Saturday, November 2, 2024

Польское восстание 1863–1864 гг.: конфессиональные предпосылки и отношение православного духовенства. Ч.2.

В условиях опоры высшей власти на польское католическое дворянство русские чиновники высшего ранга в западных губерниях вынуждены были лавировать между интеграционными интересами государства и интересами польской знати. Им необходимо было найти такой компромисс, который не позволил бы проснуться польским национальным инстинктам. Поэтому единственной целью русского чиновничества могло стать только достижение видимого спокойствия и порядка. Отсюда становится понятным, что лишь при поверхностном взгляде можно сделать вывод о безыдейности русской власти на западном краю империи в николаевскую эпоху. Например, В.И. Назимов писал: «Перед нашими глазами мелькали постоянно, как в калейдоскопе, облики главных начальников западного края, присылаемых туда из столицы без заранее обдуманного плана, административной системы, без всякой политической программы, незнакомых с местными обстоятельствами и складом этнографических элементов, присущих краю, не вооруженных знанием минувших судеб страны»[1].

На самом деле политическая программа была, хотя она и не была во всеуслышание озвучена. Она состояла в попытке достичь интеграции при враждебности польской элиты и в условиях сохранения дворянократии. Это очень похоже на самоубийственную политическую эквилибристику.

Проще говоря, вся энергия Петербурга в середине XIX в. уходила не на интеграцию белорусско-литовских губерний с их населением в целом, а на интеграцию чужеродного для России социального тела польской и полонизированной западнорусской шляхты, что заведомо было обречено на провал из-за мировоззрения этих людей, насквозь пропитанного русофобией.

Апофеозом искусственной слепоты русского чиновничества в Северо-Западном крае империи можно считать отрывок из отчета уже упоминавшегося виленского гражданского губернатора С.Ф. Панютина за 1860 г.: «Местное губернское управление… всемерно старалось о сближении, о примирении двух национальностей, совместно живущих в здешнем крае, то, по всей справедливости, оно в праве считать себя истинно исполнившим свой долг»[2]. Эти слова были написаны в начале 1861 г., когда подготовка к вооруженному выступлению польских революционеров уже была завершена.

Бесперспективность политики самодержавия того времени на западе империи отмечается многими современными исследователями. Например, В. Швед, выступая в Белостоке на конференции под названием «Droga ku wzajemnosci», говорил: «Так называемый польский вопрос возник в Европе со времени разделов Речи Посполитой… Главный смысл польского вопроса, на мой взгляд, выразила Конституция 3 мая 1791 г.: быть свободным от «позорного превосходства чуждых повелений, оценивая дороже не свою жизнь и личное счастье, а политическое существование, внешнюю независимость и внутреннюю свободу народа»[3]. «Поляки были единственным народом, зависимым от России – пишет Анджей Кузельчук о времени после разделов Речи Посполитой, – который доминировал цивилизационно от начала над народом господствующим и в котором было развито чувство превосходства над ним, что представляло постоянную проблему для русского имперского сознания»[4].

Положение не изменилось с началом правления императора Александра II. До 1861 г. его реформы, подорвавшие в итоге русскую дворянократию, только планировались. Все сводилось к разговорам и обсуждениям. Правительство обратило пристальное внимание на укрепление Православной Церкви в Северо-Западном крае. Проявлялось гораздо больше, чем прежде, заботы о строительстве и починке православных храмов, материальном обеспечении духовенства. Среди крестьян начали распространять русскую грамотность, привлекли к народному образованию православное духовенство. Но все усилия нивелировались генеральной линией уступок полонизму. Поэтому между политикой Николая I и тем, что правительство предпринимало в первые годы царствования Александра II, с точки зрения Православной Церкви в крае, была лишь та разница, что стало еще хуже, чем было.

В целом можно говорить о том, что Петербург не сумел оценить значение воссоединения униатов и воспользоваться его плодами. «Один раз, – пишет А. Пыпин, – прошла в крае сильная полоса исторического движения – это уничтожение унии (1839); этот знаменательный факт мог бы навести местное общество на новые мысли о положении народного вопроса, но бытовая рутина была еще так сильна, что это событие произвело, кажется, меньше впечатления и действия, чем можно было бы ожидать»[5].

