Тема церковной унии и её трагических последствий для русинов Галиции красной нитью проходит через все творчество галицко-русского просветителя и церковного деятеля Иоанна Наумовича (1826-1891), который именно унию считал одной из важных причин исторических несчастий многострадальной Галицкой Руси. В одном из своих произведений Наумович сравнивает Галицкую Русь с несчастным христианским ребенком, похищенным у родителей толпой бродячих цыган и заточенным в темной пещере без солнечного света и свежего воздуха. «…Это бедное, несчастное христианское дитя и все, что оно вытерпело от цыган в темной пещере, представляет мне наш галицко-русский народ, который много выстрадал в своей исторической жизни»[1], – говорит один из литературных героев Наумовича. Зловещий образ похитителей-цыган из темной пещеры под пером Наумовича предстает символом многовекового польского господства над Червонной Русью и его трагических последствий, превративших галицких русинов в «детей подземелья». «Тянется эта неволя с того времени, когда польские иезуиты, порешив ополячить нашу Галичину, опутали ее своими сетями и заключили договор с польским правительством, чтобы всеми способами притеснять русских и их православную веру. Правда, стремясь погубить русский народ, Польша сама себя погубила, – констатирует Наумович. – Польша пала от ненависти, а Русь крепка терпением своим…»[2].
Подробно анализируя истоки и характер унии, Наумович отмечал, что «смелым шагом к осуществлению католическо-польских намерений» была уже Люблинская уния 1569 г., логическим следствием которой явилась церковная уния в Бресте[3]. Мозговым и организационным центром подготовки унии стали приглашенные в Польшу иезуиты, которые, по словам Наумовича, изучив во второй половине XVI в. православную церковь в западно-русских областях Речи Посполитой, «пришли к убеждению, что ввиду распространявшегося в Польше протестантизма им невозможно сразу действовать на две стороны, обращать протестантов и приступать к совершенному окатоличению западно-русского народа. Вот и придумали они создать мост, по которому православные не сразу, а лишь со временем должны пройти от востока к западу, от православия к настоящему латинству. Этим мостом была уния»[4]. Процесс подготовки унии активно шел при Стефане Батории, который коллегию иезуитов в Вильно «возвысил до степени академии; в ней-то и должна была подготовляться русская православная молодежь для борьбы с православием и для введения унии. Иезуитам он отдал в городе Полоцке все православные монастыри и церкви, и основал там иезуитскую коллегию… Иезуиты и их помощники, – подчеркивал Наумович, – отравляли сердца молодежи ядом ненависти к православной вере, представляя ее хлопской верой…»[5].
Наумович обращал внимание на то, что главной целью иезуитов была искусная пропагандистская работа в первую очередь среди западно-русской элиты, которую стремились обратить непосредственно в католичество, минуя унию, предназначавшуюся для низших социальных слоев. «Как только иезуиты успевали пробраться в дворянские дома в качестве воспитателей молодежи…, то ни словом не упоминали об унии, а прямо предлагали своим воспитанникам принимать католичество и латинскую обрядность (nobiliorem ritum), т.е. более благородную обрядность; уния же должна была только морочить низшее духовенство и народ… до тех пор, пока вера в папу как наместника Христа и преемника апостола Петра не войдет в его кровь и мозги, а тогда уже уния сама поведет к латинству. …Иезуиты говорили смело и громко, за ними стояла власть, шляхта и король»[6], – констатировал Наумович.
При Сигизмунде III активность иезуитов резко возросла; символично, что духовником польского короля стал один из архитекторов унии известный польский иезуит и «опытный проповедник» Петр Скарга; при этом, как признает галицко-русский просветитель, сложившиеся обстоятельства «благоприятствовали планам иезуитов. Православная церковь не имела тогда достойных иерархов в Литовской Руси. Большая часть иерархии была уже заражена польским шляхетским духом. Иезуиты, – отмечает Наумович, – накинули на всю Русь и Литву католическую сеть, имея опору в самом короле и в шляхте, которая с каждым годом все более и более переходила в латинство… Большинство епископов с митрополитом во главе уже были явными униатами, остались в православии только два епископа: Михаил Копыстенский Перемышльский и Гедеон Балабан Львовский»[7].
Созванный в Бресте в 1596 г. собор разделился на сторонников и противников унии; при этом исход дела, как указывал Наумович, был уже заранее предрешен позицией польских властей, сделавших ставку на унию. По словам галицко-русского просветителя, в 1596 г. в Бресте «православный собор рассуждал и опровергал её. Униатскому собору не нужно было рассуждать о ней и вести прение: уния давно была решена без собора и утверждена была папою, рассуждать было не о чем. …Король признал униатов преданными престолу и отечеству и объявил, что на противников унии, т.е. православных, смотрит как на отступников от церкви Божией, как на нарушителей общественного спокойствия»[8].
