Одной из первых жертв германской агрессии была Народная библиотека Югославии, содержавшая крупнейшее на Балканах коллекцию средневековых рукописей. Весьма символичным было то, что библиотека была разбомблена и сгорела дотла уже 6 апреля 1941 года, в первые же часы «Апрельской войны».
И всё же нельзя сказать, будто культурная жизнь под оккупантом замерла и была сведена к развлекательным постановкам, а также пропаганде.
Конечно, всякое календарное событие использовалось в качестве информационного повода для критики «ложного модернизма ненационального искусства Югославии». При этом далеко не всегда лекторам и авторам редакторских колонок хватало чувства меры и вкуса, но ведь в Сербии, помимо иноземной оккупации, бушевала гражданская война, а на войне идей – как на войне.
Авторы, пытающиеся показать, что «в Сербии во время оккупации разворачивалась довольно богатая культурная жизнь» [1], акцент делают, в основном, на театральную жизнь; на новое открытие Сербского Средневековья; на торжества, приуроченные к Святосавским дням. Очень важно, что разговор о культурной жизни этого периода не обходит тему переосмысления людьми искусства мировоззренческой и эстетической позиции. (Кто-то, впрочем, остался при своих прежних взглядах).
В предложенном материале мы упомянем об этих вещах, но особое внимание будет уделено, всё-таки, событиям, связанным с борьбой идей. И в этом ряду литературные мероприятия, сопровождавшиеся идейными спорами, затмеваются Большой Антимасонской выставкой, которая проходила в Белграде с 22 октября 1941 по 19 января 1942 года. Кроме того, важным событием в идейной жизни оккупированной Сербии было существование Исправительно-Трудового интерната в Смедерево.
***
Постоянным предметом системной критики со стороны идеологов недичевской Сербии была ненациональная и модернистская культура межвоенной Югославии, а также парижемания сербских либеральных буржуа, якобы проистекавшая из комплекса неполноценности.
Не хотелось бы оперировать штампами подобного рода, поскольку если мы вспомним о том: что собою представляла политическая карта межвоенной Европы (и межвоенной Югославии, кстати, тоже), то несложно понять, что т.н. «парижемания» была просто проявлением культурно-цивилизационного выбора.
А выбирать приходилось между культурно-идеологическим пространством стран демократии; бурлением большевистских идей; и, наконец, пространством стран, где победила праворадикальная реакция на т.н. «плутократию» и коммунизм.
Париж и Лондон были воплощениями противоборства диктатурам, а потому не мудрено, что именно туда были устремлены взоры части югославской культурной элиты 1930-х годов.
Теперь же в качестве альтернативы этому преподносилось возрождение идеалов Сербского средневековья. Разумеется, речь шла не о том, что мы сегодня называем «косплеем», не механическом переоблачением в карнавальные костюмы, но о попытке выработать такой культурный стандарт, который был бы воплощением собственно сербского национального характера.
Важным шагом в этом направлении была публикация святоотеческой литературы, которая, по словам Владана Стояновича Зоровавеля «не только современна, но и своевременна».
Среди рукописей, погибших от бомбардировки, к счастью не было «Миросавлева Евангелия» и «Законника царя Душана». Эти книги стали фундаментом нового собрания рукописей, которое должно было как-то восполнить опустошительное последствие пожара.
Генерал Милан Недич, исполнявший фактически функцию попечителя о народе разгромленной Сербии, призвал пожертвовать старинными рукописями, хранящимися в частных библиотеках, в фонд возрождения Народной библиотеки.
Он и сам, по свидетельству Бояна Джорджевича, пожертвовал рукопись XIII века «Исповедь монаха», список «Жития святого Саввы» XVI века и того же века икону Богородицы Троеручицы.
Наибольшее число рукописей было подарено купеческими вдовами. Всякое дарение воспринималось как ещё один кирпичик возрождающегося Общесербского национального дома. В особенно торжественной обстановке была передана Народной библиотеке «Кормчая святителя Саввы».
***
Литература
Идейной основой культурной – и в более узком смысле – литературной – миссии в Сербии той поры был национализм. Под национализмом в данном случае стоит понимать не высокомерное отношение к соседям (о каком высокомерии может идти речь в оккупированной стране), но «стремление возвратиться к незагрязнённому чуждыми явлениями источнику сербской духовности».
От литературы требовалось взращивать косовский дух. Немудрено, что такой настрой был органичен ораторам и эссеистам. Однако, ситуация была двусмысленной: как пропитать жертвенным духом новую национальную словесность – и не выглядеть теми, кто разжигает национально-освободительные идеи? Куда нужно направить спровоцированную подобного рода произведениями энергию? Против хорватов, болгар, венгров, албанцев и немцев с итальянцами нельзя. Против русских? Нет, выбор тех, против кого следовало дружить был невелик. «Плутократы» и коммунисты. а также их идейная прислуга, сформировавшая югославскую культуру в том виде, в котором она существовала вплоть до «апрельской катастрофы». Всё это совершенно логично.
