Аннотация
В публицистике Н.С. Лескова белорусские сюжеты появляются после путешествия писателя осенью 1862 г. через Вильно, Гродно, Белосток и Пинск по пути за границу в Париж. Для Н.С. Лескова эти территории были частью исторической Литвы, при этом крестьянское население воспринималось им как русское по своей этнической принадлежности. От внимательного взгляда литератора не скрылась напряженность между сельскими жителями и польским дворянством накануне польского восстания 1863 года.
_________________________________________________________
Белорусские сюжеты в творчестве Н.С. Лескова прямо или косвенно уже неоднократно упоминались в публикациях современных исследователей. В частности, А.А. Тесля охарактеризовал публицистику Н.С. Лескова по «польскому вопросу» [1], а Ю.А. Борисенок в небольшом очерке рассказал о путешествии классика русской литературы по белорусских землям Гродненской и Минской губерниям. Правда, на страницах «Из одного дорожного дневника», публиковавшегося в «Северной пчеле», по словам известного историка, «о белорусах во всем тексте ни словечка» [2]. Действительно, этноним белорусы ни разу не упоминается для обозначения жителей края, по которому по заданию газеты Лесков совершил поездку, освещавшую подготовку к строительство железной дороги. Это не означает, конечно, что писатель ничего не слышал о Белоруссии, но он, вероятно, разделял популярные историко-этнографические представления о региональном делении западного края империи. Так, в своей статье «О христианских братствах в России» он отметил, что братства «существовали по городам, местечкам и селам в Белоруссии, на Волыни, в Литве и Украйне» [3, с. 580], т.е. для него это не особые национальные территории, а исторически сложившиеся регионы запада России. В обзоре прессы для другой заметки он замечает, что «нигде нет бездольнее мужичков, как в Белоруссии, в подмосковных да под Петербургом, в стороне от больших дорог» [4, с. 653]. Вероятнее всего, проезжая через Вильно, Гродно, Белосток, Беловежье и Пинск, Н.С. Лесков воспринимал эти территории как часть исторического региона Литва. В этом отношении представления писателя удачно передает название книги Н.И. Петрова «Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края», в которой автор утверждал, что «под Белоруссией в тесном смысле известны две нынешние губернии Могилевская и Витебская» [5, с. 1]. Поэтому мы действительно не встретим у Лескова в серии его заметок 1862–1863 гг. этнонима «белорус», зато узнаем, что Белосток – это «литовский Манчестер», Беловежская пуща – «последний памятник непроходимых литовский лесов», «литовские губернии».
Однако это не означает, что на страницах «Из одного дорожного дневника» в поле зрения журналиста и будущего классика русской литературы не попали местные крестьяне. Иногда он их называет литовскими крестьянами или литвинами. Описывая местных стрелков, обеспечивающих проведение охоты в Беловежской пуще, Н.С. Лесков отметил, что они почти ничем не отличаются «от обыкновенного литовского крестьянина: те же беловатые свитки, широкие ременные пояса с белой бляхой, порты толстого холста, обмотанные оборкой, идущей от обуви, серовато-желтые лица, длинные волосы, висящие прямыми, редкими космами, и смирные, добродушные глаза, с каким-то задумчивым и в то же время испуганным выражением» [6, с. 52]. В этой связи представляют интерес путевые наблюдения писателя за жизнью простого населения, особенно в преддверии взрыва накануне польского восстания 1863 года.
Так, обращают на себя внимание наблюдения за речью сельских жителей. Например, по словам Н.С. Лескова, разговор крестьян по пути от Гродно до Пинска предстает «каким-то испорченным и бедным польско-малорусским наречием», причем «народ легче всего понимает польский разговор» [6, с. 115]. Напротив, от Пинска на восток начинается полоса, жители которой с трудом понимают по-польски, но «каждый как нельзя более свободно разумеет разговор великорусский, а сам между собой говорит на малороссийском языке с русицизмами, как, например, говорят частию в Севском, частию в Грайворонском уезде» [6, с. 116].
В свою очередь подметил Лесков и различия в том, что можно условно назвать идентичностью. Если по Гродненской губернии «в здешних крестьянах мне не удалось заметить ни симпатий, ни антипатий к польскому или русскому элементу. В них есть какой-то странный индифферентизм, как бы следы апатии, заносимой из Литвы с северным ветром» [6, с. 116]. В свою очередь среди жителей Пинского уезда «апатии этой не заметишь. Там польский элемент, благодаря панам и ксендзам, утратил всякое народное сочувствие» [6, с. 116]. При этом польский элемент или национальность отождествлялись в их представлении исключительно с дворянством, точнее шляхтой. Так, по словам автора путевых очерков, «полячество пинчуками не понимается отдельно от панства и панство отдельно от полячества» [6, с. 116]. Здесь Лесков вступил в заочную полемику с польскими публицистами, которые считали распространение враждебных настроений к помещикам среди крестьян делом антипольской агитации некими «людьми, враждебными польской народности» [6, с. 116]. Им следовало признать горькую реальность, которая заключалась в том, что отчужденность между помещиками и крестьянами является результатом «рук, которые еще памятны «хлопам» [6, с. 116].
