Святой Вацлав, правивший Чешским княжеством в 924-935 гг., был одним из первых представителей династии Пршемысловцев, сыгравшим важную роль в становлении раннесредневековой чешской государственности и в распространении христианства в чешских землях (Krejčíř J., Soják S., Vít J. 2010: 9)[1]. В период правления князя Вацлава чешские земли, как и земли соседних полабских славян, стали объектом агрессии со стороны германского короля Генриха I Птицелова, армия которого совместно с войсками баварского герцога Арнульфа в 929 г. дошла до Праги. Не имея возможности успешно противостоять германской агрессии, Вацлав был вынужден признать ленную зависимость Чехии от Германии, что вызвало недовольство ряда чешских вельмож и его младшего брата Болеслава.
Приняв мученическую смерть от своего брата Болеслава в 935 г. Вацлав был причислен к лику святых, а его почитание как одного из первых чешских святых широко распространилось не только в чешских землях, но и в Древней Руси, где он был известен под именем Вячеслава (Лозовюк П., Шевченко К. 2023: 18).[2] По словам известного русского историка А.В. Флоровского, «Святой Вячеслав издавна вошел в круг чтимых русским сознанием святых и давно стал в наших святцах рядом с именами святых князей Бориса и Глеба, как и святой Вячеслав, обретших мученический венец от руки братоубийственной» (Лозовюк П., Шевченко К. 2023: 18).[3]
Именно личность святого Вацлава, его трагическая судьба и его деятельность по укреплению чешской государственности и распространению христианства в чешских землях в начале Х века положили начало церковно-исторической святовацлавской традиции, которая стала самой старой исторической традицией в Чехии и впоследствии проделала весьма замысловатую и примечательную эволюцию в качестве одного из инструментов в чешской политике исторической памяти.
Уже начиная с Х в. в чешских землях шёл активный процесс формирования святовацлавского культа, в рамках которого князь Вацлав стал почитаться как патрон и покровитель Чешского княжества и позже королевства, и одновременно как символ чешского воина, хотя в чисто военном отношении князь Вацлав себя никак не проявил (Vykoupil 2000: 505).[4] Образ святого Вацлава был вычеканен на чешских средневековых монетах, на княжеских и позже королевских печатях; гимном средневековой Чехии длительное время являлся святовацлавский хорал. Вершиной средневекового святовацлавского культа стала эпоха чешского короля из династии Люксембургов и одновременно императора Священной Римской империи германской нации Карла IV, когда за историческими землями Чешского королевства было окончательно закреплено устойчивое наименование «земли короны Святого Вацлава» (Rataj 1999: 84).[5]
Однако уже в эпоху Средневековья святовацлавскую традицию стремились использовать в своих целях различные политические и религиозные течения в Чехии. В первую очередь данную традицию использовали в своих интересах воинственные чешские католики, которые усматривали в личности святого Вацлава покровителя традиционного католичества и символ его изначального доминирования в чешских землях. Вместе с тем, к святовацлавской традиции весьма умело апеллировали и такие убеждённые противники римско-католической церкви как Ян Гус и гуситы, а также Я. А. Коменский и Община чешских братьев. В этой связи примечательно, что гуситы, обращаясь к чешским историческим корням, использовали святовацлавские знамёна, на которых часто фигурировал красноречивый лозунг: «На богоотступников – немцев!» (Rataj 1999: 84)[6].
В период контрреформации в Центральной Европе святой Вацлав предсказуемо стал символом исторической легитимности католичества и династии Габсбургов в Чехии. Однако в это же время в рамках католической традиции наследие святого Вацлава стало всё более активно использоваться патриотически настроенной частью чешского католического духовенства как средство укрепления чешского национального самосознания и как орудие борьбы против германизации чешских земель, которая приобрела особый размах после поражения антигабсбургского восстания чешских сословий в 1620 г. на Белой Горе у Праги. Подобное использование святовацлавской традиции чешскими католиками в ещё большей степени распространилось с началом и развитием так называемого чешского национального возрождения в XIX веке. Так, например, во второй половине XIX в. святовацлавская молитва чешских крестьян нередко включала такую выразительную и совершенно однозначную просьбу к небесному покровителю Чехии: «Избавь нас от немцев-чужеземцев!».
Показательно, что в этнически немецких частях Чехии, чаще всего в пограничных северных, северо-западных и южных областях, местные немецкие католики отказывались праздновать 28 сентября – день памяти святого Вацлава, поскольку усматривали в данном святом не столько символ католичества и небесного покровителя Чешского королевства, сколько национальный символ чехов. Более того, немецкие предприниматели и землевладельцы, имевшие чешских работников, демонстративно заставляли их работать в день памяти святого Вацлава, что, разумеется, вызывало негодование чешских католиков и в немалой степени способствовало эскалации чешско-немецких отношений в этнически смешанных регионах Чехии (Rataj 1999: 84-85)[7].