Идейная задача ясна. Но, если мы говорим об искусстве, а не о пропаганде, то возникает немалая проблема постановки художественной задачи. Поиска метода. Как всё это преподнести и при этом не сорваться на уровень плаката?
Тогдашний председатель Союза писателей Сербии Светислав Стефанович писал:
«В начале этого века, а особенно во время Первой мировой и после неё под действием интеллигентов, прошедших французскую школу, началось сознательное и планомерное сворачивание нашей культуры с доселе близких нам и узких европейских путей в сторону культуры европейского запада, пропитанной уже тогда разными интернациональными стремлениями, часто искусно замаскированными пацифистскими, панъевропейскими тенденциями, в основе своей масонскими и демократически-большевицкими».
Момент войны и оккупации представлялся Стефановичу идеальным временем для переориентации сербской культуры с Франции на Германию.
«Вместо туманного космополитического идеала нужно поставить на первый план национальный идеал в литературе. Нужно отказаться от устарелого понимания того, что литература – лишь инструмент оформления эстетических идей. Нужно обернуться к реальным проблемам сербского народа».
И Стефанович, и министр Просвещения и Веры Велибор Йонич призывали писателей создавать тексты, обладающие дидактичностью и ярко выраженным национальным колоритом:
– Лишь неповторимо национальная литература может быть интересна другим народам.
Под другими народами в первую очередь подразумевались немцы. Нельзя сказать, что сербские писатели раболепствовали перед оккупантами или же восторгались военным триумфом Вермахта. (Исключением был лишь председатель Союза писателей).
Но давайте будем честными: какому творческому человеку не хотелось бы быть опубликованным за границей?
А литература тогда виделась таким мостиком, который помог бы развеять то ошибочное представление о народе, которое сложилось в условиях военного противоборства. Энтузиазм сербско-немецкого взаимопонимания основывался на традициях сербско-немецких культурных связей, которые были особенно сильны в период, предшествовавший парижемании.
Так нередко вспоминались культурные узы, связывавшие Вука Караджича с братьями Гримм, Гёте и другими немцами Германских государств и Австрии.
Началась работа по переводу произведений сербских писателей на немецкий язык. Частичное финансирование работ по переводу в рамках программы «Библиотека Юго-Восточной Европы» взяла на себя Немецкая академия наук и искусства. Отбор текстов для представления сербской культуры за рубежом осуществлялся строго по соображениям художественной ценности, а вовсе не партийно-классового кумовства. Так, в числе первых маститый переводчик Савва Дмитриевич-Зеремский подготовил переводы произведений Иво Андрича, уже при жизни признанного классиком югославской литературы.
Андрич, который до войны был послом Югославии в Берлине, теперь демонстративно игнорировал любые общественные мероприятия недичевской Сербии и даже потребовал уничтожить тираж книги, вышедшей без его согласия. Также он отказался поставить свою подпись под «Обращением к сербскому народу» и не участвовал ни в одной из радиопередач. За время оккупации Иво Андрич завершил работу над романами «Барышня», «Хроника Травника» и «Мост на Дрине».
Для оживления писательской активности еженедельник «Сербский народ» объявил литературный конкурс в трёх номинациях: роман (или пьеса); стихотворение; рассказ. Наибольшее внимание отдавалось рассказам – который и по форме, и по содержанию должен был, по замыслу организаторов конкурса, вернуть интерес к тому, что в России называлось несколько позже «деревенской прозой».
Опять же, необходимо понять, что не могло быть и речи о создании произведений, способных воспламенить национальный дух, подобно тому, как воспламенялся дух немцев, переосмыслявших теперь уже в откровенно нацистском духе идеи Романтизма (от Фихте и Гегеля до «Анэнербэ»). Оставалась пасторальность в духе Руссо. То, что у Л.Н.Толстого называлось «мужицкая правда против барской неправды».
Неторопливое повествование, наполненное меткими бытовыми деталями, должно было облекать в форму притчи конфликтные ситуации столкновения патриархального с чуждым, природного с искусственным. Так одним из наиболее ярких образов сербского «деревенщика» Душана Джурича был конь, сбитый трамваем. Однако зачастую Душан пренебрегал занимательностью сюжета и сводил текст к философским манифестам-монологам.
Душан вошёл в литературу ещё в начале века, но после образования Югославии и торжества духа авангарда и либерализма в югославском искусстве он занимал весьма скромную нишу в литературной жизни страны.
Теперь «деревенщики» были вновь востребованы. Но, увы, произведения, создаваемые ими, зачастую получались тенденциозными, а композиции грешили нарочитостью.
