ў XIX i пачатку XX в. – Мн.: Навука i тэхнiка, 1993. – 352 с.