С активизацией чешской национальной и политической жизни в середине XIX в. святовацлавская традиция стала по-разному интерпретироваться и использоваться различными политическими силами, стремившимися использовать её в своих интересах. Символично, что начало чешской политической жизни в связи революционными событиями 1848 г. в Австрийской империи было ознаменовано собранием чешской общественности и церковной службой на площади Конский рынок (ныне Вацлавская площадь) в центре Праги у памятника святому Вацлаву. Для политически активных католиков-традиционалистов и прогабсбургски настроенных монархистов святой Вацлав продолжал оставаться исключительно католическим святым и наиболее важным символом чешского католицизма. Однако представителями набиравшего силу чешского национального движения святой Вацлав стал интерпретироваться прежде всего как главная символическая фигура чешской государственности и одновременно как защитник национальных прав чехов. Именно этот образ оказал решающее влияние на облик нового памятника святому Вацлаву, который был установлен в верхней части Вацлавской площади в центре чешской столицы. Автором этого памятника был известный чешский скульптор Мыслбек.
В это же время в рамках чешского национального движения святовацлавская традиция стала постепенно вытесняться гуситской традицией, апеллировавшей к идейному наследию Яна Гуса и его последователей, что в значительно большей степени соответствовало политическим и идеологическим запросам чешских общественных и политических деятелей второй половины XIX века. В огромной степени возвышение фигуры Яна Гуса и трактовка гусизма как важнейшего этапа чешской истории было связано с трудами ряда чешских историков XIX в., прежде всего «отца чешской историографии» протестанта Ф. Палацкого (Morava 1998).[8]
Всё более усиливавшееся национальное наполнение святовацлавского культа привело к тому, что в начале Первой мировой войны австрийские власти ввели разнообразные ограничения на конкретные проявления почитания святого Вацлава. В частности, был запрещён святовацлавский хорал, который воспринимался австрийскими чиновниками как одно из проявлений панславистских настроений среди чешского населения.
В годы Первой мировой войны в 1914-1918 гг. святовацлавская традиция стала объектом борьбы между разными течениями в чехословацком освободительном движении, лидеры которого выступали за возрождение чешской государственности. Так, в 1914-1915 гг. святовацлавская идея была активно использована промонархическими лидерами чешской диаспоры в России. Надеясь на освобождение всех западных славян Россией в ходе Первой мировой войны, они планировали возродить чешскую государственность на обломках Дунайской монархии в рамках Российской империи, призванной объединить всех славян, и верили в то, что «корона святого Вацлава засияет в лучах короны Романовых» (Rataj 1999: 85)[9]. Подобные планы руководителей чешской диаспоры в России перекликались с положениями славянской программы лидера чешской партии младочехов Карела Крамаржа, который накануне Первой мировой войны подготовил Устав Славянской империи во главе с Россией. В соответствии с данным планом предполагалось включение славянских государств в состав Славянской империи на правах широкой автономии.
Характерно, что в образованной российскими чехами в самом начале Первой мировой войны Чешской дружине, на основе которой позже возник полк святого Вацлава, активнейшим образом использовались святовацлавские символы и святовацлавский хорал. Однако позже, уже после Февральской революции в 1917 г., когда политическое лидерство над чехословацкими воинскими формированиями в России перешло к убеждённому стороннику западной политической ориентации Т.Г. Масарику и возглавляемому им Чехословацкому Национальному Совету в Париже, святовацлавская традиция была сразу заменена значительно более близкой Масарику гуситской традицией.
В процессе образования Чехословацкой республики в 1918 г. Масарик, апеллировавший к демократическим и республиканским идеалам, святовацлавскую традицию подчёркнуто игнорировал, что также было связано с его критическим отношением к католической церкви и католицизму в целом. Так, принципиально важная для образования независимой Чехословакии Вашингтонская декларация, принятая 18 октября 1918 г., подчёркивала важность традиций и духовного наследия гуситов и чешских братьев, не упоминая о наследии святого Вацлава. В целом святовацлавское идейное наследие воспринималось первым президентом Чехословакии и его либеральным окружением как некий достойный сожаления исторический реликт, являвшийся оплотом монархизма и авторитаризма и противоречивший принципам современного либерализма и парламентской демократии. Показательно в этом отношении, что Масарик любил часто рассуждать об автократическом и аристократическом характере католицизма, утверждая, что католические государства и парламентаризм являются несовместимыми. Более того, по мнению Масарика, католические страны часто создавали идеальную почву для утверждения различных антидемократических диктатур (Rataj 1999: 86)[10].