Сразу после провозглашения унии в Бресте в 1596 г. многочисленное православное население Речи Посполитой, объявленное властями вне закона, стало подвергаться растущей дискриминации и преследованиям, которые приобретали все более свирепые формы. Отказ от принятия унии автоматически мог повлечь за собой самые разнообразные репрессии вплоть до наиболее жестоких и изощренных физических расправ. Уроженец Галиции И. Наумович, хорошо знакомый с историей данного вопроса, отмечал, что «православные, не принявшие унии, были гонимы до крови. Православных убивали, жарили на огне, разрывали в куски, сажали на колы, снимали с них живых кожу, отнимали имущество, грабили, и текла братская славянская кровь, и русские православные девицы должны были вместо лошадей запрягаться в телеги и возить жирных иезуитов»[9].
Что касается униатской церкви и униатов, то их положение с самого начала оказалось двусмысленным и незавидным. Униатов, по словам галицко-русского просветителя, «ненавидели все: ксендзы и поляки за то, что они имеют ещё свои церкви и свои обряды, хотя искаженные, но все-таки восточные, а не сделались чистыми католиками. Православные их ненавидели как отступников от истинной соборной церкви, о них говорили с презрением, что они бежали из Константинополя и не добежали до Рима».[10]
Уния стала главной причиной длительных межконфессиональных и межнациональных потрясений, охвативших Речь Посполитую в начале XVII в., что обусловило резкое ослабление этого государства и его последующее исчезновение с политической карты Европы в конце XVII в. в результате разделов. Уния «усилила взаимную вражду между поляками и русскими во всей Западной России и стоила тем и другим целых рек крови, пролитой в войнах малороссийских казаков с Польшей»[11].
И.Г. Наумович обращал особое внимание на то, что все обещания римских пап о неприкосновенности обрядов униатской церкви с самого начала оказались нарушенными; практически сразу после введения унии началась систематическая латинизация униатской церкви и перевод униатов в римское католичество. По словам галицко-русского деятеля, многочисленные обещания Рима «о почтении русской обрядности совершенно ложны; все грамоты пап, которыми униатам воспрещается принимать латинство, были только ловушкой; на деле латинские ксендзы перетягивали в латинство целые селения и за это удостаивались наград, но никогда не получали упрёков от папы и римской курии. Посмотрите на окрестности Вильны, Полоцка, Холма, – призывал своих читателей И. Наумович. – Все почти деревни вокруг этих городов совершенно олатинены и ополячены и такое олатинение долго не прекращалось даже под русским правительством»[12]. В первые десятилетия XIX в., по данным И.Г. Наумовича, число униатов на белорусско-литовских землях «умалилось до полутора миллионов, за то более чем удвоилось число перехваченных в латинство. Целые селения отказывались от унии и ополячивались. Такие совращения в латинство приводили пап и их слуг в восторг и совратители вознаграждались обильно. …В 1807-1808 годах совратилось более 50.000 униатов в латинство, переходя в него целыми приходами»[13].
Крайне негативно оценивал И.Г. Наумович и практику систематической латинизации обрядов униатской церкви. «Уния завела «тихие мши», органы, всю литургию исковеркала, так что Св. Василий Великий и Иоанн Златоустый… не могли бы признать эти литургии за свои, – с сарказмом замечал галицко-русский просветитель. – Как может общая молитва, в которой должен участвовать весь народ, быть тихою, шёпотом произносимою? Не было ли это простым, рабским подражанием латинским ксендзам? …Униатская обрядность дошла со своим приближением к латинству до нелепостей. Никто не разберёт: богослужение это или насмешка над богослужением»[14]. Нарушение традиционной восточной обрядности униатской церкви и её последовательная латинизация болезненно воспринимались Наумовичем, который, являясь греко-католическим священником в Восточной Галиции, инициировал там во второй половине XIX в. «обрядовое движение», направленное на возрождение традиционных обрядов в униатской церкви.
