Аннотация
Известный русский учёный-славист, академик Измаил Иванович Срезневский (1812-1880) по праву считается одним из основателей отечественного славяноведения. В 1839 г. И.И. Срезневский по решению министерства просвещения Российской империи был направлен в научную командировку в славянские земли для приготовления к званию профессора кафедры славянских наречий и литератур, которые планировалось создать в ведущих российских университетах.
_________________________________________________________
Значительную часть времени в ходе своего пребывания в славянских землях Австрийской империи Срезневский провёл в Праге, которая к этому времени уже стала признанным центром научной славистики. В своих путевых записках, которые он постоянно вёл во время своего пребывания в славянских землях, Срезневский, являясь заинтересованным и квалифицированным наблюдателем и увлечённым славянофилом, «демократическим романтиком и убеждённым сторонником славянской взаимности» (Лаптева 2005: 344), сумел в яркой и увлекательной форме запечатлеть специфику Праги как города, её социокультурные особенности, образ жизни местного населения, а также отразить свои взаимоотношения с ведущими деятелями чешского национального возрождения, включая ведущих учёных-славистов.
***
Отправившись в научную командировку по славянским землям в конце 1839 г. и проведя несколько месяцев в Кенигсберге и Берлине, где Срезневский слушал лекции ведущих профессоров местных университетов, в первых числах февраля 1840 г. через Дрезден он прибыл в Прагу. «Дорога от Дрездена до Праги очаровательна. Идёт между гор и по горам и беспрестанно раскрывает новые очаровательные виды, – сообщал Срезневский в письме матери от 4(16) февраля 1840 г. – Я был в Богемии: мог ли я спать? Любовался… всякой деревушкой, потому что всякая хатка напоминала мне Русь… Когда-то сердце мое трепетало, когда я подъезжал к Москве; теперь оно также трепетало. И в самом деле, Прага имеет сходство с Москвою! Чудный город! Теперь он для меня лучше не только Дрездена и Лейпцига, но и самого Берлина. А чего стоит одно то, что, проходя по улице, слышишь славянские звуки и даже московский напев» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 63).
Первые прогулки по чешской столице и более основательное знакомство с ней усилили позитивные впечатления Срезневского. «Вот и неделя как я в Праге, – и дай Бог, чтобы все недели прошли в ней для меня так, как эта, – оптимистично подводил итоги первой недели своего пребывания в Праге Срезневский в письме матери 11(23) февраля 1840 г. – Радушно, родственно принимаемый, покойный, здоровый, прилежный, я не мог быть собою недоволен, ни тем менее не мог быть недоволен другими» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 65).
Молодой русский учёный-славист в полной мере отдал дань пражским архитектурным красотам. Выделив несколько дней для специального посещения пражских церквей и основательно их изучив, Срезневский выражал сожаление в связи с тем, что хотя церквей в Праге ещё много, но раньше было значительно больше; многие церкви и монастыри, с сожалением отмечал русский путешественник, «уничтожены, превращены в казармы или больницы, или в присутственные места» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 67). Особое впечатление на русского учёного произвел пражский позднеготический храм Святого Вита на пражском Граде. «Подобного храма за границей я ещё не видал, – признавался Срезневский. – Он построен в готическом вкусе и изумителен смелостью и лёгкостью архитектуры и богатством украшений» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 67). Русский учёный обратил заинтересованное внимание и на пражский Тынский храм на Староместской площади как на интересный и оригинальный архитектурный памятник. В полной мере оценил Срезневский и выгоды гористого рельефа чешской столицы. Вид на город с замковой горы Срезневский нашел «превосходным» и не менее превосходным – вид на гору и замок с Карлова моста.
