Особенное значение для духовенства в это тревожное время имели деятельность, личный пример и слова митрополита Иосифа (Семашко), с именем которого по преимуществу связывалось дело упразднения унии. Этот иерарх возглавлял Литовскую и Виленскую епархию, располагавшуюся в пределах современной Литвы, а также Гродненской и Брестской областей современной Республики Беларусь. Она на 100% состояла из бывших униатов. К тому же именно в этом регионе сосредотачивалось польское католическое население и были наиболее сильны мятежные настроения.
Митрополит Иосиф тонко чувствовал ситуацию и начал противостоять польскому восстанию заранее. Он видел, что уже со второй половины 1850-х гг. в белорусско-литовских губерниях все смелее разворачивалась откровенная антирусская и антиправославная пропаганда. В мае 1861 г. возрастающее напряжение выплеснулось в открытые манифестации польских националистов. Застрельщиками протестов выступили ксендзы. Особенно многочисленные толпы собирались с пением религиозных и революционных гимнов в Вильно перед часовней Остробрамской иконы Божией Матери. Все русское и православное, особенно духовенство, подвергалось осмеянию, кощунству, оскорблениям словами и действиями. 25 августа 1861 г. правительство вынуждено было объявить Северо-Западный край на военном положении, запретив совершать уличные процессии и собираться толпами на площадях. В результате осенью 1861 и в течение всего 1862 г. белорусско-литовские губернии внешне успокоились, но это было затишье перед бурей.
В это смутное время высокопреосвященный Иосиф не покинул Вильно, невзирая на ранее озвученные планы взять лечебный отпуск, не соблюдал никаких мер предосторожности, хотя тревожные обстоятельства заставили его опасаться насильственной смерти. М.О. Коялович, посетивший Вильно в 1862 г., оставил воспоминание об обстановке, которая окружала владыку. «В 1862 году, – пишет он, – во время первого моего путешествия по западной России, я был в Вильне, во второй половине мая, и в одну из моих поездок к митрополиту Иосифу в его загородный дом (Тринополь) сидел с ним и беседовал в его саду в возвышенной местности, с которой открывается прекрасный вид на р. Вилию, а поближе через дорогу наискось видна одна из кальварийских часовен. К часовне стала подходить группа народа с обычным пением песен. Как только в группе заметили митрополита Иосифа, так сейчас же пение превратилось в неистовый рев и это явное кощунство способно было глубоко возбудить всякого. Мы умолкли. Я взглянул на митрополита Иосифа. Ни один мускул на его лице не изменился, только дальнозоркие глаза его устремились по направлению к часовне, у которой совершалась эта латино-польское кощунство. Этот великий западно-русский святитель и великий западно-русский человек, без всякого сомнения, возвышался тут над этим грехом неведения родного народа, а в этом неистовом реве угадывал степень фанатизма латино-польских вождей, и оставлял их всех в покое».
Окруженный стеной ненависти со стороны латинян, митрополит Иосиф сделал приписку к завещанию, приготовленному еще в 1852 г. В ней, обращаясь к императору, он просил в случае его насильственной смерти в единственное наказание убийцам забрать у католиков некогда принадлежавшую православным Остробрамскую икону Божией Матери и поместить ее в соборе Свято-Духова монастыря в Вильно. Это завещание владыка передал на хранение в Свято-Духов монастырь 1 июня 1861 г. То есть перед лицом ожидавшихся потрясений он решительно заявил, что останется на своем посту и приготовился к смерти. Для священников Литовской епархии, которые, несомненно, узнали о позиции митрополита Иосифа от виленских монахов, она являлась воодушевляющим примером.