Подобное поведение римской курии в отношении униатов позволило И.Г. Наумовичу сделать вывод о том, что «уния основана была на лжи, ложью заведена и поэтому её постигла такая судьба, какая обыкновенно постигает ложь»[15]. Борьба с «ложью унии» выпала на долю митрополита И. Семашко, которого И.Г. Наумович охарактеризовал как «Моисея для литовско-русских униатов», как «мужа глубокой веры, высоких христианских добродетелей, светлого ума и железного, ничем неустрашимого характера»[16]. Будучи высокопоставленным униатским иерархом и постоянно сталкиваясь с фактами «совращения в латинство» литовско-русских униатов, Семашко, по словам И.Г. Наумовича, «убедился, что борьба с такою властью, как Рим с иезуитами, немыслима, что Рим никогда не сдерживает принятых на себя обязанностей, имея на всё коварные извинения, и что напрасно ждать от него справедливости. Он часто посещал, переодетый в мирское платье, православные церкви, наслаждался чудным богослужением и пением и сравнивал это все со страшным запустением в униатской церкви… И вот родилась у него мысль: зачем же нам, униатам, гонимым теми, которые завели унию, держаться гонителей, пламенно желающих нашего уничтожения? Где же древняя наша, некогда православная Русь?»[17].
Кропотливая работа митрополита Семашко по созданию условий для воссоединения западнорусских униатов с Русской Православной церковью была сопряжена с колоссальными угрозами и наталкивалась на многочисленные препятствия. И.Г. Наумович подчёркивал, что Семашко «взял на себя всё бремя ненависти могущественных тогда поляков и не уступал ни на шаг, не входил с ними ни в какие сделки. Все удивлялись его смелости, с которой он разъезжал по епархии. Он считал себя орудием в руках Божьего Промысла для совершения начатого святого дела»[18]. При этом Семашко очень часто приходилось бороться «не только с врагами, но и с податливостью доброго русского правительства»,[19] которое далеко не всегда было способно понять его замыслы и оказать поддержку его деятельности.
Полоцкий собор, состоявшийся 12 (24) февраля 1839 г. в Софийском соборе древнего Полоцка, знаменовал собой решающий акт в деле «возвращения прельщённых униатов на лоно родной их матери, православной церкви. Прошло уже 50 лет, – писал в 1889 г. И.Г. Наумович, оценивая деятельность митрополита Семашко, – и видны уже богатые плоды его неутомимых трудов и в других странах. Уже и Холм воссоединился в 1875 г., а Червонная Русь дожидается дня свободы, когда скажет свое громкое слово, и не далеко уже то время, когда вся Русь восхвалит Бога едиными устами и единым сердцем!»[20].
Однако главное значение Полоцкого церковного собора и деятельности митрополита Семашко заключается в том, что они избавили полтора миллиона западнорусских униатов от неминуемой участи полного окатоличивания и полонизации. Как писал И.Г. Наумович, подобная участь была бы неизбежной в случае, если бы эти действия не были предприняты или опоздали на «несколько десятков лет»[21].
Примечательно, что критические оценки унии, сделанные И.Г. Наумовичем, полностью разделялись и другими крупными учеными. Так, один из основателей современной белорусистики Е.Ф. Карский в своём фундаментальном труде «Белорусы» также указывал на деятельность иезуитов, а также на «слабость и невежество православной высшей иерархии» Западной Руси как главные причины совращения в унию. Саму же унию Карский характеризовал как «вероисповедный суррогат, очень полезный в государственном отношении для Речи Посполитой, так как церковная уния, с одной стороны, отдаляла белорусов от великороссов, а с другой… – приближала к полякам-католикам, часто служа переходной ступенью к католичеству и, таким образом, являясь дальнейшим этапом на пути полонизации Белоруссии»[22].
[1] Сочинения Протоиерея И. Наумовича. Повести и рассказы из галицко-русской жизни. Том II. Петроград, 1914. С. 21.
[2] Там же. С. 41.
[3] Протоиерей И. Наумович. Пятидесятилетие (1839-1889) воссоединения с православной церковью западно-русских униатов. Исторический очерк. Санкт-Петербург: В Синодальной типографии, 1889. С. 8.
[4] Там же. С. 10.
[5] Там же. С. 11-12.
[6] Там же. С. 14.
[7] Там же. С. 17-18, 25.
[8] Там же. С. 29-30.
[9] Там же. С. 33.
[10] Там же. С. 34.
[11] Горит! Рассказы протоиерея И.Г. Наумовича. Москва: Типография товарищества И.Д. Сытина, 1889. С. 9.
[12] Протоиерей И. Наумович. Пятидесятилетие (1839-1889) воссоединения с православной церковью западно-русских униатов. Исторический очерк. Санкт-Петербург: В Синодальной типографии, 1889. С. 34.
[13] Там же. С. 37, 45.
[14] Там же. С. 35, 42.
[15] Там же. С. 34.
[16] Там же. С. 38.
[17] Там же. С. 41.
[18] Там же. С. 51.
[19] Там же. С. 46.
[20] Там же. С. 62.
[21] Там же. С. 38.
[22] Карский Е.Ф. Белорусы. Том III. Петроград, 1922. С. 183.