С самого начала своего пребывания в Праге Срезневский, будучи веселым, общительным и любознательным человеком, быстро завязал тесные рабочие и дружеские контакты с чешскими учёными-славистами, о чём он подробно сообщал в своих письмах. Спустя месяц после своего приезда в чешскую столицу Срезневский, описывая свой рабочий день, отмечал, что он регулярно навещает Шафарика, Ганку, Юнгмана, Палацкого, Челаковского, Станека, Амерлинга и Коубека, добавляя, что «часто бываю у трёх-четырёх за один вечер. Не забывают и они меня, – писал Срезневский. – Ганка заходит по два раза в неделю и продолжает меня дарить то тем, то другим, Юнгман подарил мне свой словник; Шафарик также приносит мне почти всякий раз что-нибудь новое. Обдариваемый, я не знаю чем отдаривать и не могу не досадовать, что оставил свой чемодан в Петербурге. У Челаковского я беру уроки ежедневно: он очень хорошо знаком со всеми наречиями славянскими и над сравнительной грамматикой и этимологией трудился очень много. С Ганкой разговариваем по-русски; с Коубеком, профессором чешского языка в университете здешнем, по-малороссийски. Говорить по-чешски начинаю – уже понимают, но читать до сих пор я не выучился…» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 75). Срезневский, таким образом, успешно установил и поддерживал тесные контакты с ведущими чешскими учёными-славистами и деятелями местного национального возрождения, используя своё общение с ними для повышения своего научного уровня.
Судя по всему, наибольший интерес у Срезневского в то время вызывал Павел Йозеф Шафарик как уже признанный учёный-славист и автор нескольких фундаментальных трудов по славяноведению. Примечательно, что свой первый визит к Шафарику Срезневский нанёс уже в первые дни своего пребывания в Праге. По воспоминаниям русского учёного, во время первой встречи они увлечённо проговорили около двух часов. «Я понимаю, когда он говорит по-чешски, он понимает, когда я говорю по-русски; следовательно, можем разговаривать без труда» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 63), – писал Срезневский. Помимо чисто научных контактов, у Срезневского и Шафарика сразу завязались и доверительные неформальные отношения. «Добрейший человек, он обращается со мною как родной», – сообщал Срезневский матери в одном из своих писем из Праги 5(17) февраля 1840 г. Свидетельством доверительных отношений двух славянских учёных стала практика совместного посещения чешского театра в Праге, причём Шафарик часто брал на представления дочь и жену. Регулярные визиты в театр непременно завершались беседами и неизменным обрядом чаепития по-русски в доме Шафарика (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 64).
Однако отношения с Шафариком в научной сфере очень быстро проделали радикальную эволюцию. Если в самом начале Срезневский являлся безусловным учеником Шафарика, полностью признавая научный авторитет чешского учёного, то уже к концу 1840 г. ситуация стала меняться. В отличие от Шафарика, учёного чисто кабинетного склада, Срезневский, активно путешествовавший по славянским землям и неутомимо собиравший научные сведения в ходе обширных полевых исследований, быстро стал важным источником свежей научной информации для пражского учёного-слависта. «Тут могу и похвастаться: теперь не Шафарик мне, а я Шафарику поправляю карты Чехии, Моравии, Силезии и Лужиц, а лужичанин Йордан, составляющий лужицкий словарь, приходит ко мне списывать из моего словаря слова» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 180), – не без нотки самодовольства сообщал Срезневский матери в декабре 1840 г. после своего длительного научного путешествия по Силезии и Лужицам.
Отношения с Шафариком, впрочем, очень скоро испортились, не выдержав испытания на историческую прочность. В 1843 г., уже после возвращения в Россию из своего длительного и плодотворного путешествия по славянским землям, Срезневский опубликовал в «Журнале Министерства народного просвещения» пространную критическую рецензию на монографию Шафарика «Славянская этнография». В частности, Срезневский, ссылаясь на собственные материалы, позволил себе не согласиться с предложенной Шафариком классификацией славянских наречий. К сожалению, «расчёт Срезневского на профессионализм Шафарика не оправдался, и чешский учёный разорвал отношения».
По авторитетному мнению Л.П. Лаптевой, заинтересованность Шафарика в сотрудничестве с русскими учёными в 1840-е годы диктовалась преимущественно прагматическими соображениями. Как кабинетный учёный, Шафарик практически не выезжал за пределы Чехии и ему «нужны были источники – древние письменные памятники славян, летописи, хроники… Этот материал доставляли ему русские учёные – И.И. Срезневский, исколесивший Европу в поисках сведений о славянских народах; О.М. Бодянский, крупнейший знаток источниковой базы о малороссийских славянах; М.П. Погодин, обладатель знаменитого «Древлехранилища» с необыкновенным богатством славянских памятников, которых было не сыскать в остальной Европе. Эти и другие русские учёные щедро делились своими открытиями и наблюдениями, посылали копии и оригиналы документов, создавая источниковую базу для издания главных произведений Шафарика. Хорошо известно, что для издания этих произведений русские учёные выделяли значительные денежные суммы, что и обеспечивало их выход в свет» (Лаптева 2005: 442).