Путевые заметки, весьма популярный в дотелевизионную эпоху жанр, сводились к неявным, а чаще – явным – панегирикам в адрес германского порядка, немецкого трудолюбия и бытовой культуры.
В категорию «скандинавствующей» попала также выдающаяся сербская писательница Исидора Секулич. По воспоминаниям академика Деяна Медаковича, Исидора в оккупированном Белграде продолжала устраивать «литературные четверги», впрочем, довольно закрытые. [2]
Публицистика
Наряду с этими неуспехами на поприще словесности заслуживает внимания грандиозная работа культурологов, сумевших создать исследования по Сербскому средневековому искусству, а также полемистов, обличавших идейных противников – как в выставочных залах, так и на поле брани.
После крушения Югославии выпуск газет и журналов был прекращён. Однако уже Комиссарская Управа позаботилась об организации «Сербского издательского предприятия», первым директором которого был Владислав Рибникар, примкнувший позже к Тито.
Первая газета, напечатанная этим предприятием – «Новое время» – была соединением воедино двух довоенных газет: «Времена» и «Политика». Дольше всех на посту главного редактора центрального органа недичевского правительства был талантливый публицист Станислав Краков. Само имя Кракова до самого последнего времени произносилось в Сербии полушёпотом, а книги его были неизвестны. Виной тому послужили панегирики главного редактора «Нового времени» в адрес фюрера. (В начале 90-х ныне уже покойной белградской издательницей Лиляной Понявич была переиздана одна из лучших книг Кракова – двухтомник «Милан Недич», изданная до этого в Мюнхене символическим тиражом). [3]
Несмотря на то, что главными врагами Сербства Краков называл усташей, коммунистов и четников Дражи Михайловича, острие его критики было направлено против Югославского правительства в изгнании.
Именно полемика с четнической прессой (в частности, с подпольной газетой «Кральев гардиста» [4]) была стержнем редакторских колонок. Особенно острой стал тон его полемики в конце 1943, когда стало ясно, что Форин офис начал недвусмысленную переориентацию на Тито, а четники Михайловича при этом косвенно помогали утверждаться новому курсу эмигрантского правительства: прохорватскому и прокоммунистическому.
Молодой король превращался в куклу, а легитимизацией компартии и Титовской власти в боснийском городе Яйце правительство в изгнании углубило раскол в сербском народе и создало мощную предпосылку победы коммунистов в гражданской войне.
В «Открытых письмах лондонскому Радио» Краков ставит риторический вопрос:
«Кто предательски действует против своего собственного народа: мы, которые в оккупированной земле делаем всё для спасения и поддержки сербского народа или вы, которые во имя чужих интересов немилосердно истребляете его?»
«Вы повторяете дивные и привлекательные слова об освобождении. А знаете ли вы, что в наших условиях освобождение значит истребление. Или всю эту несчастную землю рассматриваете как фронт? Вбросили междоусобную ненависть, которая обернулась против вас самих» [5].
Очередного председателя эмигрантского правительства, Божидара Пурича, Краков обвинил в страдании невинных жителей разбомбленных англо-американскими бомбардировщиками сербских городов:
«С ужасом спрашиваю: хватит ли даже не цветов, а листьев, чтобы сплести венки на могилы всех тех, кого покосил безумный девиз «Болье рат, него пакт» и партизанщина, и гражданская война, разожженная и ежедневно подстрекаемая безобразными, бессмысленными науськиваниями из Лондона и Каира?»
«Еврейский вопрос»
Помимо настоятельного требования отправки символического подразделения на Восточный фронт германское командование в ультимативной форме «рекомендовало» правительству Недича «решить на территории Сербии еврейский вопрос». Впрочем, евреи сами заблаговременно перебрались в итальянскую зону, поэтому никаких чисток в Белграде не происходило.
Справедливости ради отметим, что с 22 октября 1941 по 19 января 1942 года в Белграде проходила «Большая Антимасонская выставка», на которой были представлены плакаты антикоммунистического, антисионистского и антимасонского характера. Сопутствующими товарами стали 200 тысяч брошюр, 60 тысяч плакатов, 100 тысяч почтовых открыток и 4 вида почтовых марок, а также 9 видов почтовых конвертов (общим тиражом 108 тысяч штук) с антимасонской символикой. В кинопрокате было 176 копий киножурнала, повествующего о выставке.
Тема масонства в Югославии будет рассматриваться в следующем материале.
Литература
[1] Боjaн Ђорђевић, Српска култура под окупациjом, Београд, 2008, С. 5.
[2] Деjaн Медаковић, Ephemeris. Хроника jедне породице. Т. II. Београд, Београдски издавачко-графички завод, 1998.
[3] Станислав Краков, Генерал Милан Недић. Београд, Нова Искра, 1995.
[4] Королевский гвардеец (сербск.).
[5] Боjaн Ђорђевић, ibid, С. 124.