Путешествие происходило накануне восстания, поэтому находясь на месте было достаточно сложно не замечать того, что в крае сложилась далеко не спокойная обстановка. В частности, в своих путевых впечатлениях Лесков неоднократно отмечал траурный цвет дамских нарядов. Однако наиболее важным, во многом предсказывавшим судьбу восстания, наблюдением, стал обмен репликами между старым крестьянином-извозчиком и его пассажирами во время поездки из Пинска в Домбровицу. На вопрос крестьянина к спутнику Лескова польскому поэту о том, почему по деревням ставятся казачьи части, последний ответил, что это делается потому, что «вы … бунтуетесь, оброков не платите, на панщизну ходить не хотите» [7, с. 277]. В ответ он услышал несогласие с этой версией, а на встречный вопрос о причинах появления казаков путешественники услышали крестьянское объяснение происходящего: «О ось оно як. Се наши паны по костелах Бог зна що спивают, а нарочито на нас жалуются, що мы бунтуемось, а у Москви, дила того не разобравши, нам казакив ставят, щоб последнего порося або курку у мужика спонивадили» [7, с. 277]. Но это все напрасные усилия, а властям не «треба сюда ни яких казакив, ни гармат (пушек); только нам цыкнули бы, мы бы сами всех сих панов наших в мешки бы попаковали да прямо в Москву, або в Питер живых и представили. Нехай их там в образцовый полк, або куда знают, и определят» [7, c. 277]. В этой откровенной реплике можно было в свете последующих событий вычитать активную поддержку действий российского правительства по подавлению восстания в виде сельских караулов, помощь войскам и выдачу властям по мнимым или реальным основаниям заподозренных в участии в восстании. Показательно и то, что сопровождавший Лескова в дороге секретарь покойного Сырокомли польский писатель и публицист В. Коротыньский сделал вид, что «он этих слов мужика и вовсе не слышит» [7, с. 277]. Этот несостоявшийся диалог станет символичным, если вспомнить, что Коротыньский был причастен к написанию обращенной к крестьянам антиправительственной «Гутарки старога дзеда».
К положению в Западном крае Н.С. Лесков по мере ухода из общественной повестки польского восстания 1863 г. возвращался крайне редко, в основном в виде ремарок. Например, в статье «Русские общественные заметки», напечатанной в сентябре 1869 г., где оценивался образовательный уровень русского общества, литератором утверждалось, что примеров «такого прискорбного невежества бездна, и к числу их, конечно, должно отнести довольно всеобщее убеждение, что северо-западный край России есть земля польская» [8, с. 183].
Таким образом, условно белорусские сюжеты появляется в публицистике писателя преимущественно в контексте польского вопроса. Вместе с тем отдельные наблюдения и брошенные мимоходом обобщения писателя безусловно свидетельствует в пользу того, что для Лескова историческая Литва являлась безусловно русским краем, если говорить об идентичности его преимущественного сельского населения, и ни в коем случае не являлась продолжением исторической и национальной Польши. Представляют источниковедческую ценность путевые заметки о крестьянских настроениях накануне польского восстания 1863 года.
1. Тесля А.А. Польская тема в публицистике Николая Лескова // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. – 2023. – Т. 68. – Вып. 4. – С. 843–857.
2. Борисенок Ю.А. Куда уводят белорусские следы Николая Лескова // Беларусь Сегодня [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.sb.by/articles/zhitie-odnogo-pisatelya.html Дата доступа: 25.02.2025.
3. Лесков Н.С. О христианских братствах в России // Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 2. – М.: ТЕРРА, 1998. – С. 573-585.
4. Лесков, Н.С. Разные случаи из внутренней жизни России // Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 2. – М.: ТЕРРА, 1998. – С. 648-655.
5. Петров Н.И. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. СПб.: Тип. Тов. «Общественная польза», 1890. – 585 с.
6. Лесков Н.С. Из одного дорожного дневника // Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 3.- М.: ТЕРРА, 1996. – С. 5-158.
7. Лесков Н.С. Русское общество в Париже // Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 3.- М.: ТЕРРА, 1996. – С. 185-371.
8. Лесков Н.С. Русские общественные заметки // Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 8: – М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2004. – С. 181-193.