Однако укоренённость святовацлавской традиции в чешском обществе и культуре оказалась столь высокой, что Масарику не удалось её маргинализировать, несмотря на все свои политические способности и пиаровские таланты. Показательно в этой связи, что сам акт провозглашения независимого чехословацкого государства имел место 28 октября 1918 г. у памятника святому Вацлаву в центре Праги.
В период существования межвоенной Чехословакии в 1918-1939 гг. когда ведущую роль в общественно-политической жизни страны играли Масарик и его либеральное окружение, святовацлавская традиция не имела практически никакой поддержки официальных кругов, которые всячески продвигали новую государственную традицию, связанную с провозглашением чехословацкой независимости 28 октября 1918 года. Однако культ почитания святого Вацлава в полной мере сохранялся в рамках католической церкви и у близких к ней политических сил, среди которых наиболее влиятельной была Чехословацкая народная партия.
Для чехословацких консервативных традиционалистов, которые воспринимали межвоенную либеральную Чехословакию как «еретическое государство, созданное исключительно масонами и жидобольшевиками» (Rataj 1999: 86)[11], святовацлавская традиция была олицетворением политической и идейной оппозиции к «безбожному государству» и одновременно апелляцией к чешским историческим корням и принципу монархизма. Во второй половине 1920-х годов в условиях усиления кризисных тенденций в чехословацком обществе образ святого Вацлава стал более активно использоваться крайне правыми политическими силами Чехословакии в своих прикладных политических целях. Так, например, в конце 1920-х гг. на собраниях чешской Национальной фашистской общины часто развивались флаги со святовацлавской тематикой.
В конце 1920-х гг. пропагандистский потенциал святовацлавской традиции в полной мере оценил и президент Масарик, ранее полностью и демонстративно её игнорировавший. В тысячелетний юбилей святовацлавской традиции, который в Чехословакии начали отмечать в 1929 г., Масарик выступил с обновлённой интерпретацией исторического наследия святого Вацлава, сделав особый акцент на взаимосвязи святовацлавской и гуситской традиций в чешской истории. При этом либерально настроенный чехословацкий президент предсказуемо указал не только на древность чешской государственности, восходящей к началу Х века, но и на изначально западную культурную ориентацию князя Вацлава, в которой он усматривал проявление мудрости и политической предусмотрительности[12].
То обстоятельство, что дед и бабка святого Вацлава – чешский князь Борживой и его супруга, святая Людмила – были крещены Мефодием, а также то, что сам князь Вацлав демонстрировал постоянный интерес к восточному христианству, к славянской литургии и к кирилло-мефодиевскому наследию в целом, президент Масарик предпочёл обойти красноречивым молчанием, так как это никоим образом не вписывалось в его тезис об изначально западной цивилизационной принадлежности Чехии.
Очередной крутой поворот в своей эволюции святовацлавская традиция испытает в период существования протектората Богемия и Моравия во время оккупации чешских земель нацистской Германией в 1939-1945 годах, когда чешские коллаборационисты предпримут попытку адаптировать святовацлавскую традицию к условиям нацистской оккупации.
Литература
Лозовюк П., Шевченко К. Очерки истории русско-чешских связей. События, личности, идеи. Минск: Колорград, 2023.
Krejčíř J., Soják S., Vít J. Dějiny České. Chronologický přehled. Olomouc: INFOA, 2010.
Morava J. Palacký. Čech. Rakušan. Evropan. Praha: Vyšehrad, 1998.
Rataj J. Politické proměny symboliky svatováclavské tradice a tradice 28. řijna v moderních československých a českých dějinách // Spory o dějiny II. Sborník kritických textů. Praha: Masarykův ústav AV ČR, 1999.
Vykoupil L. Slovník čeckých dějin. Brno: Julius Zirkus, 2000.
[1] Krejčíř J., Soják S., Vít J. Dějiny České. Chronologický přehled. Olomouc: INFOA, 2010. S. 9.
[2] Лозовюк П., Шевченко К. Очерки истории русско-чешских связей. События, личности, идеи. Минск: Колорград, 2023. С. 18.
[3] Там же.
[4] Vykoupil L. Slovník čeckých dějin. Brno: Julius Zirkus, 2000. S. 505.
[5] Rataj J. Politické proměny symboliky svatováclavské tradice a tradice 28. řijna v moderních československých a českých dějinách // Spory o dějiny II. Sborník kritických textů. Praha: Masarykův ústav AV ČR, 1999. S. 84.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 84-85.
[8] Morava J. Palacký. Čech. Rakušan. Evropan. Praha: Vyšehrad, 1998.
[9] Rataj J. Politické proměny symboliky svatováclavské tradice a tradice 28. řijna v moderních československých a českých dějinách // Spory o dějiny II. Sborník kritických textů. Praha: Masarykův ústav AV ČR, 1999. S. 85.
[10] Там же. С. 86.
[11] Там же. С. 86.
[12] Там же. С. 87.