Подход правительства к решению проблем в западных губерниях в 1840-е – 1850-е гг. вел к тому, что православное духовенство в целом и митрополит Иосиф (Семашко), как главный поборник возрождения православия в крае, оказались для высших чиновников края очень неудобными. Как «предатель и могильщик унии», именно так митрополита Иосифа называли польские патриоты, Семашко раздражал шляхетское общество уже самим фактом своего пребывания здесь. К тому же он поставил перед собой цивилизационную сверхзадачу, которую во всеуслышание обозначил в проповеди, сказанной в 1840 г. во время освящения древней Никольской церкви в Вильно. Он говорил: «Не скорбите о торжестве нашем, ревнители западной церкви. Взгляните беспристрастно на здешний край – это достояние Православной Церкви. Много ли здесь коренного народа римской веры? Он ограничивается пределами северной части Виленской губернии; остальной совращен из Православия… Взгляните на самую Вильну, двести лет тому назад здесь еще было тридцать шесть православных церквей. За что ж порицать Церковь Православную; если она простирает матерния свои объятия к детям своим, хотя и забывшим ее, но все для нее не чуждым»[6].

Эта проповедь была опубликована и наделала в обществе много шума. Для русских, живших в крае, такое открытое нападение на полонизм казалось немыслимым, самоубийственным. Польские патриоты и римское духовенство пребывали в шоке. Впервые за столетия владычества в белорусско-литовских землях они увидели перед собой идейно убежденного морально сильного противника.

Сверхзадача, поставленная митрополитом Иосифом перед самим собой, заставляла его поступать весьма нетипично для православного архиерея той эпохи. Его независимое поведение[7], обращения к правительству для решения епархиальных проблем, которые, на взгляд местных функционеров власти, должны были решаться ими[8], резкие ответы чиновникам[9], попытки выйти из рамок церковного служения и повлиять на государственную политику[10] и проч. – все это не могло не раздражать Мирковича, Бибикова, Назимова, которые не видели или не хотели видеть глубинную мотивацию действий владыки. Более того, его деятельность им мешала в достижении видимого спокойствия.

Таким образом, главным противником и препятствием на пути укрепления православия в 1840–1850-е гг. стали не польское католическое общество в крае и не латинское духовенство. Самой большой сложностью возрождения православия в это время явилось преодоление сопротивления государственного аппарата.  К середине 1850-х гг. его нижний и средний слой наполняли представители католической шляхты, которые много усилий приложили для дискредитации православного духовенства и лично митрополита Иосифа. Однако их действия имели силу настолько, насколько вредить Православной Церкви им позволяла высшая государственная власть в крае. Приходится говорить о том, что главным препятствием на пути духовной интеграции возвращенных от Польши территорий стала деятельность виленских генерал-губернаторов и прочего высшего чиновничества. За малым исключением это были православные русские люди. Системной причиной сохранения доминирования католичества и торможения развития православия в западных губерниях являлось коренное противоречие между интересами воссоединенной из унии православной паствы и двусмысленной политикой Петербурга в западных губерниях. Православное духовенство во главе с митрополитом Иосифом (Семашко) бередило польский вопрос, более того, расширяя влияние православия, оно реально действовало против полонизма и католичества, чем озлобляло католическую знать, нарушая хрупкое равновесие. Правительство и на словах, и материально, хотя и крайне недостаточно, поддерживало Православную Церковь. В то же время восстановление позиций православия было невыгодно местным властям, стремившимся сохранить спокойствие и установить порядок, т.е. замаскировать все более разогревающийся и готовый взорваться паровой котел польских амбиций.