Однако после достижения академических высот, обретения научной славы и соответствующего социального статуса Шафарик, как и Палацкий, в значительной степени утратили интерес к дальнейшему развитию контактов с русскими учёными, заразившись, по словам Л.П. Лаптевой, «звёздной болезнью». Именно с этим явлением позже столкнулись другие приезжавшие в Прагу русские учёные, в частности, А.Н. Пыпин, оставивший весьма критические заметки о своих встречах с Шафариком и Палацким (Лаптева 2005: 443). По-настоящему тесные и дружеские отношения сложились между Срезневским и другим крупным деятелем чешского национального возрождения – библиотекарем Национального музея в Праге Вацлавом Ганкой.
Длительное сотрудничество Срезневского с Ганкой имело важные научные результаты. Так, в ходе своих научных изысканий в славянских землях Срезневский в письмах Ганке постоянно информировал его о своих открытиях в области славяноведения. Ганка, в свою очередь, организовал публикацию данных писем в чешских научных изданиях. Так, «из 21 письма, написанных с апреля 1840 г. по август 1842 г. 12 полностью или частично были опубликованы В. Ганкой в «Журнале Чешского музея»… В России письма И.И. Срезневского были опубликованы лишь в конце XIX века. Без усилий Ганки собранные И.И. Срезневским данные были бы похоронены в архивах на многие десятилетия. Таким образом, именно чешскому «возрожденцу» принадлежит заслуга введения в научный оборот сведений, собранных русским путешественником».
Став признанным учёным, профессором Петербургского университета и членом Академии наук, Срезневский не порывал контактов с Ганкой, продолжая популяризировать его личность и заслуги в том числе и на страницах основанного по его инициативе журнала «Известия Императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности». Дружеские связи двух известных славистов стали «важным фактором развития отечественной науки».
Важной сферой деятельности Срезневского в Праге было постоянное изучение славянских языков. Что касается практических занятий языками, то помимо известного чешского учёного-лингвиста Челаковского Срезневский регулярно брал уроки славянского языкознания и у другого крупного чешского филолога и литератора, автора немецко-чешского словаря Й.Ф. Шумавского (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 66).
Близко сошёлся И.И. Срезневский и с доктором В. Станеком, врачом и литератором, регулярно устраивавшим чешские литературные вечера, которые Срезневский вначале с удовольствием посещал для неформального общения с чешскими общественными и культурными деятелями. Первые впечатления русского учёного от бесед с участниками этих литературных вечеров были весьма позитивными. «Литературное братство славян – могущественное братство: я это испытываю на себе. Особенно нравится чехам моя терпимость, моё правило почитать и власть политическую, оставаясь верным подданным отечества, почитать и народность, – делился своими мыслями Срезневский в письме от 11(23) февраля 1840 г. – В политическом отношении мы все европейцы, в народном – славяне. В обществе нашем есть и поляки, – и, поверите ли, …рука в руку с каждым из них, я остаюсь русским, он поляком, и дружны. «Мы славяне» – это слово примиряет врагов, я это испытываю уже не первый раз: в Лейпциге сошёлся я также с поляками, и мы были друзьями, расстались друзьями… Германцы не составляют ведь одного государства, а могут быть германцами – братьями одной крови: так могут быть братьями и славяне» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 67). Любопытно, что Срезневский высказывал оптимистические мысли о возможности русско-польского примирения в 1840 году – как раз в период между подавленным польским восстанием 1830 г. и будущим восстанием в 1863 году…
Русский учёный, впрочем, очень быстро охладел к пражским литературным вечерам и к беседам на политические темы. Судя по всему, испытывая стойкую антипатию к чешским либеральным вольнодумцам, в письме матери в середине марта 1840 г. Срезневский сообщал, что «выходить из дому не хочется, и выходить некуда: с юными литераторами здешними сближаться не хочу; как они ни бедны, а всё же сходятся в кофейных домах и некоторые большие охотники до политики: враг политики и кофейных обществ, я не нахожу с ними предмета для разговора» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 75). Какие-либо подробности о сути своих разногласий с молодыми пражскими литераторами Срезневский предпочёл не упоминать.