Военное положение, объявленное правительством в крае, не могло остановить подготовку восстания. Открытые манифестации прекратились, но усилилась тайная пропаганда. Особенно усердствовало римско-католическое духовенство, которое с амвонов обвиняло власти в притеснениях веры, осквернении храмов и многом другом. Возрос натиск на православных крестьян с целью привлечь их на свою сторону. Для этого, между прочим, старались устранить воздействие на них православного духовенства. Священников пугали местью, если они будут проповедью удерживать своих пасомых от участия в антиправительственных действиях, обещали скорое восстановление унии. Понимая, что в это предгрозовое время необходимо поддержать пастырей и народ, дать им пример стойкости, настроить на твердое исполнение долга перед Отечеством, митрополит Иосиф 19 декабря 1861 г. составил и разослал всем благочинным Литовской епархии окружное послание. В нем начальствующему духовенству предписывалось внушать подчиненным священникам строго блюсти народ от польско-католического и революционного воздействия. В послании говорилось: «Не малое уже время, в нашей стране, на наших глазах, мятутся жалкие страсти, возбужденные чуждыми для нас интересами, чуждою народностью. Слабые духом, слабые познаниями увлекаются злонамеренностью в тяжкие заблуждения. Явную ложь принимают за непреложную истину, уклоняются от повиновения законным властям; ни во что не ставят принесенную верноподданническую присягу; глумятся над самыми храмами Божиими, принося в них песнопения, которые можно считать скорее кощунством над святынею, нежели молитвою. Я не считал бы себя в праве заявлять эти плачевные обстоятельства, если бы они касались только паств для меня сторонних. За них отвечают свои пастыри перед Богом и перед людьми. Но я получаю постоянно сведения: что злонамеренные люди сеют неправду и между православными, стараясь совратить их с пути истины. Смущают их ложными вестями и внушениями. Распространяют тайными путями и подлогами мятежные воззвания. Стращают верных своему долгу священников местью поляков. Эти воззвания и внушения сколько дерзки, столь же и невежественны. Нам указывают на Польшу! Но какое нам дело до Польши? Мы русские, дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира, – мы родились в России, присягали на верность русскому царю. Нас стращают поляками! Не потому ли, чтобы напомнить нам вековые страдания наших отцов, присоединившихся было доверчиво вместе с Литвой к Польше? Неужели хотят воскресить память предков наших, падших в кровавой брани за свои права и за свою веру? Нам указывают на униатскую веру! Как бы была, или могла быть униатская вера!? Как бы Уния не была лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от истинно-православной Восточной Церкви!? Как бы эта несчастная Уния не была орудием тяжких терзаний и гонений, которые испытали предки наши в течении трехсот лет; пока мы, потомки их, не обрели наконец тихого пристанища и успокоения на лоне России и матери своей Православной Церкви!… Все это совершенно известно духовенству Литовской епархии, получившему по большей части светлое образование. Его не обмануть злоумышленникам хитросплетенною ложью; его не застращать и угрозами. Если злонамеренным стало дерзости на неправедные покушения; то добрым ли пастырям православного стада малодушествовать, и в соблюдении своего долга не обрести сугубых сил к охранению истины и к обличению неправды? Но могут быть неопытные, могут быть неосторожные. Могут быть и несведущие, могут быть особенно небрежные в усердном надзоре за своими паствами».
В связи со сказанным митрополит посчитал своим долгом обязать благочинных: 1) предостеречь лично каждого священника, дав прочесть им это послание; 2) внушить духовенству блюсти свою паству от «наговоров и подстрекательств»; 3) дать соответственные местным обстоятельствам наставления всем священнослужителям, чтобы они незамедлительно докладывали о случаях революционной пропаганды и представляли напечатанные прокламации и воззвания, если такие получат; 4) полученные от духовенства сведения представлять в епархиальное управление, «дабы мог я (владыка Иосиф – А.Р.) принимать соответственные меры к охранению православной паствы».
Окружное послание от 19 декабря 1861 г. произвело на духовенство огромное впечатление. Священникам, находившимся под прямым воздействием польской пропаганды, получавшим революционные прокламации и воззвания, не видевшим рядом с собой твердой власти, оно напоминало о прочном основании правоты их дела, указывало как себя вести в этих сложных обстоятельствах. Нельзя не согласиться с мнением Г.Я. Киприановича, который очень высоко оценил линию поведения, выбранную митрополитом Иосифом во время назревавшего шляхетского вооруженного выступления: «…когда все наши власти в западном крае были в крайнем расслаблении, когда в иных местах их почти не существовало, один Иосиф спокойно и твердо держал в своих руках все нити своего управления и… делал своему духовенству, а через него и народу, указания как вести себя. Как бороться с поляками. Этим в значительной степени нужно объяснить то ясное понимание своего положения, каким обладал народ перед смутой, и то спокойствие, которое он сохранял среди панских козней. Этим также нужно объяснить и то, что самые слабые священники верно исполняли свой долг в те трудные времена и не поддались полякам».
Действительно, если единичные случаи поддержки православными священниками восстания выразилась в невнятных действиях, которые квалифицировались как проявление слабости перед лицом угроз, за которые их только до покаяния отлучали от священнослужения и переводили на другие приходы (за исключением Николая Мороза), то факты верности белорусского духовенства православию и империи носили массовый характер. Священники терпели избиения и издевательства, были вынуждены скрываться, лишались имущества и даже шли на смерть, но отказывались быть пособниками мятежников. Как известно, от рук польских патриотов приняли мученическую смерть священники Даниил Конопасевич, Роман Рапацкий и Константин Прокопович, а также принадлежавшие духовному ведомству дьячок церкви Святая Воля Пинского уезда Федор Юзефович и учитель Субочевского сельского училища Вилкомирского уезда Викентий Смольский.