В результате законодательные ошибки в материальном обеспечении православного духовенства и церковном строительстве, моральное возвышение Костела, произошедшее после заключения конкордата в 1847 г., опасливое отношение высшего слоя русского чиновничества к восстановлению позиций Православной Церкви в условиях опоры имперского правительства на католическое польское дворянство – все это в совокупности помешало процессу закрепления плодов Полоцкого объединительного Собора 1839 г. в 1840-е – 1850-е гг., который по своей сути являлся цивилизационной победой России на западнорусских землях. Это в немалой степени рождало у польских революционеров иллюзию возможности восстановить Речь Посполитую с западнорусскими территориями в ее составе. Таковыми в общих чертах представляются ныне конфессиональные предпосылки восстания 1863–1864 гг.

Итак, конфессиональная политика Российской империи в западных губерниях не воспрепятствовала нарастанию польских революционных сил, но скорее поспособствовала этому процессу.

Между тем религиозный фактор играл в подготовке и в ходе восстания большую роль. В работе «Powstane Styczniowe 1863–1864» польский исследователь Славомир Калембки пишет: «Часть западных губерний Российской империи была населена несколькими народностями. Среди насчитывающего почти 5500 тыс. населения этих земель наибольшую группу составляли белорусы (51, 05%), далее литовцы (19,82%), евреи (10,44%), поляки (8,27%), украинцы (3,5%), русские (2,99%), латыши (3,34%), немцы (0,47%), татары (0,12%)… В губернии Виленской было их (поляков – А.Р.) больше всего – 17,31% от общего количества проживающих, в Минской – 11,71%, в Гродненской – 9,53%, в Витебской – 5,49%, в Ковенской 2,95%, в Могилевской 2,75%. Около 60% проживающих на этих землях поляков было сосредоточено в губерниях Виленской и Минской»[11]. Из приведенных данных видно, что православные белорусы, украинцы и русские составляли 57,99% от общего населения края, в то время как поляки-католики, к которым С. Калембки относит и полонизированную белорусскую шляхту, – только 8,27%. Даже в местах наибольшей концентрации польского католического населения оно, по сравнению с православными, находилось в значительном меньшинстве. Исключение составляли только сама столица Северо-Западного края – Вильно, а также прилегающие к ней окрестности. Католиков-литовцев в данном случае не имеет смысла принимать во внимание, поскольку они, несмотря на пропаганду революционеров, серьезно не влияли на ход событий. Отсюда следует, что восставшая шляхта надеялась расширить социальную базу своего предприятия за счет православного большинства местного населения. Их надежды могли питаться только расчетом на культурно-историческую близость к ним белорусов, а следовательно, на их сочувствие политическим интересам Польши. «Во время восстания, которое вспыхнуло на территории Польши, Литвы и Белоруссии в 1863–1864 гг., – пишет В.В. Григорьева, – делалась ставка на то, что идеи униатства еще не погасли в душах бывших униатов и их священников»[12].

На самом деле никто доподлинно не знал, как в такой ситуации поведут себя белорусы, вернувшиеся в лоно православия 24 года назад. Важным в таких обстоятельствах становилось отношение к восстанию со стороны воссоединенного в 1839 г. из унии белорусского духовенства, еще помнившего униатские времена, и их детей – нового поколения белорусских пастырей. От направления их влияния на воссоединенный из унии православный народ не во всем (большую роль играло освобождение крестьян от крепостной зависимости), но во многом зависели масштаб и судьба восстания. В конфессиональной плоскости вопрос заключался в религиозной и народной правде упразднения в 1839 г. Брестской церковной унии, как цивилизационной победе России. Именно поэтому православные священники играли в планах повстанцев главную роль, как наиболее близкая к народу, обладающая духовными и интеллектуальными силами социальная группа. На привлечение православного духовенства к поддержке восстания была направлена активная пропаганда. Священников призывали осознать себя поляками, старались навязать им польские патриотические чувства. Например, в одном из обращений к бывшим униатским духовным лицам говорилось: «Восстаньте от грехов, опомнитесь, вы рождены вашими матерями полячками, которые вас питали своей грудью, проводили беспокойные ночи над вами, чтобы воспитать в вас сынов отчества и добродетельных пастырей народа»[13].