Оставил Срезневский и любопытные зарисовки об образе жизни и нравах пражан. Большое впечатление на русского учёного произвела местная масленица (чешский масопуст), которая, по его словам, «заставила шуметь, петь, плясать и всячески веселиться всю Прагу» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 68). Описывая масленичные торжества в доме одного из своих пражских знакомых, куда Срезневский был приглашен, он отмечал «неутомимость здешних плясунов и плясуний», «удивительное сходство» чешских народных песен с малороссийскими, а также «истинно славянское гостеприимство», сочетавшееся, по его словам, с «мещанской простотой и бесцеремонностью» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 69). В ходе постоянного и интенсивного общения с чехами Срезневский, постепенно заговоривший по-чешски, ещё раз оценил преимущества чешского языка, о котором он неоднократно отзывался как о языке «очень нежном» и «очень музыкальном» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 69).
Не оставили Срезневского равнодушным и его наблюдения за толпами пражан, гуляющими по весеннему городу. Русский учёный упоминал о франтах, гуляющих «в лёгоньких сюртучках с открытыми шеями» и франтихах «в платьицах с муфтами на руках». Отмечая в качестве визитной карточки тогдашней Праги «множество дам, изящно и богато одетых» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 69), Срезневский в одном из писем эмоционально восклицал: «Славянки, все славянки: знать и по поступи, знать и по взгляду, и по вкусу. Это уже не чета Берлину, где все хотят быть радугами: тут все вместе – одна радуга» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 70). При этом Срезневский часто был довольно критичен при описании населения других славянских городов. Так, после нескольких дней пребывания в хорватском Загребе и наблюдений за местной публикой русский славист замечал, что «дамы загребские не отличаются вкусом: пестро, вычурно, дико…» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 197).
Погрузившись в пражскую атмосферу, Срезневский начал лучше осознавать все невыгоды и унизительность пребывания чехов в составе Австрийской империи. Пищу для размышлений на подобную тему ему предоставили попытки чешских патриотов добиться разрешения от австрийских властей на организацию очередного чешского бала в Праге в начале 1841 года, что оказалось крайне сложным процессом. «Чешский бал! Боже мой, что значит быть подвластным народом! – эмоционально восклицал Срезневский в письме матери 1 января 1841 г. – Позволение дать бал получается от полиции. Написали просьбу; подали; полицмейстер загремел в ответ: «Но такой бал как в прошлом году не может быть. В прошлом году всё было на этом бале по-чешски. Говорить на бале по-чешски, разумеется, запретить нельзя, но ни пригласительных билетов, ни списка танцев, ни кондитерских и буфетных листков по-чешски печатать не позволили. Полицмейстер не посовестился сказать, что он считает покушение давать такой бал револьтом, а затевающих его революционерами. Правительство не может не подозревать; а между тем те, кого подозревают, все до одного – невинные боязливцы, дети с прихотями, но без злых намерений. Они бы испугались сами себя, если бы увидели в себе злое намерение…» (Путевые письма и заметки И.И. Срезневского 1895: 183). Подобные замечания русского учёного являются любопытной характеристикой общественной атмосферы в Праге накануне революционных событий 1848 года.
***
Пребывание И.И. Срезневского в Праге в начале 1840-х годов и его плодотворные контакты с ведущими чешскими учёными-славистами в значительной степени положили основу дальнейшему развитию русско-чешских научных и культурных связей, которые успешно развивались во второй половине XIX – начале XX вв., способствуя не только взаимному познанию и взаимообогащению двух славянских народов, но и развитию научного славяноведения. Сделав успешную научную карьеру и став профессором Петербургского университета и академиком Российской Академии наук, И.И. Срезневский не забывал своих чешских коллег, внимательно следил за научной и общественной жизнью в Чехии и периодически возвращался к чешским и славянским сюжетам в своих научных работах.
ЛИТЕРАТУРА
- Зигангирова Е.З. Контакты русского слависта И.И. Срезневского с деятелем чешского национального возрождения В. Ганкой (1840-1861) // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 2017. № 6.
- Лаптева Л.П. История славяноведения в России в XIX веке. Москва: Индрик, 2005.
- Путевые письма и заметки И.И. Срезневского из славянских земель. 1839-1842. Санкт-Петербург, 1895.