Итак, православное духовенство решительно отказало польскому восстанию в поддержке. В то же время остается актуальным вопрос: почему так случилось, почему бывшие униатские священники не пожелали возрождения унии и поддержали правительство? Проблема состоит в том, что после Полоцкого объединительного Собора 1839 г. не произошло ни улучшения материального положения, ни возвышения в глазах местного общества социального статуса белорусских священников. Они не чувствовали особой заботы и поддержки со стороны правительства. Российские власти в 1840-е – 1850-е гг. совершили целый ряд непродуманных и даже вредных политических и социально-экономических действий, которые затормозили развитие Православной Церкви на белорусских землях, не допустили значительного подрыва влияния Католической Церкви, что в немалой степени послужило причиной восстания 1863–1864 гг. «Один раз, – пишет А. Пыпин, – прошла в крае сильная полоса исторического движения – это уничтожение унии (1839); этот знаменательный факт мог бы навести местное общество на новые мысли о положении народного вопроса, но бытовая рутина была еще так сильна, что это событие произвело, кажется, меньше впечатления и действия, чем можно было бы ожидать». Пожалуй, единственным российским чиновником, который осознал масштаб и значение совершившейся в Северо-Западном крае в 1839 г. перемены был камергер В. Скрипицын. В одном из своих рапортов, адресованных обер-прокурору Н.А. Протасову в 1839 г., он написал, что воссоединение униатов представляет собой не шаг на пути к интеграции белорусско-литовских губерний в имперское тело, а решающую победу России на этих землях. Судя по правительственной конфессиональной политике в западных губерниях, его голос услышан не был.
Так почему же священники не поддержали восставших польских националистов-революционеров? Без сомнения, на позицию православного духовенства повлияло воспитание и духовная жизнь в православной вере как помнивших унию священников, так и их детей – нового поколения белорусских пастырей. Это фактор зачастую не учитывается современными светскими историками. Между тем стоит обратить внимание на малоизвестное событие, которое во многом объясняет провал надежд польских повстанцев 1863–1864 гг. на поддержку православного духовенства и возрождение унии.
25 мая 1850 г. во время посещения Вильно императором Николаем І архиепископ Иосиф (Семашко) (митрополитом он стал в 1852 г.) с крестом в руках во главе духовенства встречал монарха на паперти кафедрального Никольского собора. Царь приложился ко кресту, поцеловал руку владыки и в его сопровождении вошел в храм. Здесь по одну сторону стояли высшие чиновники во главе с генерал-губернатором И.Г. Бибиковым и представители дворянства и общественности края, в подавляющем большинстве тайные патриоты Речи Посполитой и ярые русофобы. По другую сторону рядами стояли учащиеся Литовской духовной семинарии. После обычного в таких случаях молебна случилось то, что всколыхнуло весь город и вызвало волну недовольства владыкой Иосифом у всех облеченных властью и именитых присутствовавших. Владыка взял императора Николая I под локоть правой руки, демонстративно провел его мимо блестящего виленского общества, подвел к семинаристам и в ответ на недоумение самодержца указал на них со следующими словами: «Добрая молодежь и надежная». Продуманным нарушением протокола визита и этими словами владыка со всей отчетливостью показал императору, что, по его мнению, православное духовенство является не только главной и надежной, но и единственной опорой России в Северо-Западном крае. Такое действие Семашко обличало всех тех, кто нес государственную ответственность за благополучие белорусско-литовских земель и со всей очевидностью раскрывало настоящее настроение местной знати, в среде которой культивировалась ненависть к России. Этот эпизод описал в своих воспоминаниях сам митрополит Иосиф. То, что все это действительно имело место подтверждает в своих воспоминаниях протоиерей Игнатий Пашкевич, которой добавляет, что Николай І после слов Семашко сказал семинаристам: «Дай Бог быть вам такими, какими следует быть». При этом отец Игнатий делает очень ценное наблюдение – среди семинаристов стоял юный Роман Рапацкий, который в иерейском сане в 1863 г. под угрозой смерти не отрекся от своего священнического долга и принял мучительную смерть от рук восставших патриотов Речи Посполитой. Видимо отец Роман хорошо помнил слова митрополита Иосифа и императора Николая І, полагал их руководством для жизни и церковного служения. Такую школу воспитания не только словами, но и неординарными делами прошли все священнослужители белорусско-литовских епархий.