Продолжение следует…


[1] Назимов, И.В. Владимир Иванович Назимов: очерк из новейшей летописи Северо-Западной России / И.В. Назимов, сост. А.С. Павлов // Русская старина. – 1885. – Т. XLV, январь-февраль-март. – С. 385–410. – С.  395.

[2] РГИА. – Фонд 1281. Совет министра внутренних дел. – Оп. 6. – Д. 29. По отчету Виленской губернии за 1860 г. – ЛЛ. 115–116.

[3] Швед, В. Польскае пытанне i Беларусь у 1772 – 1863 гадах / В. Швед // Шлях да ўзаемнасцi: матэрыялы VII Мiжнароднай навуковай канферэнцыi, Беласток, 16-18 июля 1999 г. – Беласток, 2000. – С. 268–280. – С. 273.

[4] Kusielczuk A. Polityka narodowosciowa Rosji a polskie i bialoruskie kwestie narodowe na przelomie XIX–XX wieku // Шлях да ўзаемнасцi: матэрыялы VI Мiжнароднай навуковай канферэнцыi. Гродна, 1999. С. 167–179. С. 172.

[5] Пыпин, А.Н. История русской этнографии / А.Н. Пыпин. – Минск : БелЭн, 2005. – 256. – С. 126.

[6] Иосиф, (Семашко), митрополит. Семь слов Синодального Члена Иосифа, Архиепископа Литовского и Виленского, говоренные при важнейших случаях служения / митрополит Иосиф (Семашко). – Вильно : Типография Завадского, 1848. – 100 с. – С. 14–15.

[7] ЗИМЛ. Т. 1. С. 157.

[8] Графу Протасову, 11 февраля 1845 года №379 // ЗИМЛ. Т. 2. С. 286–287. С. 286 ; Графу Протасову, 23 июля 1845 года №1875 (конфиденциально) // ЗИМЛ. Т. 2. С. 310–312. С. 311 ; Киприанович Г.Я. Жизнь Иосифа Семашки… С. 271.

[9] Вот яркий пример такого ответа: «Правительство или те, которые действуют его именем, приучат наконец здешнюю польско-римскую партию к мысли, что она все может сделать криком. На нас клевещут, и нам молчать! Нас притесняют, и мы же притеснители! Нас обижают всякими противозакониями, и нам терпеть да молчать! – и страданиям здесь верных слуг Церкви Православной и России, может быть, поверят разве тогда, когда увидят их трупы бездыханные!» [Графу Протасову, 17 марта 1847 года №788 (конфиденциально) // ЗИМЛ. Т. 2. С. 373–374. С. 373].

[10] РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 294. Запрос обер-прокурора Синода и представление архиепископа Василия о состоянии базилианских монастырей в Белорусской униатской епархии во время воссоединения. Приложение: перевод статей из периодических газет о жестоких притеснениях монахинь базилианского ордена. Л. 12–18 ; РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 283. Всеподданнейшая записка митр. Иосифа о Польше и о борьбе с польским влиянием в западных губерниях Л. 1–8 об.

[11] Kalembki S. Powstane Styczniowe 1863-1864. Warszawa, 1990.  S. 349.

[12] Грыгор’ева В.В. Русіфікацыя насельніцтва і канфесіянальная палітыка царызму на Беларусі (1861-1904) // Канфесii на Беларусi. Мн., 1998. С. 60–84. С. 68.

[13] Миловидов А.И. Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 1863-1864 гг. в пределах Северо-Западного края. Кн. VI, ч. 1. Переписка по политическим делам гражданского управления с 1 января 1862 по май 1863 г. Вильно, 1913. 462 с. С. 47.

Александр РОМАНЧУК
Александр РОМАНЧУК
Александр Романчук - заведующий кафедрой церковной истории и церковно-практических дисциплин Минской духовной семинарии, доцент кафедры церковной истории и церковно-практических дисциплин Минской духовной академии, кандидат богословия, председатель Синодальной исторической комиссии Белорусской Православной Церкви, заместитель заведующего Центра Евразийских исследований Минского филиала Российского государственного социального университета. Протоиерей.

последние публикации