Так же можно не сомневаться, что священники хорошо помнили времена унии, когда они представляли собой второсортное католическое духовенство, помнили презрение, которое они испытывали как со стороны ксендзов, так и со стороны католической шляхты. Возвращение к униатской старине для них означало возвращение к унижениям.
Наконец, самое главное. Полоцкий объединительный Собор 1839 г. был возможен исключительно при одном условии: униатское духовенство не было уверено в религиозной правде католичества. Наоборот, в результате богословских изысканий и духовных размышлений оно пришло к убеждению в том, что Христианская Истина содержится во Вселенском Православии. Это был сложный путь, но он был пройден священниками. На первый взгляд такой вывод слишком пафосен, да и его трудно обосновать. Однако стоит обратить внимание на память, которую оставил в среде белорусских священников, отказавшихся в 1839 г. от унии с Римом, митрополит Иосиф (Семашко) – главный инициатор и совершитель воссоединения униатов с православными. Например, вот что сказал протоиерей Павел Круковский своему сыну, когда в ноябре 1868 г. получил известие о кончине митрополита Иосифа: «Без него (митрополита Иосифа – А.Р.)… не подымется к новой жизни наш край! Не будет уже в Белоруссии такого митрополита; никто не направит новое поколение духовенства к заветам вечной правды, никто не вдохнет живой веры в святое дело народного обновления». Стоит отметить, что эти слова отец Павел говорил не для широкой публики, а в узком семейном кругу, что, помимо прочего, снимает проблему пафосности и говорит о том, что белорусские священники действительно увидели в православии путь к религиозному спасению. Более того они рассматривали возвращение к православию, а Семашко был его духовным символом, в качестве нового более справедливого этапа народной жизни, ее обновления. Таких людей было бесполезно призывать вернуться в униатский извод католичества. В отказе от унии, а следовательно и в разделении своих и польских интересов, они видели религиозную и народную правду, что позволило им терпеть издевательства, побои, ограбление и даже идти на смерть.
Надо сказать, что позиция, занятая православным духовенством, как уже было отмечено, определила масштаб восстания. Можно предположить, что в случае перехода на сторону восставших большого числа священнослужителей, за ними последовали бы и более или менее значительные крестьянские массы. Тогда события 1863 г. приобрели бы характер национально-освободительного восстания. Справиться с таким явлением российскому правительству было бы трудно. Позиция, занятая духовенством, превратила вооруженное выступление польских националистов в мятеж узкой группы шляхты, обреченный на провал из-за недостаточной социальной базы. К сожалению, значимость роли православного духовенства в событиях 1863–1864 гг. практически не учитывается современными историками.
Принимая во внимание позицию, занятую в отношении польских мятежников православным духовенством, приходится сказать, что подавление вооруженного выступления сторонников восстановления Речи Посполитой не является поворотной точкой в исторической судьбе белорусского народа, как полагают многие историки. Дело в том, что мятежники проиграли не тогда, когда их отряды были разгромлены правительственными войсками, а тогда, когда белорусские православные священники (и воссоединенные из унии в 1839 г., и их дети – молодое поколение православных священнослужителей) не поддержали пропаганду ксендзов и шляхетских революционеров, не ответили согласием на их призыв возродить церковную унию. Наоборот, они заняли твердую православную и проправительственную позицию. В результате М.Н. Муравьеву пришлось иметь дело не с широкомасштабным народным восстанием, а с мятежом представителей высшего сословия, не имевшим опоры в массах. Можно с полным правом говорить о том, что события 1863–1864 гг. на белорусских землях стали проверкой убеждений православного духовенства и его паствы. Но эти убеждения не могли сложиться за короткое время активной фазы мятежа. Они сформировались ранее. Это произошло в ходе подготовки и совершения воссоединения униатов с православными в 1839 г. Кроме того, взгляды православного белорусского духовенства выдержали испытание недальновидной конфессиональной политикой правительственных кругов Российской империи в 1840-е – 1850-е гг. Так что поворотным пунктом в истории б елорусов, изменившим вектор их национально-культурного развития, нужно считать Полоцкий Собор 1839 г., а не усмирение мятежа 1863–1864 гг. Известно, что так полагал сам граф Муравьев, который в своих действиях по разгрому мятежников смог твердо опереться и на православное духовенство, и на православный белорусский народ.
